Музыка джунглей - Марушкин Павел Олегович - Страница 68

– Вот, возьми; вдруг пригодится. Нажимаешь на глаза – выскакивает язык. Только осторожнее, он дьявольски острый. Как бритва.

– Ух ты! Спасибо, Джи! Жаль, мне сейчас отдариться нечем…

– И не надо. Это тебе на удачу.

Иннот приподнялся на цыпочки, чмокнул каюкершу в щёку, подмигнул остальным и исчез в густой листве. Громила подбросил в огонь сушняка. Над полянкой воцарилась тишина.

– Как вы думаете, у него получится? – тихонько спросила Адирроза. – Только честно…

– Скорее всего да, – пожал плечами Громила. – Инни – крепкий орешек, его ещё никому разгрызть не удавалось. И упрямый к тому же; так что ты за него не тревожься, малышка. Вон, бери пример с Кактуса. Никаких ненужных эмоций, пристроился себе в теньке, слился с пейзажем и дрыхнет. Кактус и есть, одним словом.

– Я всё слышал, – пробормотал Кактус.

Друзья вскипятили воду и принялись пить чай, изредка перебрасываясь шутками; но на душе у них было неспокойно.

Нет ничего приятнее утреннего кофе, особенно когда он заварен по всем правилам – в луженой медной джезве, на жаровне, полной раскалённого песка. Большой Папа с удовольствием отхлебнул обжигающего, чёрного, как душа олигарха, напитка и откинулся на спинку кресла. Всё-таки город даёт ни с чем не сравнимый комфорт – и это, пожалуй, единственное его положительное свойство.

Смоукеры обустроились в заброшенном доме. Разумеется, у них не было самых элементарных вещей – но, по крайней мере, появилась крыша над головой; а в дождливый сезон это отнюдь не маловажно. Железный Занавес не подвёл: наутро ощетинившиеся колючими голубоватыми листьями ветки поднялись аж до второго этажа. Для подъемов и спусков соорудили нечто вроде примитивного лифта – естественно, под руководством Большого Папы.

Утром следующего дня самый правильный смоукер отправился в город. Он вдыхал давно позабытые ароматы улиц, с интересом приглядывался к нарядам прохожих, даже позволил себе приобрести у продавца-лоточника «сочнярик» – жаренный с луком мясной фарш, завёрнутый в мягкую, пропитанную жиром лепёшку.

Некоторой суммой наличных они со Свистолем, конечно, располагали. Впрочем, назвать эти деньги хоть сколько-нибудь серьёзными было нельзя. Первым делом Большой Папа купил «Пандемониум» – пухлую, так и норовящую рассыпаться на отдельные листки газету бесплатных объявлений, и, вырезав из неё купоны, составил два сообщения. Первое касалось Пыхи: его просили вернуться и сообщали адрес. Второе было адресовано стибкам.

Джро отозвался мгновенно: как видно, он и впрямь следил за прессой.

– Хай, смокерс! Я смотрю, вы неплохо устроились! – поприветствовал Джро Большого Папу и Свистоля. – Домовладелец не возражает?

– Нету здесь никакого домовладельца! Это ж трущобы! – пожал плечами Папа.

– Хо-хо… Можете быть уверены: как только выяснится, что из этой развалины можно извлечь какую-то пользу, домовладелец объявится, причём очень быстро.

– Пропал наш адмирал, – озабоченно покачал головой Папа, пропуская слова Джро мимо ушей. – Ума не приложу, что с ним могло приключиться…

– В этом городе? Да что угодно!

– Спасибо, утешил… Ладно, перейдём к делу.

– О делах лучше разговаривать в кофейне. Пошли, я угощаю.

– Пошли, – не стал возражать Свистоль.

– Давайте обсудим бизнес, – предложил Джро, когда с кофе было покончено. – Сколько вы хотите?

– Гм… Ну, мы думали, процентов… Э-э… Девяносто…

– Не смешите меня. – Стибок откинулся на спинку стула и, хитро прищурившись, стал загибать пальцы. – Начальные капиталы – наши; реклама – тоже наша. Далее, сбор дикого тобакко в лесах. Я уже договорился с парнями, которые делают бизнес на лекарственных травах; по первому слову они готовы взяться за работу. Только плати! Вчера я послал Касси (вы помните её?) в квартал Кукловодов; за небольшую мзду тамошние огнеглотатели взялись организовать смоук-шоу. Да, ещё мы будем продавать курительные трубки; у меня есть знакомый столяр-регендальщик, так он взялся изготовить опытную партию. Собственно, на вас остаётся разведение элитных сортов – ну и само имя, право первородства, так сказать. Десять процентов, парни, – это всё, что я могу вам предложить.

