Совсем рядом - Мартынов Георгий Сергеевич - Страница 2

— Какой плащ?—спросил он (это прозвучало убеждающе искренно).—Ах, да! Но дело не в плаще. Приезжайте, когда хотите. Я жду вас с нетерпением.

Проще всего было ехать на троллейбусе, но я вызвал такси. В результате я появился в его квартире на полчаса позже. Он встретил меня как старого знакомого, но сразу же огорошил неожиданным вопросом:

— Когда вы уезжаете? Вчера я забыл спросить об этом.

— Куда уезжаю? — спросил я удивленно, хотя мог бы догадаться, о чем он спрашивает.

— Насколько я вчера понял,—ответил он,—вы собираетесь ехать в Коктебель.

Только тут я вспомнил, что действительно говорил в кафе о моем отъезде.

— В следующую среду. Двадцать пятого.

— Мне следует поторопиться,—сказал он.

— Что-то я плохо вас понимаю.

Он улыбнулся (впервые с момента нашего знакомства), и его лицо сразу помолодело от этой открытой улыбки. Я подумал, что он, видимо, значительно моложе, чем показался мне вчера.

— Помните, я говорил вам, что у меня есть существенная причина рассказать все именно вам? Так вот, эта причина заключается в том, что вы едете в Коктебель, или Планерское, как называется теперь это место. А торопиться мне надо потому, что я должен быть там одновременно с вами. Ведь путевки у меня нет.

— То, что вы сказали мне, ничего не объясняет.

— Объяснит, когда я расскажу вам…

— Я готов выслушать вас.

— Не перебивая и не улыбаясь?

Я понял, что он хотел сказать последними словами, и ответил вполне серьезно:

— Обещаю вам это!

— Тогда садитесь поудобнее и запаситесь терпением. Рассказ будет длинным.

Его рассказ действительно оказался длинным. И столь подробным, что я только поражался его памяти, ведь все это происходило двадцать восемь лет назад!

Решив опубликовать рассказ Ивана Степановича, я должен был подумать о том, чтобы читатели не знали все с самого начала. Поэтому наш дальнейший разговор я излагаю сокращенно, умалчивая о некоторых его деталях, вернее об одной детали, которая послужила, выражаясь его словами, «существенной причиной» того, что он рассказал все именно мне…

Дальше мы говорили примерно так:

— Что вы думаете обо всем этом?—спросил он, — Только откровенно.

— Как вы могли столь подробно запомнить все свои разговоры?—спросил я вместо ответа на его вопрос.

— Поставьте себя на мое место,—ответил Иван Степанович,—и вы легко это поймете. Каждое слово врезалось в мою память навсегда. Иначе не могло и быть. Но я заключаю из того, что вы сейчас сказали,—вы мне не верите!

Я решил сказать ему правду.

— Думаю, что все это сюжет для фантастического рассказа. И понимаю, почему вам не поверили ученые. Но слушал я вас с большим интересом.

Он поморщился.

— А вы внимательно меня слушали?

— Даже очень внимательно.

— В таком случае вы должны помнить о том, как в мои руки попала…

Я вздрогнул, только сейчас поняв, "то его рассказ еще не окончен, что он может получить продолжение, которое все изменит.

— Вы хотите сказать, что она…

— Существует,—перебил он.—Точнее, я очень надеюсь, что существует. Понимаю, конечно, что с моей стороны было непростительно не сделать попытки найти ее раньше, но так сложились обстоятельства. Честно говоря, я давно решил, что найти ее невозможно. И вот вчера, слушая ваш разговор и узнав из него, что вы едете в Коктебель, то есть на то место, где все это произошло, я внезапно, совершенно неожиданно для себя, решил сделать попытку… с вашей помощью.

— Не вижу, в чем может выразиться моя помощь.

— В том, что вы будете жить на территории Дома творчества в Коктебеле. А именно на этой территории… Я понял.

— Предприятие почти невыполнимое,—сказал я. — Может быть, официальным путем?

Иван Степанович посмотрел на меня умоляюще.

— Очень прошу вас,—сказал он,—никому не передавать того, что вы услышали от меня. Если мы ее не найдем, я стану посмешищем. Вот если найдем, тогда другое дело.

— Будьте спокойны. Я никому ничего не скажу. Но, говоря откровенно, просто не представляю себе, как подступиться к такой задаче.

