Гость из бездны - Мартынов Георгий Сергеевич - Страница 15

— Это, конечно, спорное утверждение, — ответил Мунций. — Но оно кажется мне наиболее вероятным. Этот вопрос мы очень скоро выясним. Я переберу архивные материалы и найду историю подвига. Мне поможет место, где была могила, и то, что известна часть фамилии и имя одного из братьев. И, разумеется, время совершения подвига — примерно две тысячи лет назад. Точнее тысяча девятьсот, так как звание “Герой Советского Союза” введен только с двадцатых годов коммунистической эры. Вы сообщат кому-нибудь об этой находке?

— Пока нет. Я хотел, чтобы ты первый увидел эти камни Я думал, что они представляют собой более таинственную загадку.

— Все, что я сказал, пока только правдоподобное объяснение не больше, — ответил Мунций. — Все эти камни надо перевезти отсюда в археологический институт и тщательно изучить с помощью оптических средств. Только тогда можно будет окончательно сказать, что надпись прочитана правильно.

Мунций встал. Люций поднялся за ним.

— Я попрошу Владилена позвать кого-нибудь на помощь, — сказал он.

Вынув из кармана маленькую плоскую коробочку, точно такую же, как та, которой пользовался в полете Мунций, Люций нажал нужные кнопки.

Через несколько секунд голос Владилена раздался так ясно, будто молодой астроном стоял в двух шагах:

— Я слушаю.

— Где вы находитесь? — спросил Люций. — На земле или в воздухе?

— На продовольственном складе, — ответил Владилен, — Это вы, Люций?

— Да. Найдите желающих помочь нам перевезти все найденные вами камни и захватите большой арелет.

— Хорошо! Ждите примерно через час.

— Пойдем пока в палатку, — предложил Мунций.

Не прошло и часа, как на поляне опустился большой арелет — отличающийся от одноместных только размерами — окрашенный в темно-вишневый цвет. Из него вышли Владилен и четверо мужчин, молодых и здоровых, одетых в одинаковые, различающиеся только по цвету, легкие костюмы с короткими брюками и рукавами.

По-видимому, они хорошо знали, кто такой Мунций, потому что поздоровались с ним со всеми признаками глубокого уважения. Не менее почтительно они приветствовали и Люция.

По просьбе Владилена Мунций рассказал о находке все, что знал сам.

С большой осторожностью (многие из камней грозили развалится на более мелкие) обломки были погружены на воздушный корабль.

Владилен обещал принять все меры, чтобы найти недостающие куски мрамора, если только они сохранились в земле, а не рассыпались от времени. Он дружески простился со своими гостями.

— Надеюсь непременно увидеться с вами в ближайшем будущем, — сказал он Мунцию. — Меня очень интересуют результаты ваших исследований.

— Я буду рад встретиться, — ответил старый историк. — Вы сделали очень ценную и интересную находку. Желаю быстрее найти метеорит.

Он крепко пожал руку астронома и направился к своей машине.

— Люций, — сказал Владилен, — оставьте мне ваш арелет. Я забыл свой на складе. Если вы любите именно этот, то я его верну.

Люций засмеялся.

— Мне все равно, — ответил он, — на каком арелете летать. Возьмите этот совсем. Я полечу на большом. До свидания, Владилен! Желаю успеха!

Они простились, и вскоре обе машины поднялись в воздух и скрылись за кромкой леса.

В восемьсот пятидесятом году новой эры одно из первых по своему значению мест занимала старинная наука, роль которой для человечества поняли и оценили еще в первом веке коммунистической эры, — биология.

На протяжении почти двух тысяч лет поколения ученых пытались исчерпать до дна “науку жизни”, подойти к ее пределу, за которым открывать и изучать будет нечего, поставить самую могучую силу природы целиком и полностью на службу человеку.

Проходили века. Много раз казалось — “дно” уже видно! Но мнимый конец опять и опять превращался в начало. Биология была неисчерпаемой, как неисчерпаем атом — основа всей мертвой и живой природы.

