Край земли - Шпанов Николай Николаевич "К. Краспинк" - Страница 26

Гейденрейх со слов Журавского рассказывает о том, что в некоторых случаях отделка женских паниц по подолу производится мехом простой собаки. Такая отделка имеет будто бы ритуальную основу.

По преданию, собака во время оно не имела шерсти. В таком виде она и была дана Нумом – творцом света и духом добра – самоеду для охраны его от злого духа. Злой дух пришел к самоеду и хотел пробраться в чум, но на пороге чума лежала собака и не пускала злого духа к самоеду. Тогда злой дух напустил на тундру мороз. Собака стала зябнуть, но не уходила от дверей чума. Она дрожала всем телом, но не сдавалась на уговоры дьявола, звавшего ее внутрь чума в тепло. Тогда злой дух сзади подкрался к собаке и погладил ее по спине. Спина собаки обросла от этого прикосновения длинной и теплой шерстью. Собаке стало тепло. Из благодарности она стала ласкаться к злому духу и пропустила его к самоеду в чум. Вошедши в чум, злой дух плюнул самоеду в лицо. И самоед, не звавший до того зла и никогда не грешивший, сделался от этого склонным ко злу и греху. По изменившимся делам самоеда жена узнала о его соприкосновении со злым духом и проведала про измену собаки. В наказание самоедка задушила собаку и ее шкурой отделала подол своей паницы.

В бoльшем ходу, чем меховая отделка, окантовка из ярких цветных сукон – зеленого, красного, желтого. Иногда из такого сукна делаются узкие вставки. Цветных сукон к самоедам попадает мало, и они их очень ценят.

Не меньше, чем сукно, хабинэ любят медные украшения. Всю ту медь, какую их тропические сестры, какие-нибудь зулуски, распределяют в виде бесчисленных браслетов и колец по ногам, рукам, ноздрям и ушам, хабинэ вынуждены отделить от непосредственного соприкосновения с телом; климат этого не позволяет. Здесь вся медь сосредоточивается на поясе. И так как единственным видом медного украшения, попадающего на Колгуев, являются пуговицы, то для помещения их в надлежащем количестве приходится делать пояс значительной ширины.

Вот, например, у той же Варвары на поясе – шириною, примерно, двадцать-двадцать пять сантиметров – я насчитал 126 пуговиц. Какие только ведомства различных эпох ни нашли успокоения на широких чреслах этой самоедской матроны. Ярко начищенные сверкают двуглавые орлы вперемежку с красноармейской звездой, якоря рядом со старорежимным правоведским «законом».

В зависимости от достатка и способностей матери к рукоделию мода оказывает свое влияние и на костюмы детей. Их меховое платье и шапки несколько более пестро расшиваются, чем у взрослых. Пояса украшаются тонкими медными цепочками. Но, кроме того, в костюме детей находят место колокольчики, которых мне не довелось видеть на платье взрослых. Количество колокольцев на платье ребенка зависит от наличия их у родителей. Рядом с ребенком, у которого было пришито на рукавах по одному маленькому бубенчику, бегал какой-то карапуз – баловень, у которого малица расшита колокольцами по всем швам. Колокольцы приделаны даже к углам шапки и коленям штанов. При малейшем движении этого франта он издает звон, как лихая масленичная тройка.

Не знаю, верно это или нет, но обычай пришивания колокольцев к платью детей один самоед объяснил мне тем, что в случае, если мать не доглядит и ребенок уйдет далеко от чума, мать все-таки никогда его не потеряет, если не из вида, то из «слуха».

Недостаток в медных украшениях – предмет неподдельных сетований хабинэ. При всем желании не показаться настроенной оппозиционно к представляемому нами режиму, резвая молодуха, довольно бойко говорящая по-русски, все-таки не выдерживает:

– Дурная ты больсевик, и Госторг дурная, как мозна без золота (меди) зить. Вона гляди, – показывает она на Варвару, – вона царский купец какие прязка возил… а сей год где прязка такая? Не стала прязка, бубенца не стала и пуговица не стала.

На животе у Варвары унизанный пуговицами пояс застегнут резной медной пряжкой. Это целое круглое блюдо двадцати сантиметров в диаметре. По глазам молодухи видно, что такая пряжка действительно способна служить предметом невинной зависти. А Госторг таких пряжек не имеет. Даже медных пуговиц, которые рядами были нашиты на кителе любого урядника, Госторг не привозит. Отсюда: Госторг хуже купца. Госторг от большевика, купец был от царя, а значит, и большевик хуже царя.

