Под знаком тигра - Вороной Олег Николаевич - Страница 20

Сиреневая

– Когда я пью, то контролирую количество выпитого с помощью… слова. Пока могу произнести – пью, как только язык споткнется – хорош – норма. Слово это: «сиреневенькая». Кстати: жива наша Сиреневая!

– ?..

– Да-да, жива!

– Да я же своими глазами видел её шкуру! Три года назад шкуру изъяли во время антибраконьерского рейда у китайского перекупщика – как раз в селе Беневском, где Сиреневая иногда собак таскала. И после этого её никто не видел!

– А я видел! Тринадцатого февраля возвращались из Преображения с военкомом и редактором газеты «Синегорье». Не доезжая двух километров до села Свободного, водитель говорит: «Вон тигр дорогу переходит». И точно: на повороте через дорогу мелькнул длинный силуэт.

Подъезжаем к этому месту, а в кювете лежит… молодая тигрица. К снегу прижалась, а глаза от любопытства аж горят. И страшно ей, и интересно. Ну, – девчонка девчонкой. Сидим в «уазике», любуемся – до неё всего метров семь, рассматриваем в подробностях, обсуждаем красоту дикую. Редактор за голову хватается: всегда с собой фотоаппарат брал, а тут – как специально – не взял!

Тут вдруг вспомнили, что недавно рыбаков-мотоциклистов обогнали – вот-вот подъедут, а ещё неделю назад на Сергеевском перевале тигрица терроризировала проезжающие машины. Автомобили на крутом подъеме медленно едут, так она выскакивала из чащобника, гналась, или норовила на капот запрыгнуть, или лапой била куда придется. Многие тогда страху натерпелись. Говорили, что тигрят её убили из машины, поэтому она и мстила…

Вот и вспомнили: вдруг эта красавица рыбаков испугает? Стали сигналить, кричать, дверцами хлопать – никакой реакции, только плотнее сжалась. Завели двигатель, автомобиль взад-вперед подёргали, ближе к ней подъехали. Тогда только красавица нехотя встала, потянулась, повернулась, – и как же красиво её шкура запереливалась в лучах заходящего солнца! Ну, – всеми цветами радуги! Словно начали нагревать на огне кусок чистой меди, и медь заиграла цветными оттенками – от нежно-розового до сиреневого и густого фиолетового… Жар-зверь!

Сразу я Сиреневую вспомнил. Да и полосы на голове очень похожи. Не иначе внучка Сиреневой?

Покрасовалась тигрица, отошла чуть дальше за кустики, остановилась и опять на нас глазеет. А глаза-то – ну прямо лимонового цвета!

Тут и рыбаки подъехали. Увидели тигрицу, газанули, ажио шапка с головы слетела. А мы ещё постояли, подобрали шапку, посигналили напоследок, да и поехали рыбаков догонять.

Жива, жива, Сиреневая!

То ли сон, то ли явь?

Ночевал как-то я один в палатке после трудного перехода. Заплутал малость – перевалил не в тот ключ. Пока разобрался, куда идти, пока вышел на старую военную дорогу, – а дойти до неё хотел во что бы то ни стало, – наступил поздний вечер.

Я ходил по этой дороге когда-то. Местами она хорошо сохранилась, хоть и строили её во время Великой Отечественной войны сначала зэки, а потом и японские военнопленные.

Тогда вдоль всего побережья Приморского края были дороги. Да и деревень, посёлков, хуторов тогда было не в пример сегодняшнему – в каждой бухте жили люди. Рыбу ловили, лес пилили, охотились. Военных везде было много. Жизнь кипела…

Так вот, весь в клещах, обессилевший, вышел я на дорогу теплым сентябрьским вечером при полной луне. Конечно же, дорога давным-давно заросла деревьями и кустарником, но хорошо угадывалась в лунном свете по когда-то нарезанным кюветам. Олени десятилетиями пользовались ровным и твёрдым дорожным полотном и – переходя из долины Вангоу в бухту Успения, чтобы на побережье полакомиться морской капустой, – набили среди зарослей удобную даже для человека тропу.

Дошёл по тропе-дороге до первой попавшейся полянки, поставил палатку и, совершенно без сил, завалился спать.

