Звезда Запада - Мартьянов Андрей Леонидович - Страница 5

Мужчины тут тоже ещё те... Отец Целестин поморщился и поскорее отхлебнул из кубка, подаренного Ториром. Варвары! Варвары, дикари и пьянчуги! Хорошо, хоть летом и духу их здесь нет – занимаются делом. Профессия, правда, у всех одна – пиратство да торговля, но, надо отдать должное, мореходы отменные. От Гардарики до Британии дружину Торира боятся как огня, и есть за что. Но когда возвращаются... ох-ох! Ораве здоровенных детин сидеть почти взаперти целую зиму – это воспринимается ими прямо как личное оскорбление от их божков, которым они так страстно поклоняются. Хорошо, хоть Торир человек железный и слушаются люди его, иначе бы бед принесли, а более всего на свои буйные головы... И как у него умения хватает сдержать больше двух сотен отчаянных забияк?

Кстати, о Торире. Он сам рассказывал, что нарекли его так в честь карлика-дверга из местных легенд, потому что родился он совсем маленьким, недоношенным. Отец его, конунг Хлодвиг, видя такое совершенно невыносимое безобразие, нарёк младенца этим именем, подразумевая, что, может быть, дитя оправдает его смысл. Если выживет и вырастет. Как-никак, в переводе на цивилизованные языки «Торир» означает «отважный». Выжил, вырос и оправдал высокое доверие папаши. И сам хорош, и если б не жена – красавица, естественно, и, кстати, из словинов (была сосватана своим будущим супругом в Гардарики, из племени каких-то кривичей), – так вот, если б не жена, то пользовался бы он тут большим успехом у женщин. Росту – хорошо, хоть пять с половиной футов будет, но сложения весьма мощного, в плечах – что твой медведь, волосы светло-русые, и борода такая же, да чуть с проседью. Одним ударом лося валит. Но, к его чести, человек слова, вежливый (на норманнский манер, конечно), отца Целестина безмерно уважает и к советам его прислушивается. У монаха даже было подозрение, что Торир тайно сочувствует христианству, в которое его обращают битые восемь лет. Но всё равно в капище, паразит, ходит и даже обряды вершит, когда повод какой важный – урожай там или поход грабительский. А ещё конунг...

Да и сам Вадхейм определённо нравился отцу Целестину. Да, отсутствует римская или византийская утончённость, но и в этой простоте есть что-то такое... неуловимое. Приученный к точности в документах, монах как мог, но провёл нечто вроде переписи населения и выяснил, что обитает здесь чуть больше семисот коренных жителей да душ сорок рабов, с которыми обращаются, между прочим, более чем сносно (опять же по суровым нордическим меркам). Ну, само собой, двести с лишним мужчин (читаем: воинов), столько же женщин, хотя нет, больше – это из-за естественной убыли мужского населения вследствие опасного образа жизни; остальные – старики (очень мало, редко кто до старости тут дотягивает) да дети с подростками.

Сама деревня... ну, язык не поворачивается у видевшего Константинополь, Каир, Александрию, Рим и Багдад отца Целестина назвать это поселение городом. Деревня, окружённая сосновым частоколом, расположилась на склоне высокого холма, взобравшись на самый его гребень. Местность вокруг весьма гористая, сплошной хвойный лес да немного берёз, а дальше – на север и восток поднималась горная цепь. Домов в Вадхейме было около тридцати – длинные, вроде больших землянок, внешне напоминающие холмы, благодаря тому что крыши поросли травой. Живут в них сразу по несколько семей – нечто вроде эдаких общежитий, а неженатая молодёжь – так вообще в чём-то наподобие казармы, как римские легионеры времён Империи. Только Торир с семьёй да отец Целестин жили в отдельных домах, если так можно назвать обиталище монаха.

Но изба, хоть это и не каменная твердыня монастыря, крепка и добротна. И лучшего жилища для студёной здешней зимы не придумаешь. Злые языки утверждали, что отец Целестин отгородился от людей и, мол, нехорошо быть такому видному мужчине одному, но монах не обращал на эти сплетни внимания и только вздыхал иногда: «Самих бы вас с детства в монастыре воспитать, попривыкли бы к отдельной келье, тихой да уютной». Жить в семейном доме для монаха вначале было сущим наказанием: дети орут, где-то за дощатой перегородкой любовная парочка устроилась (у-у, греховодники!), отхожее, простите, место на дворе, хоть и удобное да теплое, но все-таки пользуются им все обитатели дома. Им что – до них благотворное влияние цивилизации не добралось, комплексов, соответственно, никаких... Дети природы, так сказать.

