Край земли - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 29

Никто на Колгуеве не знает, что будет тогда, когда придет большевик. Большевик еще не был на острове. Ни Прокопий, ни шаман, ни агент, ни даже сам большой начальник из самого большого исполкома Сидельник не может сказать ни того, что будет с островом, ни того, что будет с ними самими, когда придет большевик.

ПО ГУБАМ НОВОЙ ЗЕМЛИ

Мы сильно надеялись, что, вопреки условию, за нами на Колгуев вернется бот Михеева, ушедший к берегам Новой Земли. Но на горизонте чернел неуклюжий корпус парохода вместо стройной белой «Новой Земли». Это была «Революция», зафрахтованная Госторгом для доставки товаров в южные становища острова Новая Земля. На «Революции» мы и должны дойти до Белушьей губы, где нас будет ждать капитан Михеев.

Хотя мы ждали отправления на судно томительно долго, самый момент отправления оказался все-таки несвоевременным. Давным-давно гора наших бесконечных ящиков, мешков и чемоданов громоздится на прибрежном песке. Давно успел заснуть в гроте, устроенном из чемоданов, Черепанов. Давно уже приехавшие за нами люди из команды «Революции» истратили весь запас своих трудно передаваемых и неостроумных острот, а мы все сидим и сидим на песке.

Катер, который должен нас буксировать, ушел к Бугрину за собаками Наркиза. Наркиз понемногу промышляет тем, что отправляет ежегодно на Новую Землю приплод своих собак, которых он каким-то способом умудряется раздобывать с материка. На этот раз его отправка состоит из одиннадцати лягавых щенят и одной лягавой же суки, их матери. Совершенно непонятно, кому на Новой Земле могут понадобиться неприспособленные для жизни в таком климате лягавые, к тому же вовсе негодные в качестве ездовых собак.

Визгливое достояние Наркиза погружено в маленький дырявый карбас. Собаки немилосердно промокли и жалобно скулят. Щенки трясутся всем телом под пронзительным морским ветром. Маркиз выбивается из сил, чтобы удержать собак от прыжков в воду.

Нам издалека слышно приближение катера, ведущего на буксире карбас Наркиза. Однако у всех получается такое впечатление, что катер к нам нисколько не приближается, а стоит на месте. Оказалось, что он сел на кошку.

Во время попыток Жданова сдернуть катер с кошки соскочил винт с гребного вала, и катер стал беспомощно с борта на борт под сердитыми ударами приливной волны. Жданов и его спутники вылезли из катера и по пояс в воде отправились на берег чинить винт.

Видя затяжной характер нашего ожидания, мы поудобнее расставили наши ящики для защиты от гонимого косыми струями дождя и последовали разумному примеру Черепанова, вознаграждавшего себя за томительное недосыпание последних двух дней.

Сквозь сон я услышал, как затарахтел поблизости мотор Ждановского катера. Одновременно сквозь дрему я почувствовал, что место пониже спины у меня совершенно мокрое, так как за время сна под меня успела натечь целая лужа воды. Прямо против того места на берегу, где были сложены наши пожитки, окруженный клокочущей пеной, ныряет моторный катер. Поближе к берегу, стоя по пояс в воде, Наркиз сует обратно в утлый карбасишко своих собак, вылезающих через борт как опара из горшка.

Команда спихнула на воду свою шлюпку и в четверть часа нагрузила, ее до самых краев нашими ящиками. Утопая по пояс в воде, мы добрались до катера, и началась отчаянная борьба с приливом. Сидящая до самыхбортов шлюпка с вещами и виляющая из стороны в сторону дырявая посуда Наркиза затрудняют ход катера. Белые гребни валов закидываются высоко над нашей головой и обдают каскадами холодной воды. Соленые брызги щекочут в носу и щиплют глаза. Когда катер, взлетев на вершину зеленой, дрожащей всей массой, как желе, волны стремительно сползает вниз по ее скользкому скату, изнутри, катера, из носовой рубочки, то-и-дело обдаваемой волнами, слышится звонки стук, перемежаемые сдержанной руганью нескольких голосов. Вероятно, там образовалась каша из части наших пожиток и нескольких пассажиров. В числе их и Черепанов. Его бледный нос появился в темной дыре, ярко выделяясь своей восковой прозрачностью на фоне всклоченной бороды. Через минуту Черепанов в изнеможении исчез.

