Изнанка экрана - Марягин Леонид - Страница 52

Выше и выше — к уровню третьего школьного этажа.

В пустом просторном классе с чугунными литыми опорами, упершимися в потолок, сидело человек восемь шестнадцатилетних — ребята и одна девчонка-очкарик. Шло занятие литкружка.

Руководитель кружка — Георгий Матвеевич Звонилкин — рассказывал о принципах соцреализма, которыми надо руководствоваться, если хочешь писать.

— Главное — положительный герой. Который выражается не в намерениях и говорильне, а в поступках. Делает что-то хорошее.

— Георгий Матвеевич, а когда вы были в плену, — спросил Витек Харламов, — у вас там были положительные герои?

— Не будем переходить на частности, — запнулся Георгий Матвеевич, испуганный на всю жизнь своим пленением в войну и ставший не в меру ортодоксальным. — Поступки определяют героя, например...

В этот миг на сухой ветви тополя появилась фигура Кулика (так звали Борьку Куликова — заядлого голубятника из восьмой морозовской казармы). Он, заложив давно не мытые пальцы в рот, свистнул.

Кружок развернулся к окну. Леньке показалось, что свист обращен именно к нему — Кулик давно приставал, предлагая махнуть бинокль Ленькиного отца «на что хошь», как он говорил.

Кулик рукой поманил Леньку к себе «на волю».

— Вот вам пример отрицательного поступка, — откомментировал Звонилкин, но его никто не слышал — все были увлечены зрелищем Кулика, который прыгал вниз с ветки.

— Я же тебе говорил: махать бинокль не буду ни на что! — категорически отклонил предложение Ленька и пошел вдоль длинного деревянного сарая с множеством отдельных дверей-входов в «персональные» отсеки.

— А ты покнокай! И будешь махаться! — Кулик открыл дверь одного из отсеков. — Канай сюда!

Ленька задержался и обернулся.

Борька Куликов по лестнице взобрался на крышу, где в большой клетке на полатях курлыкали голуби: бантастые, турмана и просто сизари.

— Лезь сюда, — позвал он.

Ленька поднялся на полати.

— Смотри, — Кулик отодвинул доску — посыпались опилки. Из опилок он извлек что-то, завернутое в некрашеный брезент, и развернул.

В брезенте лежали густо смазанный, но все равно поблескивающий воронеными плоскостями «вальтер» и пяток патронов к нему.

Ленька не спросил, откуда это. Но Кулик без слов понял его взгляд и объяснил:

— Соседний сарай — Максима. Я хотел клетку сделать больше. Стал прибивать, а доска шатается. Я нажал — доска повернулась, а там — вот это. Будешь махаться? Ты же стрелок!

— Но машина-то Максима, а не твоя. Ты хочешь ее махать? — Ленька испытующе смотрел на Кулика.

— А Максиму десять лет дали за «Гастроном». Когда он еще появится!

— Ну, смотри! — пожал плечами Ленька.

Ленька в темной коммунальной ванной комнате, превращенной жильцами в кладовку, под светом фотоувеличителя собирал «вальтер». Собрал, взвел, нажал на курок. Удовлетворенно ухмыльнулся. Сунул «вальтер» в черный пакет, пакет — в коробку из-под фотопластинок, коробку — под доску увеличителя. И выключил свет.

Кулик стоял на крыше, победно глядя в артиллерийский бинокль: его голубка лихо вела за собой чужака.

Ленька сидел рядом с голубиным лотком и смотрел в небо, прикрыв глаза козырьком ладони.

— Кулик, иди сюда! — донеслось снизу. Кулик подошел к краю крыши.

На травке, между сараями, расположилась компания — столом служил дощатый ящик. Костя Коновалов сидел возле него на табуретке, остальные — на травке.

— Кого ты привел? — спросил Костя, расстегивая рубаху с вышивкой по воротнику и застежкой — «расписуху», как именовалась она на местном наречии.

— Это Ленька. С Крутого. Учится в первой школе, — доложил Кулик.

— Зови его сюда! — скомандовал Костя.

Ленька подошел.

— Выпьешь? — ощупывая взглядом долговязого чернявого парня, спросил Костя.

— Выпью.

Кто-то из сидевших на траве передал полный граненый стакан водки Косте, тот — Леньке.