Впрочем, в восемьсот пятидесятом году граница между живым Мертвым почти стерлась.

Проблемы возникали друг из друга, и им не было конца. Вопросов, ждущих разрешения, становилось не меньше, а больше с каждым пройденным этапом. А значение биологии в жизни человека непрерывно возрастало.

“Наука жизни” предъявляла к своим адептам все большие и большие требования. Чем дальше углублялись ученые в та? И жизни и смерти, тем сложнее они оказывались. Работать становилось труднее. Но армия биологов наступала упорно. Огромны каждым годом нарастающие знания, настойчивость и упорный то были оружием в непрекращавшейся битве за Человека.

Тайна медленно, но непрерывно отступала. И снова казалось конец близок, окончательная победа совсем рядом. Вечный и благодетельный самообман!

Люций был одним из выдающихся биологов своего времени. Ученик и последователь знаменитого ученого семисотых годов, он как и его великий учитель, больше интересовался не жизнью, а ее оборотной стороной — смертью, полагая, что чем дальше проникнет человечество в тайны смерти, тем скорее оно добьется своей цели — продления жизни до се естественного предела.

Средняя продолжительность жизни современного человека — двести лет — казалась ученым-биологам восемьсот пятидесятого года до обидного малой.

Люций, как и его коллеги, был убежден, что наука находится на пороге “великого скачка” и что совсем близко (по масштабам науки, разумеется) то время, когда цифра “двести” сменится желанной цифрой “триста”.

Ведь именно к ней, к этой цифре, стремились усилия биологов длинного ряда веков.

“А что будет дальше? — нередко спрашивал себя Люций. — Разве наука остановится на этом? Мы считаем, что триста лет жизни — это предел для человеческого организма. Так же считали и две тысячи лет тому назад. Но так ли это на самом деле? Может быть, способность к обмену веществ многоклеточного организма беспредельна? Может быть, пройдет совсем немного времени и цифра “триста”, к которой мы так стремимся, будет отброшена и заменена другой? А если этой другой не существует вовсе?”

Много подобных вопросов вставало перед пытливым умом ученого. Ответ могло дать только будущее и… упорная работав настоящем.

Люций умел и любил работать. Сын ученого, он с детства был приучен к настойчивости и систематическому труду. В мире на уки он забывал обо всем, и годы проходили незаметно, когда новая интересная задача вставала перед ним.

В девятом веке Новой эры Люций являлся редким исключением — он работал один. Такие рецидивы изредка возникали среди человечества.

Результаты его трудов заставляли других ученых пересматривать прежние взгляды, меняли направление многих работ, но сам Люций не задумывался над значением своего труда для науки.

Его слава росла, вся планета знала его имя, а он в своей домашней лаборатории считал, что является лишь маленьким винтиком великой машины.

Но так не могло долго продолжаться. Настал конец неестественному уединению большого ученого.

Избрание в члены Совета науки явилось для Люция ошеломляющей неожиданностью. Он долго не мог осознать, как это могло произойти, что побудило ученых выдвинуть его имя на соискание чести, которой немногим удавалось добиться.

Пришлось покинуть привычную обстановку, руководить другими, уделять часть времени работе учебной.

Учить других! Не каждый был достоин такого доверия!

Против своих ожиданий, Люций быстро привык к новому положению. Расширение рамок работы пришлось ему даже по вкусу. Коллективные исследования были интереснее и продуктивнее одиночных. Но ошибка, допущенная родителями, — индивидуальное воспитание, развившее природное влечение к одиночеству, — заставляла его считать себя недостойным работать в мировых институтах и лабораториях.

Теперь их двери широко открылись перед ним — можно сказать, против его воли. Он не мог не войти. И Люций вошел, сперва с недоверием к самому себе, потом с радостью и увлечением.

Но время от времени старая, укоренившаяся привычка сказывалась, и для решения какой-нибудь интересной частной задачи Люций возвращался в свою лабораторию. Новые мысли почему-то приходили ему в голову именно тут, дома.