След Фафнира - Мартьянов Андрей Леонидович - Страница 20

– Я – в церковь, – отрекся Реннер. – Беспокойно на душе.

– Иди-иди, – подтолкнул его в спину техасец. – Наши комнаты потом найдешь?

– Монахи покажут, – не оборачиваясь, буркнул Ойген и зашагал в сторону низкого квадратного храма с круглой башенкой, увенчанной черным крестом.

Приблизительно за два часа до полуночи глубокий, толстостенный подвал дормитория (освещенный, кстати, электрическими лампами Эдисона – неожиданное новшество для захолустного монастыря) превратился в эдакую пиратскую сокровищницу, какие обычно описывают в романах плохие беллетристы.

Длинные деревянные столы, две бочки с мутной водой, несколько опустошенных бутылей из-под молодого вина. В углу неопрятной кучей сброшены походные вещи господ концессионеров. Два исключительно угрюмых и суровых, постоянно молчащих монаха, вынимают из гробоподобных ящиков некие грязные предметы, затем полощут их в бочках, тщательно протирают смоченными в слабом уксусном растворе тряпочками и выкладывают на уже помянутые столы ровнехонькими рядами. Возле самих столов суетятся, восклицают и заламывают от восторга руки трое: аббат Теодор в неизменной черной сутане, выряженный в лучший сюртук лорд Вулси и Уолтер Роу, сбросивший пиджак и закатавший рукава рубахи выше локтя.

А на дощатых столешницах!.. Блистают и переливаются всеми оттенками благородной желтизны круглые и квадратные монеты – арабские, римские, византийские; витые гривны, немного (совсем чуть-чуть!) погнутые ожерелья и браслеты, мерцают синим и рубиновым камни с пенсовую монету величиной, зеленятся необработанные изумруды; полыхают кровавым багрецом гранаты на массивных перстнях, сияют блюда и кубки с облезшим (увы!) перламутром; четыре отлично сохранившихся кинжала в вычурных ножнах, три меча с традиционно скругленным оконечьем – два лезвия совсем изъело время, но третий – как новый, только почистить и заточить! Шлем с немного облупившейся тончайшей эмалью, нагрудник доспеха, умопомрачительно напоминающий поздние римские образцы, позолоченные и зазубренные наконечники копий... Золото, золото, золото. Немного темного серебра. И камни. Много камней. В оправах и отдельно, в ожерельях и подвесках, в серьгах и обручьях! Имеется даже предмет, подозрительно напоминающий корону, – погнутый обруч с громаднейшим желтым изумрудом во лбу, зубчиками-трилистниками и чеканкой в виде пчелок, символом династии Меровингов.

Великое сокровище дракона Фафнира. Клад Нибелунгов. Проклятие Зигфрида.

Вот он. Во всей красе.

Возле столов весы. Старинные, ржавые, с гирьками. Пятьсот шесть фунтов чистейшего золота! По метрической системе, принятой во Франции, – двести два килограмма! И камней фунтов на пятнадцать – шесть килограммов с мелочью.

– Иисусе! Изумруд чистейшей воды, не меньше сорока карат! – Аббат выкраивает на своей физиономии голодного вурдалака такое выражение, что кажется, святого отца сейчас хватит сердечный удар. Подбирает новый камешек, глядит на свет: – А это... О нет, сапфиров такой величины доселе не встречалось! Сказка, истинная сказка!

– Господа, это невероятно! Подобные браслеты делали галлы еще в доримскую эпоху! Только один такой хранится в Британском музее, а здесь их целых четыре! Хоть стреляйся, это раритеты из раритетов! – Мистер Роу краснеет, бледнеет, снова заливается краской, тяжело дышит, лезет в портсигар за папиросами, прикуривает от свечи. – Бесподобно!

– Невозможно представить, что этот шлем когда-то красовался на голове Зигфрида, – стонет Джералд, сжимая обеими руками великолепное изделие и прикладывая его к своей каштанововолосой голове. – Почитай, то же самое, что потрогать клинок Юлия Цезаря или скипетр Карла Великого! Взгляните, вдруг этот меч принадлежал самому Хагену или Герноту? Ох...