Все замолкли в ожидании потехи.

Ленька влил в себя содержимое стакана.

— Еще! — то ли предложил, то ли скомандовал Костя.

Ленька выпил еще.

— Ну как? — поинтересовался Костя.

— Нормально, — выдавил Ленька через силу.

Присутствующие заржали.

— Закуси, — Костя протянул ему тоненькую стрелку лука.

Парень с сомнением — разве этим закусишь — повертел лук в руках.

— Кто я? Не догадываешься? — спросил хозяин компании в «расписухе». — Я Костя Коновалов. Держу город. Не боишься со мной говорить?

— А что я сделал, чтобы бояться?

На траве заржали:

— Что он сделал!!! А тут и делать ничего не надо!

— Шпана, тихо! — приказал Костя. — Наливай!

И снова протянул стакан.

— Больше не могу. — Ленька икнул.

Вокруг опять заржали.

Костя выпил сам, неторопливо закусил:

— «Смерть Ивана Ильича» читал?

— Читал, — ответил Ленька без энтузиазма.

— Понравилось?

— Нет.

— Почему?

— Страшно.

Компания потешалась.

Кулик наблюдал за этой потехой, сидя на краю крыши сарая и оглаживая голубя.

Какой-то, с масленой челкой, показал пальцем на Леньку:

— Ему страшно!

Костя повернул голову — и все стихло.

— Ты приходи сюда, мы с тобой про Ивана Ильича потолкуем. Заметано?

— Заметано. — Хмель достал Леньку, и он охотно согласился, лишь бы прекратить разговор и ровненько уйти.

Фотокор, склонившись к видоискателю широкопленочного аппарата, установленного на залихватском штативе с обтянутыми кожей ножками, «организовывал» ребят в композицию:

— Ты... вот ты... голову левее и на меня. Так. Теперь ты — чуть-чуть пригнись или... поменяйся вот с ним местами — он ниже...

Ребята стояли в основном затылками к фотографу, фасом в кадр был обращен только Звонилкин, благородно поблескивая очками.

— Очки снимите, — распорядился фотограф.

Учитель поспешно выполнил указание и осведомился:

— Может быть, включить подсвет?

За его спиной красовался фанерный стенд с десятком машинописных колонок, прикрепленных кнопками, а поверху стенда — стеклянная полоска с надписью «Литературная газета». Собственно, во имя выпуска этой школьной затеи и происходила инсценировка.

— Включите, включите подсвет, — не сразу и снисходительно согласился фотокор.

Звонилкин сделал несколько шагов вдоль коридора, оказался у портрета Берия (портреты членов Политбюро висели в полном составе, Берия — был не ближним к газете, но за ним на стене располагалась розетка).

Учитель просунул руку за портрет, нащупал болтавшийся штепсель и воткнул его в отверстия розетки.

Надпись «Литературная газета» осветилась.

— А для какого издания нас снимают? — поинтересовался Витек Харламов. — Для центрального органа или для «Известий»?

Почуяв подвох в вопросе, ребята заулыбались. Вместе со всеми и Ленька, отставленный в край композиции по причине высокого роста.

— Любое издание — орган нашей партии, — пресек иронию Георгий Матвеевич и добавил: — Местная «Правда» — тоже!

Но Витек не унимался.

— Кого мы сейчас изображаем?

— Читателей.

— Выходит, мы сами это писали и сами читаем?

— Это закономерно, — парировал учитель, — любой автор читает свое произведение после публикации.

— Замерли, — скомандовал фотокор и надавил на кнопку тросика. — Еще замерли. Спасибо.

Композиция рассыпалась. Фотограф с треногой под мышкой подошел к Звонилкину:

— Как подтекстуем снимок?

— Напишите: «Литературный кружок клуба старшеклассников выпустил свою газету...» Виктор! Харламов! — вспомнив что-то, Георгий Матвеевич позвал уходившего. — Вернись!

Фотограф ретировался, а его место возле учителя занял Харламов.

— Ты сегодня очень разговорился — подежурь у газеты. В шесть часов выключишь подсвет и — свободен!

Звонилкин надел очки и с достоинством удалился, а Витек тоскливо смотрел на сияющую надпись «Литературная газета».