Карта любви - Арсеньева Елена - Страница 59

Она узнала его с первого взгляда, но не прежняя светлая, восторженная влюбленность, не последующее отвращение и страх владели сейчас ее душою — нет, один только страх и недоумение: зачем он пришел? Как посмел? Или он тоже в русской армии?! Эк их разобрало, ляхов: все подались в перебежчики!

Ее размышления прервала чья-то торопливая поступь в коридоре, и Юлия приникла ухом к двери.

— А ты чего шастаешь? — опять голос Павлина. — Доктор на него, понимаешь, не надышится, пылинки с него сдувает, а он, гляди… Куда? Какой тебе нужник? Да я тебе поганое ведро подам, ужо погоди! — ворчал Павлин на кого-то из раненых, верно, прежде времени поднявшегося после операции. — Нет, там же новый обоз. Так, забрел один… учитель, поляк, из соседней деревни. Ему, говорит, еще неделю назад ногу шальною пулею зацепило, а теперь загнило все. Там такие кровавые тряпки присохли, что доктору резать придется. Я ему покуда молочка принесу, а ты поди ложись, ложись. Вот скажу доктору-то! Угомону на вас нету! — и, добродушно ворча, Павлин побрел по коридору, гоня перед собой непослушника, а Юлия наконец-то смогла перевести дыхание.

Учитель, значит. Поляк! Ну что ж, Адам ведь знал всего какой-нибудь десяток русских слов, поэтому ему бесполезно было и пытаться выдать себя за русского солдата. Хорошо придумано! Учитель пришел за помощью в русский лазарет, как многие из мирных жителей, раненных случайно или заболевших. Можно не сомневаться! Павлин, воротясь с молоком, не найдет «учителя» в приемной: тот, улучив минуту, сразу прошмыгнет туда, куда он безуспешно пытался забраться через окно: в палату Зигмунта.

Юлия выскользнула за дверь и бесшумно полетела по коридору, оглядываясь на приоткрытую дверь приемного покоя. У нее были считанные секунды опередить Адама и раньше него проскользнуть в комнату Зигмунта. Там можно спрятаться за занавескою и все услышать, весь их разговор! Значит, те, кто послал сюда Зигмунта, устали ждать, пока он подаст о себе знак, и направили к нему человека на связь… А может быть, он забыл и о своих предательских замыслах — точно так же, как о ней? Она едва не зарыдала в голос, наконец-то осознав, что все эти дни в ее душе жила затаенная надежда на порядочность, искренность Зигмунта, на то, что на нем нет греха предательства, а Ванда ошиблась… Теперь эта надежда исчезла, причинив Юлии новую невыносимую боль. Она оглянулась еще раз… И шмыгнула в палату Зигмунта.

Длинные полосы лунного света тянулись из окна, ярко сменяясь густой тенью. Юлия постояла мгновение, вглядываясь в очертания неподвижных тел, и, нашарив занавеску, проскользнула в закуток, где лежали чистые халаты докторов, санитаров и прочая медицинская справа.

Она споткнулась, наступила на что-то твердое, подскочившее под ее ногой, отпрянула, услышав короткий стон, но тут же была схвачена чьими-то сильными руками и так втиснута лицом во что-то мягкое, что не могла ни видеть, ни кричать.

Первая и самая ужасная мысль была, что ее опередил Адам, но это было невозможно, и она это прекрасно понимала. Потом мелькнула догадка, что Виктор Петрович пришел переодеться после операции, а Юлию схватил, чтоб не шумела и не беспокоила обитателей палат. Это, конечно, было бы замечательно, окажись правдой: Юлия была бы не наедине с врагами, а главное, не она — другой стал бы свидетелем предательства, не она — другой открыл бы злодейские умыслы Сокольского! Но в одно мгновение ока Юлия поняла, что ошиблась: Корольков очень худой, просто тощий — у этого же человека широкая грудь, крутые плечи, а руки — у них мертвая хватка… Юлия все-таки попыталась вырваться, да напрасно: развернув ее спиною к себе и локтем прижав голову так, что она не могла пошевелиться, не рискуя сломать шею, он зажал ее кисти в другой руке и, не выпуская их, осторожно сдвинул занавеску, через которую они оба могли видеть каморку, топчаны со смутно различимыми на них фигурами спящих, — и фигуру, бесшумно проскользнувшую в дверь.

Незнакомец крепко прижался к голове Юлии своим твердым подбородком, и его с трудом сдерживаемое, горячее дыхание ерошило ей волосы. Она мимолетно удивилась, почему он так тяжело дышит, словно их короткое сражение его совсем лишило сил, но тут же обо всем забыла, наблюдая за Адамом.

