Великий перевал - Заяицкий Сергей Сергеевич - Страница 13

— Только ты смотри, ни гу-гу. Вот как я тебе скажу, ты все сразу и забудь, как будто я тебе ничего не говорил.

— Ну, ну!

Федор принял торжественный вид и сказал шопотом:

— Ты про большевиков слыхал?

— Как же не слыхать, ведь ты сам большевик, да и Степан тоже.

— Да, — важно ответил Федор, — я большевик, ну так вот, мы, большевики, постановили, что, значит Керенского надо вышибить, а власть всю передать Советам Рабочих Депутатов. Смекаешь? Керенский тоже так власть сдать не захочет, за него юнкерье, буржуазия, стало-быть нужно нам тоже не голыми руками с ним сражаться. Смотри-ка.

Он открыл один из ящиков, и Вася с удивлением увидал маленькую пушечку на зеленых колесах.

— Что это? — спросил он.

— Пулемет, — гордо отвечал Федор, — у нас по всей Москве много оружия припасено.

— Что же, разве в Москве будет сражение?

— А как же, обязательно. Да, мы своего добьемся. Только ты смотри, ежели проболтаешься...

— Ведь сказал, что не проболтаюсь.

— Ну, ладно, ладно.

Пожелтели деревья и заморосили мелкие осенние дожди. По вечерам на улицах было темно и безлюдно. Обыватели сидели по домам и шопотом передавали друг другу страшные слухи. Говорили, что большевики решили перерезать всех буржуев; что скоро в городе начнутся страшные грабежи, а потому необходимо куда-нибудь запрятать все ценные вещи. Ходили слухи, что Ленин, загримированный, живет в Петрограде и что все рабочие и солдаты на его стороне.

Однажды в темный октябрьский вечер Анна Григорьевна сидела у себя в комнате и раздумывала, куда лучше припрятать деньги и бриллианты. Вдруг в комнату, задыхаясь вбежала Дарья Савельевна.

— Матушка, Анна Григорьевна, — бормотала она, задыхаясь, вне себя от ужаса, — Феня сейчас от кумы пришла, мимо Кремля шла, а там, как пойдут из ружей палить, все матросы какие-то, да солдаты, уж она не знала, как ноги унести! Что народу перестреляли, так и лежат, словно тараканы. Матушка барыня, что же нам делать, ведь они проклятые и до нас доберутся. И, как бы в подтверждение ее слов, на парадном крыльце раздался неистовый звонок.

Дарья Савельевна, вне себя от ужаса, скривила рот и бессмысленно выпучила глаза на Анну Григорьевну.

Та, в свою очередь, изменившись в лице, дрожащими руками стала прятать на груди какой-то мешочек.

По дому раздались громкие шаги. Кто-то решительно шел прямо в комнату к Анне Григорьевне.

Дарья Савельевна перекрестилась и вся съежилась, словно хотела стать совсем незаметной.

Анна Григорьевна судорожно схватилась за ручки кресла. Дверь с треском распахнулась, но, вместо ожидаемого страшного матроса с ружьем в руках, в дверях появился Иван Григорьевич.

— Поздравляю вас, — заорал он, — Керенский удрал, говорят, чуть не переодевшись кормилицей, ах, сволочь какая! Большевики подняли восстание, во главе, разумеется, Ленин. Я очень рад, ей-богу рад! Надо нашу интеллигенцию проучить! Доболтались! А ведь я с вокзала едва добрался, стрельба какая-то, чорт ее знает, у одного извозчика лошадь подстрелили.

Он подошел к окну и открыл форточку. В сырой темноте откуда-то издалека доносились глухие звуки.

— Ну, конечно, — воскликнул Иван Григорьевич, захлопывая форточку, — форменная баталия! Помяните мое слово, победят большевики, и будем мы все на фонарях болтаться. И отлично, и очень рад! Мы размазня, простокваша, тюфяки, — говоря это, Иван Григорьевич так страшно размахивал руками, что, казалось, он перебьет и переломает все, что ему попадется на пути.

— Понастроили себе особняков, набили шкафы всякой дребеденью и успокоились, не жизнь, а масленица, а до исторических законов нам дела нет! Так вот, извольте теперь радоваться!

С этими словами Иван Григорьевич выбежал из комнаты и направился к Васе. В зале он остановился и стал рассматривать столь знакомые ему портреты предков.