И приснился мне сон.

Словно стою на крутом и высоком берегу бурной реки, гляжу на несущийся поток и вдруг падаю вниз вместе с куском берега.

Поток сразу же меня подхватил и закружил-завертел в водовороте, затягивая всё глубже и глубже. Вот уже нечем дышать, вода достигла глаз. Чувствую – погибаю. И я отчаянно забил руками-ногами, забарахтался, пытаясь вырваться из кружащей и рокочущей бездны.

И… проснулся.

Оглушительный рокот раздался совсем близко, и на стенку палатки навалился силуэт… тигра!

Я его сразу узнал, хоть и не представлял даже, какой у тигра силуэт. Лежу посреди палатки, раскинув руки. Под правой рукой свисток: я его специально взял по совету бывалых охотников, – мол, свист очень хорошо отпугивает тигра. Под левой рукой фонарик, под ногами топорик, но шевельнуться – не могу. Вообще тела своего не ощущаю, словно нет его у меня. Лоб, глаза, уши, и всё!

А тигр рычит и ходит вокруг палатки. Один раз, второй, третий.

Я очень хорошо чувствую, как огромные злые звуки его голоса великой тяжестью придавливают мою плоть. Даже голову повернуть не могу! Походил тигр вокруг палатки, порычал и – ушёл.

Очнулся я тогда, когда совсем рассвело. Схватил свисток и давай дуть изо всех сил. До темноты в глазах, до потери слуха. Пока свисток слюной не забился, не зашипел, не забулькал.

В себя пришёл, только когда вышел на берег моря. Совершенно не помню, как палатку свернул, как шёл почти десять километров до берега…

И до сих пор не знаю: то ли сон это был, то ли явь?

Ток

– ….А меня током два раза било. Первый раз в детстве. Лет восемь мне тогда было. Перегорела в холодильнике лампочка, и отец её выкрутил, чтобы купить такую же. А я открыл холодильник, чтобы взять молоко, – а там темно. Всегда светло было, а тут – темнота. Стал я вглядываться и увидел блестящий кружок там, где лампочка была. Рука сама потянулась потрогать. Ударило, трясёт, а пальцы прилипли – не оторвать. В глазах искры сверкают. Упал я тогда и долго не мог издать ни звука, и шевельнуться сил не было. Заплакал потом, но говорить не могу – язык отнялся. Мычу, на холодильник показываю. Никто ничего понять не может. Вот переполох был!..

А второй раз – в прошлом году. Пошёл отводить лесосеку на гору Календарь…

…Апрельское марево разлито между сопок. Ароматное тепло струится вверх. Отмякшее солнце в истоме замерло и не дышит, развалившись на белой перине небесной софы, словно наслаждаясь малиновым звоном весны. Всё вокруг шуршит, шевелится, ползёт, летит, тянется. Прошлогодний скрученный лист от тепла краснеет, набирается вечной меди и, похрустывая, туго заворачивает вовнутрь строчки былой летописи.

Травинка, выбеленная снегом и крепкая как кость, прямо и гордо стоит на своём посту и ждёт не дождётся, когда же шевельнутся корни и на белый свет явятся тоненькие зелёные лица дочерей. Деревья довольно гудят. Соки в стволах пульсируют, упруго давят кору, и кора, поскрипывая, раздвигается, раздаётся, морщась и улыбаясь от сладкой боли. Ветви дрожат от нетерпения, тужатся: ну вот ещё немного, ну вот ещё чуть-чуть – и лопнет скорлупа почек…

Дышать тяжело.

Пьяный воздух толкает в лицо, виснет на плечах, и ватные ноги с трудом шагают по лесной дороге. Сейчас бы завалиться на солнцепёке, завернуть на лицо рубаху и прочувствовать, как тело насквозь просвечивает неистовый Ярила!

– О-о-о-оу! – вдруг ударило в голову оглушительным рыком и ушло сквозь окаменевшие ноги в землю.

– О-о-о-оу! – ещё сильнее ударило и затрясло, заколотило крупной дрожью всё тело.

Руки судорожно стягивают с плеча казённую одностволку, направляя её в сторону затрещавшего кустарника.