Вот и выпросил отец Целестин у Торира себе отдельный домик и получил его меньше чем за месяц. Жрец местный уж завидовал-завидовал, тоже такой же захотел. Как же, мол, так? Христианскому годи можно, а мне, предстоятелю истинной веры, значит, нельзя? Словом, отказал ему Торир.

Надо сказать, что смолоду годи был неплохим парнем, не чурался хозяйственной мужской работы и даже недурно обращался с мечом, но вспыльчивость, обострённое самолюбие и ядовитый язык сослужили ему плохую службу – годи терпели, поскольку древних богов почитали не ради традиции, но верили в них, терпели, но не уважали. Поговаривали, что он и учеником прежнего годи стал лишь для того, чтобы обрести некую власть в селении, да не тут-то было: Торир отнюдь не пренебрегал обязанностями доброго конунга и важные для дальнейшей жизни и судьбы Вадхейма обряды проводил сам – и боги были неизменно благосклонны, а на годи были возложены недостойные конунга обременительные каждодневные культовые хлопоты: погода на завтра, чтобы куры лучше неслись, на охоте подстрелить не одного зайца, а двух, статую какую вовремя кровью жертвенной помазать и слова, какие положено при этом произнести (будто бы могучий Тор останется в противном случае без обеда)... Жрец быстро понял, что просчитался, и оттого стал еще более желчен, страшно похудел и высох, ходил высоко задрав подбородок с реденькой козлиной бородкой, отпускал по поводу всего встреченного едкие замечания и порою был совершенно невыносим...

Обустроился отец Целестин весьма прочно. Дом опять же свой, люди его уважают, конунг подарки дарит, да и подношений за лечение предостаточно. Когда викинги в поход уходят, монах строго-настрого приказывает: книги, буде попадутся, не жечь, а ему привозить – и ведь привозят! За восемь лет большую библиотеку собрал – иной монастырь позавидует. Одних Библий штук двадцать, да жития святых, вдобавок сочинения греческих и латинских авторов, да хроники древние. И стал тогда монах вести хронограф Вадхейма, стал записывать местные легенды да сказки – авось пригодится кому. Вот тому же Видгару – ему, как-никак, конунгом рано или поздно быть. Вспомнил отец Целестин молодость, то распятие, что сделал он для покоев Святейшего Папы – ведь оно бросило его в водоворот, вынесший бывшего инока обители св. Элеутерия на берега Норвегии, и сделал такое же, лики Господа да Девы Марии изобразил благообразно, крест вытесал резной на крышу и превратил свой домик в маленький храм. В торировской добыче благовонный ладан обнаружил и для собственного удовольствия и во спасение души по воскресеньям (а календарь отец Целестин вёл преисправно) мессы да обедни отслуживал, распевая приятным баритоном псалмы так, что все собаки в Вадхейме дружно ему подвывали. Бывало, раньше полдеревни на невиданное представление собиралось поглазеть, а потом ничего, привыкли. Один Видгар только ходит да дочка Хагнира, Сигню. Иногда Торир с приближёнными зайдёт, посмотрит, головой покачает, да потом опять махнёт рукой. Нужно ему это больно. Своих забот выше головы.

Вот так и живём. Да что ещё монаху смиренному нужно? Ничего. Житьё устроено, душевное равновесие найдено, вот и доживай свой век в тиши и радости, отец Целестин.

Отец Целестин широко зевнул, потянулся, поворочался в своём кресле, устраиваясь поудобнее, плеснул в кубок ещё вина и отправил в рот жирный кусок зайчатины. Душевное равновесие, говоришь? Ан нет, приятель. Прошедшие восемь лет не прошли для тебя даром, и ум твой не настолько притупился, чтобы не видеть одной простой вещи. Да, они варвары, разбойники, по-своему добрые и хорошие люди, но именно они сохранили какое-то давнее (страшно подумать – древнее и серьёзнее Ветхого и Нового Заветов) и очень смутное предание о странных делах и событиях, происходивших в этих местах и южнее в совсем уж незапамятные времена. Говорили о том, что тогда и Балтийского моря ещё не было, и Британия не стала островом, и Европа была единой землёй, на которой жили странные народы, давно сгинувшие. Куда? Что за народы? Откуда эти легенды, слишком складные для того, чтобы быть просто сказками, возникшими зимним вечером у очага?