Конечно, он не знал, что на второй кровати человек лежит в глубоком беспамятстве, иначе не осторожничал бы так: подкрался к штабс-капитану, слегка отогнул краешек одеяла, вгляделся в смутном лунном свете в его лицо, кивнул, обнаружив там другого, сделал два шага на цыпочках к постели Зигмунта и замер над нею в настороженной позе.

Вот сейчас он протянет руку, коснется плеча, спящий проснется, они с Адамом обменяются несколькими торопливыми фразами — и тот уйдет, как пришел, оставив Зигмунта продолжать шпионить у русских, оставив Юлию и того, другого человека, свидетелями лжи и предательства. И короткое, отчаянное рыдание вдруг сотрясло Юлию от лютой обиды на судьбу, которая крепче цепей приковала ее к человеку бесчестному, недостойному, сперва вынудив бросить к его ногам первую страсть, а потом сделаться молчаливой свидетельницей гнусной измены. Слезы хлынули из глаз, затуманив все вокруг, и движения Адама показались ей какими-то расплывчатыми, нереальными: она словно бы во сне видела, как он что-то достает из-за пазухи, как замахивается, как сверкает в блеклом лунном луче лезвие… и медленно-медленно опускается, пронзая одеяло вместе с человеком, свернувшимся под ним.

Короткий вопль отчаянного ужаса взорвал тишину, и Юлия не сразу сообразила, что это ее крик… А рука незнакомца больше не зажимает ей рот. Он вообще больше не держал ее — одним неслышным броском оказался рядом с Адамом, обрушил тому на голову его же костыль, прислоненный к топчану, — звук удара показался Юлии столь же оглушительным, как ее крик… Адам рухнул. Незнакомец покачнулся, будто сраженный незримой пулею, ноги его подогнулись, он попытался схватиться за стену — и рухнул рядом с Адамом.

В коридоре послышались встревоженные голоса, распахнулись двери, вбежали со свечами Виктор Петрович, Павлин, еще какие-то люди…

Наконец-то оцепенение, сковавшее Юлию, прошло. Она выскочила из своего закутка, выхватила из рук Павлина свечку и ринулась к постели Зигмунта.

Нож торчал в спящем по самую рукоятку, и новый страшный вопль Юлии заставил мужчин испуганно замереть. Она рванула шинель — и прижала руки к груди, выронив свечу, когда увидела на подушке не мертвое лицо Зигмунта, а комок какого-то тряпья.

Да и вся пронзенная Адамом «фигура» была не чем иным, как куклой из одеял и запасных докторских халатов.

Подбежал Павлин и торопливо захлопал по постели, затлевшей от уроненной свечки. Запах гари уже поплыл по комнате, а Юлия стояла столбом, пустыми глазами глядя то на постель Зигмунта, то на Виктора Петровича, подбежавшего к ней. Он шевелил губами, верно, говоря что-то, спрашивая, — Юлия не слышала ни звука.

Она схватила руку Виктора Петровича, державшего трехсвечник, и пригнула ее низко, к двум неподвижно лежащим телам.

Зрелище лица Адама — искаженного недоумением, болью, залитого кровью… Это зрелище не вызвало в ней ни малейшего трепета. Но когда осторожно перевернула тело незнакомца… Почему? Она ведь знала, кого увидит! — когда осторожно перевернула недвижимое тело Зигмунта и вгляделась в безжизненные черты, слезы хлынули у нее из глаз. Причитая и всхлипывая, Юлия припала к нему, обняла, быстро, мелко целуя ненаглядное, похолодевшее лицо, что-то шепча бессвязно, и громом небесным показался внезапно прорвавшийся сквозь ее оцепенение изумленный голос Королькова:

— Да пойму ли я, что все это значит, черт возьми?!

Если бы кто-то смог объяснить это и Юлии…

22

ОДНА СВЕЧА

Итоги сего сражения были таковы: один живой и один убитый. Зигмунт просто лишился чувств от слабости, приступ коей последовал за взрывом сил, однако от сего взрыва Адаму досталось крепко… Но никто об убитом не скорбел: он ведь и сам явился, чтобы убить, так что всего лишь получил свое. Потом выяснилось, что Зигмунт именно этой ночью первый раз попробовал пройтись, но, идучи мимо приемной комнаты, увидел Адама Коханьского, своего старого знакомца, заскорузлые от крови повязки которого осматривал Павлин, так что Адам был хорошо освещен. Зигмунт его вмиг узнал, а услышав историю об учителе, заподозрил неладное, тем паче, что у него были все основания ждать отмщения поляков. Он и не сомневался, что Адам будет его искать, затаился, решил выждать, и уже известно, чем все завершилось.