– Ах так! – Свистоль вскочил, кипя гневом. – Ну, значит, мы объявляем вам конкурентную войну! Посмотрим, что вы сможете без нас!

Джро неожиданно улыбнулся:

– Не горячись так, смокер. Ну посуди сам – вы, в общем-то, нелегальные иммигранты. Прищучить вас не такая уж большая проблема; денег-то у вас нету! А без денег здесь любой – ноль без палочки. Постой, – он жестом остановил возмущённого Папу. – Это просто инфомейшен к размышлению. Я-то как раз не собираюсь с вами воевать или конкурировать. Сотрудничать гораздо выгоднее. Десять процентов – это очень хорошие деньги! Ведь вы практически ничего не вкладываете в предприятие.

– Как это – не вкладываем?! А наш труд?! Наши знания?! А…

– Я имею в виду опять-таки деньги…

– Но десять! Всего лишь десять процентов дохода!

– Чистого дохода! – поднял палец стибок. – То есть после того, как мы выплатим все зарплаты и налоги и дадим откупного мафии и страже.

– Ещё и страже?! Давай уж что-нибудь одно – либо тем, либо этим…

– Похоже, вы совсем не понимаете жизненных реалий Биг Бэби, парни…

– Каких таких реалий?!

– Каждый хочет отхватить свой кусок пирога, – пояснил Джро. – Наша сила ещё и в том, что мы знаем, кому можно показать жирный кукиш, а с кем делиться обязательно.

– Но десять процентов! Всего десять!

– Вам не нравятся круглые суммы? Хорошо, пусть будет пятнадцать. Это моё последнее слово, смокерс. Решайтесь…

– Двадцать пять! – вдруг брякнул Папа, лишив Свистоля дара речи.

Сошлись на восемнадцати с половиной процентах. Кроме того, хитроумный шаман выторговал смоукерам право открывать собственные курительные салоны. Доход с этих заведений должен был идти только в карман племени – на, так сказать, насущные нужды.

В бараке было жарко и душно. Сквозь щели в крыше просвечивали крупные яркие звёзды. Под нарами суетились и шуршали мыши.

Хуже всего смоукеру приходилось без табака. Последние крошки бывшего в кисете зелья он скурил ещё на этапе, чтобы заглушить сосущее чувство голода, и с тех пор мучился несказанно. В первую же ночь одного из каторжан, маленького альбиноса, едва не побили: тот начал вслух вспоминать свой последний кутёж в какой-то «шикарной ресторации» – и вспоминал долго, сочно и с многочисленными подробностями, покуда остальные не потеряли терпения.

– Уж больно ты красноречив! – резонно заметил Чобы обиженному белобрысому. – Я сам чуть слюной не захлебнулся!

Работать приходилось помногу. Хотя Пыхины мускулы и окрепли за время путешествия, ежедневный, от зари до зари труд на хлопковых полях выматывал совершенно.

– Я так долго не выдержу! – признался Пыха спустя неделю своему приятелю.

– Надо держаться, старик, – посоветовал Чобы, но как-то вяло. – Иначе пропадёшь. Сбежать отсюда невозможно – да ты и сам видел, какие чудища нас сторожат!

Он имел в виду собак – здоровенных, с короткой шерстью и мощными складками кожи. Эта порода специально выводилась для охоты за беглыми рабами. На ночь их выпускали бегать между бараков. Была ещё колючая проволока на столбах, огораживающих плантации, и надсмотрщики, и стража…

Как-то ночью, после отбоя, повернувшегося носом к стене смоукера похлопали по плечу. Он приподнялся на ложе – альбинос приветливо щерился в полумраке.

– Пошли, это самое, того…

– Чего того?

– Дёрнем кумарчика! У тебя, я слыхал, бумага есть…

– Какая бумага? – Пыха соображал медленно.

– А книга-то! – хихикнул альбинос. – Про книгу-то забыл?

Про книгу Пыха и в самом деле забыл – спрятал её под жесткий матрас и не вспоминал больше. Он тяжело вздохнул и нащупал кожаный переплёт.

Огня в жилище каторжанам иметь не полагалось. Тем не менее в глубине барака чуть теплился чадный язычок – кто-то умудрился раздобыть крохотную плошку светильного масла. Пыха, всё ещё сонный, подошёл поближе. Вокруг светильника собралось несколько каторжан. Кумаром угощал седой морщинистый старик, которого все звали Кожаный – такое прозвище он получил за большие складки кожи на груди и животе. Настоящее его имя давно забылось за ненадобностью.