Спираль времени. Книга 2 - Мартынов Георгий Сергеевич - Страница 47

Он ни о чем не спрашивал. Посол великого — желанный гость, а гостя надо сперва накормить, а потом уже приступать к разговору.

Сперва достархан, потом дело!

Улем ел с жадностью. Он не был голоден, но хотел доказать, что голоден, что торопился и о еде не думал.

Когда гость брался за кубок, хозяин делал то же, хотя не любил и никогда не пил кумыса. Но гость исповедует ислам, ему нельзя пить вина.

Молчание ничем не нарушалось.

Наконец гость насытился и поблагодарил хозяина. Можно было спрашивать.

— Благородный улем, — сказал нойон, — назови мне свое имя, чтобы я мог сохранить его в своем сердце.

— Имя мое Тохучар-Рашид.

Субудай слегка повел бровью. Это имя он слышал. Улем был из тех мудрецов покоренных стран, которые сумели приблизиться к великому кагану и заслужить его милость. Чингисхан питал слабость к мудрецам.

— Как оставил ты повелителя мира? Здоров ли он?

— Великий каган здоров.

— Сыновья и внуки его, здоровы ли они?

— Все здоровы. Милостью аллаха всё хорошо.

— Здоров ли ты сам? Не утомил ли тебя далекий путь?

— Тело мое забыло, что значит усталость. — Улем закрыл глаза и стал мерно раскачиваться. Голос его приобрел елейность, стал ноющим. — Послание великого кагана зашито в моей одежде. День и ночь скакали мы, загнав по три лошади каждый. Какая усталость? Доверие великого дало мне молодые силы. Крылья выросли за спиной.

— Что же ты молчал? Час прошел, а я не знаю, что повелевает мне сделать великий.

— Прости меня, славный нойон! Голод помутил мой разум. За весь путь во рту моем не было ни крошки, ни глотка воды.

Улем явно переборщил, но на лицах присутствующих не мелькнуло улыбки. Все остались серьёзными, как будто поверив такой несусветной лжи.

Путь, совершенный Тохучар-Рашидом, никак не мог занять меньше трех раз по пять дней.

— Поведай мне, что повелевает великий, — сказал Субудай.

Улем встал. Духовное лицо не может носить оружие, и он попросил дать ему кинжал. Один из военачальников протянул ему кривой нож.

Медленно и торжественно улем распорол подкладку чекменя и достал туго свернутый в трубку лист самаркандской бумаги. Золоченая печать великого кагана болталась на витом шнурке.

Присутствующие склонили головы в знак почтения.

— Вот, — сказал улем, — послание великого кагана к тебе, Субудай-нойон!

Субудай сломал печать и, поцеловав подпись Чингисхана, протянул свиток обратно улему.

— Читай! — сказал он и закрыл глаза.

Он не ждал ничего особенно грозного, потому что твердо верил в милость повелителя мира. Но все же волновался. И закрыл глаза, чтобы никто не мог заметить этого волнения, недостойного такого человека, как он.

Улем развернул свиток и протяжным голосом прочел обращение:

— «Старый сайгак!..»

ПОРУЧЕНИЕ

Бранное слово упало в наступившую тишину, как внезапный удар молнии. Субудай вздрогнул. Военачальники опустили головы. Трое согнулись так, что лица их коснулись ковра, и замерли в этом положении.

Никто не осмеливался взглянуть в лицо нойону.

Но Субудай вздрогнул только от неожиданности. Ничего страшного пока не было. Мало ли почему мог ругаться великий каган. Может быть, когда диктовал он это письмо, у него болела печень или Заира, первая жена, злая и вредная старуха, досадила ему. Мало ли что!

Чингисхан часто ругался. Хорошо ещё, что он назвал нойона сайгаком. Могло быть хуже. Слово «ишак» прозвучало бы куда более грозно.

Субудай был мудр и разбирался в оттенках. «Ишак» свидетельствовало бы о гневе. «Сайгак» — это только плохое настроение.

Посмотрим, что будет дальше!

Один улем, казалось, ничего не заметил. Он продолжал чтение, все так же протяжно произнося каждое слово, временами подвывая от усердия.

Послание хана ханов было коротко. Великий выражал недовольство и приказывал Субудаю вернуться и доложить о результатах разведки.