И так далее. Восторгам нет конца и края, аббат и господа концессионеры поминутно прикладываются к бутылке с вином и не пьянеют – их пьянит не виноградная лоза, а чувство великой победы над загадочным прошлым. Только безмолвные монахи-бородачи, особо доверенные присные отца Теодора, невозмутимо отмывают от глины и песка сокровища Бургундских королей. В глазах смиренных иноков лишь кротость и смирение. Хорошо их выдрессировал преподобный...

Все. Ящики пусты, на столах, под светом новомодного электричества мерцает непомерное богатство, составляющееся отнюдь не из тяжести драгоценного металла или каратов цветных камешков. Богатство – это сам факт обладания сокровищами, ожидавшими прикосновения человеческих рук ровно тысячу триста двадцать один год с погрешностью в несколько месяцев.

Открытие, равное раскопкам Помпей и Геркуланума и нового появления Трои. А, вероятно, и значительнее. Золото – тлен. Нетленна слава открывателя тайн. Уолтер Роу сидит на деревянном табурете, пыхтит дорогой американской папиросой и сознает: цель всей жизни достигнута, можно умирать спокойно.

– Брат Карл, брат Ремигий, – аббат подзывает скромненько вставших в уголке монахов. – Один из вас немедленно идет в скрипторий. Сюда – перо, бумагу, все как положено. К утру я жду полную опись. Монеты, украшения, оружие. Если пропадет хоть одна вещица... Не мне вам говорить о последствиях, вы старые члены братства. Никого не впускать, запереться. Открывать только мне... или милорду.

– Да, отче.

– Мистер Роу, сэр Джералд, достаточно удовольствий на сегодняшний вечер, – отец Теодор говорит тоном непререкаемым. – Идемте наверх. Мистер Роу, я сожалею, но у меня с лордом Вулси еще предстоит очень серьезный деловой разговор.

– Я понимаю, – отрешенно ответил ученый, – сколько угодно. Пойду к себе и напьюсь до скотского состояния. Ради такого дела придется погрешить и в обители.

Роу отправился наверх последним, вскоре после аббата и пышущего радостью Джералда. Обернулся, глянул на золотой ореол, выругался почему-то, перехватил безразличный взгляд бородатого монаха, набросил на плечи клетчатый пиджак и вышел во двор. Затем свернул к жилому зданию. Краем глаза заметил, как в сторону колокольни спешит монашек из послушников – отбивать полночь.

– Куда подевался Ойген? – сетовал Робер, сидя полуодетым на постели. – Два часа гуляет!

Комнату им выделили на четверых – для самого Монброна, доктора Шпилера, Тимоти и герра Реннера. В соседней должны были ночевать Вулси и мистер Роу, но тот и другой покуда не появлялись, занятые делами с его высокопреподобием.

– Невозможно так долго молиться! Раньше я не замечал за Ойгеном особой набожности. Тим, сколько на часах?

Тимоти недовольно зевнул, перевернулся на живот, покопался в сложенной на табурете одежде, извлек часы и полусонно ответил:

– Без десяти полночь. Спи. Никуда твой Ойген не денется. Сам знаешь, ворота в обители на ночь закрывают. Дай человеку всласть пообщаться с высшими сферами.

Он отвернулся, устроился на левом боку и почти сразу захрапел.

– Я пойду по своим делам, – деликатно сказал в пустоту Робер, – заодно гляну, где наш подопечный. Тимоти? Слышишь?

– Угу. Отвали, лягушатник.

– Американец... – с непонятной интонацией произнес Монброн, вздыхая и одеваясь. – Как неудобно устроено – клозет на другом конце двора. Впрочем, здание древнее, никаких новшеств полтысячи лет, их можно понять.

Робер, постоянно опасаясь оступиться, спустился по лестнице со сводчатым потолком и невероятно крутыми ступеньками. Прошел через большую залу, которую почему-то окрестил «прихожей» и выбрался на воздух.

Чудная ночь. Звезды, месяц, никакого ветра. Довольно тепло для последних дней марта. Остается вспомнить, где же здесь расположены удобства, необходимые каждому цивилизованному человеку. Так, кажется, налево.

Когда гулкой волной разнесся первый удар полуночного колокола, Робер едва не поскользнулся – настолько это было неожиданно.

– Тьфу, сударь, вы отчаянный трус! – он отругал сам себя и довольно уверенным шагом направился к длинному каменному зданию, на которое вечером указал аббат. Двери скрипучие...