Не без труда мы добираемся, наконец, до покачивающейся на волнах «Революции». Начинается трудная работа по подъему на борт нашего имущества и собак. Раскачивание мелких посудин, в которых пришел с берега груз, не совпадает с качанием более тяжелого судна. Трудно уловить момент для того, чтобы, без риска полететь в воду, перескочить с катера на свисающий с борта шторм-трап. Но если туго приходится нам, людям, то в еще худшем положении оказываются четвероногие пассажиры Наркиза. Их передают на борт пачками. Собаки как гроздья винограда нанизаны на цепочку или на веревку по четыре-пять штук. Раскачиваясь над волнами, они свисают над бортом, подвешенные прямо за шею, пока сверху их втягивают на палубу. Животные извиваются, стараясь высвободиться из стягивающей их глотки веревки. Попав на палубу, они хрипят и жадно ловят воздух оскаленными ртами. И не знаю, от пережитого ли страха или от охватывающего собак чувства блаженства, они, попадая на твердую палубу, моментально покрывают палубные доски вонючими кучами. В буквальном смысле слова негде ступить, чтобы уберечь от этой грязи сапоги. Поднимаемые из-за борта на концах, наши пожитки, попав на палубу, оказываются моментально облепленными той же грязью. Без особого удовольствия я предвкушаю, как нам с Черепановым придется разбирать всю эту кучу запачканных ящиков в темном трюме.

Как только все люди, собаки и ящики оказались на борту, капитан немедленно отдал приказ готовить машину, и вскоре тарахтенье мотора ждановского катера потонуло в громыханьи якорного брашпиля. От борта парохода, отброшенные огромной волной, отскочили катер и карбас. Они неистово заныряли в набегающих на них зеленых студенистых холмах и исчезли в направлении к берегу. В последний раз из темной дырки машинной рубки катера показалась морковно-красная голова Жданова в растрепанном меховом малахае. Жданов махнул нам рукой и полез обратно в машину. Теперь уже не долго осталось ему капитанствовать на этом катере, – гордости его кораблестроительного искусства. Он отстукал свои три года на Колгуеве и должен этим летом возвратиться в Архангельск. Отправившись в первый ознакомительный обход «Революции», я еще раз вспомнил Жданова. Повидимому, он не был далек от истины, предсказывая нам не особенно приятное плавание на этом старом корыте. Вообще говоря, я даже не представлял себе никогда, что морской пароход может иметь в такой степени неопрятный вид. Везде царит потрясающая грязь.

Как правило, пассажиры на «Революции» помещаются в трюме вместе с грузом – досками, разборными новоземельскими избушками, сухарями, сахаром, тюками оленьих постелей и прочими мешками, ящиками и бочками. В виде исключения капитан разрешил нам поместиться в «салоне».

Хотя салон здесь и больше, чем на «Новой Земле», но не приходится и помышлять о том, чтобы троим улечься на его узком и коротком угловом диванчике. Впрочем, хорошо уже и то, что нам будет, по крайней мере, тепло. Мы должны быть тем более довольны, что командный состав «Революции» встретил наше появление в кают-компании без особого восторга. Старший помощник, разбитной молодой штурман, попробовал даже доказать капитану, что наше нахождение в салоне послужит плохим прецедентом для прочих пассажиров, коим место, конечно, только в грузовом трюме. Однако капитан, хотя и не очень решительно, настоял на своем, и помощник буркнул: «орлайт». Это самое «орлайт» было любимым словом первого помощника «Революции», оно так же непрестанно вертелось у него на языке, как у капитана слово «Тобик».

Тобик – кривоногий рыжий ублюдок. Он живет в кают-компании. В изъятие всех судовых правил Тобику разрешается гулять по всему судну, не исключая и священного места – капитанского мостика. Поэтому Тобик непрестанно бродит по пароходу, обнюхивая все углы и сапоги попадающихся ему по пути матросов и пассажиров. Как-то так случается, что именно в тот момент, когда Тобик гуляет по спардеку, капитану приходит в голову угостить его тарелкой супу, раздобытой контрабандным путем в буфете. Капитан стоит в дверях своей каюты, выходящих в салон, и жалобным голосом выкрикивает: «Тобик, Тобик, То-о-о-би-к!» Это продолжается до тех пор, пока на трапе не послышится сопенье и недостающий короткими кривыми лапами от ступеньки до ступеньки щенок не скатится кубарем в салон. Тогда капитан произносит слово Тобик на другой лад: «У-у, Тобик… у-у-у, То-о-обик». Но Тобик отворачивается от тарелки с супом, и из-за неплотно прикрытой двери капитанской каюты слышится грустное: «Ну, Тобик… ну же, Тобик… Как же это ты так, Тобик?» Наконец, потеряв надежду на то, что ему удастся видеть, как его любимец будет завтракать, капитан нахлобучивает мятую фуражку с потемневшим, почти черным золотом шитья и, обмотав шею широким шерстяным шарфом, уходит наверх.