— Увидим на месте. Ну, а если окажется, что нельзя, то все останется как было. Моя совесть будет почти спокойна, а вы ничем не рискуете.

— Как сказать!

— Тогда откажитесь сейчас, и дело с концом! Видимо, во мне есть авантюристическая жилка. Я подумал, что рискую несколькими минутами неприятного разговора с администрацией Дома творчества, и ответил:

— Поедем! Чем черт не шутит. А вдруг! Мы договорились ехать вместе и что билеты до Феодосии купит Иван Степанович.

— Так будет удобнее,—сказал он.—Мне еще надо оформить отпуск на работе и дозвониться к знакомым в Планерском. Кроме того,—улыбнулся он,—у меня хороший знакомый в городской билетной кассе.

— Если так, тогда пожалуйста!—сказал я. В течение полутора недель до отъезда мы виделись почти каждый день. Меня непреодолимо тянуло расспрашивать о подробностях его невероятного приключения, а он охотно отвечал на мои вопросы. Как ни тщательно передал он мне все, что произошло, выяснилось, что кое о чем он все же забыл. Мои расспросы помогли ему вспомнить.

Сезон массового отъезда ленинградцев на юг уже начался, но в купе мы оказались вдвоем, что было весьма кстати. Я попросил его еще раз повторить весь рассказ с самого начала, что он и сделал, а я аккуратно записал каждое слово. Уже в то время у меня зародилась мысль о публикации.

Я привожу здесь конец его повествования. Это поможет читателю понять ближайшие события, прежде чем я начну основной рассказ.

«Я уже говорил, что на следующий день мы должны были покинуть Крым, немцы были совсем близко. Но, когда я пришел домой и сделал попытку рассказать о том, что со мной произошло, никто не захотел, да и не мог меня выслушать. Только что было сообщено, что эвакуация гражданского населения закончится сегодня, а не завтра, обстановка на фронте изменилась.

Я понял, что рассказ придется отложить, и принялся помогать домашним. Мое волнение гармонировало с состоянием всех окружающих, и его не заметили. Было решено закопать часть вещей в землю, мы твердо верили, что очень скоро вернемся. Закапывали наиболее ценное, чего нельзя было увезти с собой, в том числе книги моего отца, которыми он очень дорожил. Он сам тщательно завернул каждую книгу в газету, а затем их пачками обертывали вощеной бумагой, клеенкой, чем попало, что могло хоть как-то предохранить от сырости. Правда, мы очень надеялись на сухость крымской земли. Впоследствии эта надежда оправдалась, книги почти не пострадали, хотя им и пришлось пролежать в земле значительно дольше, чем мы рассчитывали. Все это заняло много времени, и мы едва не опоздали на последний катер. В пути у меня не было никакой возможности поделиться с родными теми невероятными событиями, которые я пережил и воспоминания о которых буквально жгли мою память. И только устроившись кое-как на новом месте, перед дальнейшим путем далеко на восток, я выбрал минуту и попросил родителей меня выслушать. Реакция на мой рассказ, кстати говоря, во много раз более сжатый, чем слышали вы, была такой, какую и следовало ожидать. Отец с матерью тревожно переглядывались, и мне было ясно, что у них зародилось подозрение относительно благополучия с моей головой.

Я ожидал этого и заранее предвкушал эффект, когда я покажу им доказательство ясности моего рассудка.

Но увы! «доказательство» исчезло! Куда оно могло деваться? После настойчивых расспросов отец припомнил, что нечто похожее он видел, но в спешке не обратил внимания и использовал, как он думал, по прямому назначению. Итак, единственное и бесценное доказательство оказалось закопанным в крымской земле, и добыть его оттуда можно было только тогда, когда Крым будет освобожден.

Для меня это явилось тяжелым ударом. Мое отчаяние и тот факт, что отец видел «его», несколько успокоили моих родителей, и они если и не полностью мне поверили, то во всяком случае перестали думать, что их сын помешался. Вскоре я был мобилизован в армию и до конца войны находился на фронте, к сожалению, далеко от Крыма. Иначе я как-нибудь да попытался бы достать из земли свое сокровище. Отец умер в эвакуации, мать поселилась после войны в Ленинграде, откуда была родом и где жили все ее родственники. После демобилизации я также переехал в Ленинград и поступил в институт.