— Да, голубчики, — сказал он со вздохом, обращаясь к портретам, словно это были живые люди, — кончилось ваше времячко, хотели Россию в турий рог согнуть, а она изогнулась, да этим самым рогом нас всех по башке.

В зале была открыта форточка и с улицы явственно доносились выстрелы. Иван Григорьевич еще раз взглянул на предков, вздохнул и пошел наверх к Васе.

Вася стоял на столе и, высунув голову в форточку, со страхом и любопытством прислушивался к зловещим звукам выстрелов.

— Слушай, предводитель команчей, — закричал Иван Григорьевич, садясь на Васину кровать, которая жалобно затрещала под его грузным телом, — ты парень молодой, мой тебе совет: становись большевиком! Старый мир, братец мой, разъехался по всем швам, и его уже не склеишь. Ну, вот посмотри на меня, ну, что я за человек? Я всю жизнь на волков охотился, а разве я о России думал? Разве я думал о людях? Ни о чем я не думал, вот теперь пришла пора расхлебывать. Нет, иди в большевики, обязательно иди! И если когда-нибудь Керенского встретишь, ты его по щекам, вот этак, вот этак!

И Иван Григорьевич выразительным жестом показал, как надо было поступить с Керенским.

— Ну, однако, надо пойти закусить. Я ведь прямо с вокзала, а теперь на поезде ехать, все равно, что в чортовой колымаге, на станциях буттерброда не добьешься, все солдатье поело!

Он пошел в кухню, а Вася бросился на чердак в надежде увидать там Федора.

Но Федора на чердаке не оказалось, не было и мешков с револьверами.

Вдруг в углу чердака за грудой хлама что-то зашевелилось, и Васе, показалось, что на фоне слухового окна обрисовалась человеческая голова.

Васе стало страшно, и он, перепрыгивая через ступеньки, бросился вниз по лестнице.

II. БЕГСТВО

На следующее утро все было как будто тихо. Иван Григорьевич с Васей вышли за ворота и долго прислушивались, но стрельбы не было слышно. Над Москвой нависла какая-то страшная тишина, не предвещавшая, впрочем, ничего доброго.

Иван Григорьевич и Вася прошли по безлюдным переулкам и вышли к Смоленскому бульвару. Редкие прохожие, попадавшиеся им навстречу, тревожно оглядывались по сторонам. В руках они тащили какие-то свертки и мешки, очевидно запасались провизией, ибо по городу разнесся слух, что лавки не будут торговать несколько дней. Один из этих прохожих, худой мужчина с испуганным лицом, остановил Ивана Григорьевича и спросил его:

— Не слыхали, говорят, большевики уж несколько домов в Москве захватили и перебили всех жильцов буржуазного происхождения?

Иван Григорьевич только открыл рот, чтобы ответить, как вдруг мимо них пронесся открытый автомобиль, за которым на некотором расстоянии мчался другой. Во втором автомобиле внезапно сверкнул огонь и прогремел выстрел. Из первого автомобиля ответили тем же.

— Видите, видите, — испуганно зашептал худой мужчина, — что-то ужасное начинается.

Автомобили, продолжая перестрелку, с грохотом пронеслись по пустынным улицам.

Внезапно, где-то совсем близко загрохотали ружейные выстрелы. Какая-то женщина с криком:

— Батюшки, убьют! — бросилась бежать по переулку.

Где-то затрещал пулемет. Люди теперь уже не шли, а бежали по улице с испуганными лицами.

— Ну, брат, — сказал Васе Иван Григорьевич, — кажется, довольно погуляли, айда домой!

И они бегом бросились по направлению в дому.

А пока они бежали, выстрелы становились все чаще и чаще, грохотали со всех сторон, и внезапно среди дробной ружейной пальбы где-то глухо прогрохотала пушка.

Вернувшись домой, Вася побежал наверх в свою комнату; там, высунувшись из форточки, он мог видеть почти весь переулок. Пробегая мимо комнаты Франца Марковича, он заглянул в полуоткрытую дверь. Франц Маркович, пыхтя и отдуваясь, задвигал окно большим платяным шкафом.

Вбежав к себе в комнату, Вася вскочил на подоконник, распахнул форточку и, высунувшись насколько мог, стал смотреть в переулок. Какие-то военные в длинных шинелях осторожно пробирались вдоль стен, держа ружья на перевес.

«Юнкера», — подумал Вася.