Вот вам политическое значение медной пуговицы, не говоря уже о набрюшном блюде хабинэ Варвары.

Тундрой, которая то намокает, то снова делается «сухой» на каждой оленьей версте, мы пробираемся к Бугрину. Едем кружным путем, так как Жданов хочет показать нам гордость Госторга – песцовое хозяйство. Вернее, бывшую гордость… Теперь хозяйство это уже ликвидировано.

Снова под ханом, как шпалы, мелькают кочки. Тундра кажется еще более неприветливой, чем прежде. Сквозь частую сетку мелкого как туман дождя далекие волны низких холмов кажутся еще более придавленными, точно расплывшийся от сырости студень. Мох еще более безотрадно-однообразным ковром устилает равнину. И только жалкая пюнг – трехвершковая карликовая ива – нарядно зеленеет своими отполированными дождем жесткими листочками, такими жесткими, точно они из жести сделаны.

На первом часе пути от оставленного нами чумовища, из-за серого угора, поросшего зеленой пюнг, навстречу нашей упряжке лихо вылетела пятерка серых рослых быков. Они легко мчали легкие санки с изящной резной спинкой. Торчащий над головами оленей длинный, тонкий хорей оказался в руках немолодой румяной хабинэ. Летков резко остановил свой хан и вступил в разговор. Через две минуты мы быстро двинулись дальше, ихабинэ повернула своих оленей за нами. Оказывается, она приехала с дальнего берега Колгуева, прослышав, что чужие русаки приехали в гости к пастуху Романычу и приглашают самоедов на угощение. Она опоздала из-за дальнего пути, но, по-видимому, это ее ни мало не смутило, так как она заявила, что готова ехать к нам в гости в Бугрино. Перспектива попить чайку в гостях оказалась достаточно привлекательной даже при необходимости ехать за этим чаем за тридевять земель. При этом путешествие хабинэ осложнялось тем, что на ее тесном хане, кроме нее, находилось еще двое детей. Мальчик лет шести сидел за спиной хабинэ, закутанный в груду мехов. Рядом с ним стояла люлька с грудным ребенком, которого предохраняла от падения толстая медная цепочка на манер тех, что служат у нас для подвески больших люстр. Дети, по-видимому, обращали на неудобства езды не больше внимания, чем их мать. Старший сидя спал; курносая розовая пуговица носа и черные изюмины глаз – все, что виднелось от младшего над краем люльки – весело ворочались из стороны в сторону, нисколько не смущаясь ни качкой нарты ни туманом, переходящим временами в настоящий дождь.

На остановках хабинэ так же лихо, как любой из наших ямщиков, осаживает свою запряжку длинным тюром, а трогаясь с места, несмотря на свою солидную комплекцию, трусит рядом с ханом до тех пор, пока быки не разбегутся и не возьмут настоящий ход.

Когда мы встречаемся с оврагами, хабинэ соскакивает с хана и бежит рядом, чтобы облегчить оленям подъем на крутой берег.

При всем том она не перестает быть дамой, и когда у нее заиграл вожак и перепутал все постромки, мой Летков немедленно остановился и побежал к ее хану, чтобы помочь ей справиться с быками. Хан хабинэ при этом опрокинулся, но никто не обратил на это ни малейшего внимания – старший ребенок продолжал спать, свешиваясь из-под веревки всею грудой мехов, а младший так же весело ворочал глазами, вися вниз головой на животе, перетянутом толстой медной цепью.

Час за часом, верста за верстой, тряские кочки, прыгающие крупы оленей, монотонно из стороны в сторону покачивающиеся кусты рогов.

От нудно моросящего дождя, от ржавых брызгов, обильными фонтанами летящих из-под копыт оленей, малица намокла. Сырой мех узкого воротника прилипчиво щекочет шею. Обшлага рукавов сделались холодными. Я втянул руки внутрь малицы и грею их на животе. Все так противно мокро и скользко кругом, что нет никакого желания вытаскивать из чехла автомат, даже ради вырывающихся из-под самого хана куропаток. Только собаки, на которых шерсть обвисла длинными мокрыми клочьями, неутомимо носятся за курочками, искусно отводящими их от гнезда.