В конце письма стояла подпись, но не было обычного и обязательного рахмата.

Это было уже страшно.

Теперь Субудай-нойон вздрогнул уже от беспокойства.

Начало письма могло быть вызвано плохим настроением. Отсутствие рахмата говорило о другом. Обычно его не диктовали, сам писец вставил бы обязательные слова. А раз их не было, значит, Чингис специально так приказал.

Плохо!

Улем свернул бумагу в трубку и с поклоном передал нойону.

— Великий каган доверил моей памяти сказать остальное, — прошептал он.

Это было уже совсем плохо.

Субудай едва заметно повел рукой. Присутствующие тотчас же встали, поклонились послу великого кагана и поспешно удалились. Никто не слышал последних слов улема, военачальники недоумевали — почему удалил их нойон? Почему не отдал приказа поднять курень? Великий каган повелел возвращаться. Субудай должен был тут же начать выполнять это повеление. Другое дело, что обратный поход мог начаться не скоро, показать поспешность требовало уважение к хану ханов.

— Говори! — сказал Субудай, когда шатер опустел и они остались вдвоём.

Он снова закрыл глаза и поднес сложенные ладони к самому лицу. Внутренне он весь сжался в предчувствии неизбежного удара. Вот только каков он будет, этот удар?

Улем произнес тихо:

— Хан ханов, повелитель мира повелел тебе передать отряд Гемибеку, а самому ехать в моей повозке. Повозки у меня нет, ты отдашь мне свою.

Этого Субудай не ожидал. Полная немилость!

Больше того — позор!

Ему, Субудай-нойону, любимцу великого кагана, возвращаться в чужой повозке, под стражей!

Конец всему — воинской славе, уважению, почету при дворе! И, скорее всего, конец самой жизни!

Опозоренный полководец, кому он нужен!

Субудай молчал, не меняя позы, напряженно думая, ища, откуда мог поразить его этот удар.

И вдруг он вспомнил.

Угедей! Средний военачальник, которого несколько месяцев тому назад он приказал наказать плетьми и выгнать из отряда. Вот откуда дует холодный ветер немилости. Угедей вернулся к Чингисхану и наговорил ему на Субудая. Вот причина удара!

У нойона сразу стало легче на душе. Наговор! Это ещё не так уж непоправимо. Стоит ему самому появиться перед Чингисом, и всё будет по-старому. А Угедей поплатится, ещё как поплатится!

Видимо, хорошо выбрал момент доноса и наговорил под горячую руку.

Чингисхан наверняка жалеет уже о своём послании, но не может вернуть его.

Всё это хорошо, но что делать Субудаю, как поступить? Приказ великого кагана должен быть выполнен во что бы то ни стало.

А выполнить его — это значит навлечь на самого себя несмываемый позор.

Нойон открыл глаза и посмотрел на улема. Тохучар-Рашид сидел перед ним в позе смирения, в руках он держал один из тухтаков и рассматривал его с деланным интересом.

— Душа моя полна скорби, — сказал Субудай. — Чем вызвал я гнев великого кагана? Скажи мне, благородный улем, не назвал ли повелитель другого имени, кроме Гемибека?

— Другого имени нет в моей памяти.

Субудай вздохнул с облегчением.

— Горе мне! — сказал он. — Сниму пояс свой и повешу его на шею. (Нойон специально для улема произнес эту мусульманскую фразу, означавшую покорность судьбе.) Как могу я выполнить волю великого, если Гемибек умер и сегодня мы его хороним.

Говоря эти слова, Субудай мельком взглянул на полог шатра. Он видел, как плотная ткань шевельнулась. Хорошо! Преданные ему нукеры, как всегда, подслушивали, лежа на животах. Они слышали!

Ни один мускул не дрогнул на лице улема. Он знал Гемибека и видел его всего несколько минут назад в этом самом шатре, живым и здоровым.

Но он хорошо помнил, что хан ханов отправлял его к Субудаю в состоянии сильного гнева. Тохучар-Рашид знал, что нойон старый друг повелителя мира. Немилость Чингисхана может оказаться временной. А что, если Субудай отведет её от себя?

Кому охота наживать себе такого опасного врага!

Тохучар-Рашид знал Гемибека, но тот никогда не был его другом.