Карта любви - Арсеньева Елена - Страница 53

— Прости, — прошептала Ванда, со вздохом приближаясь к Юлии и беря ее за руку. — Прости, я обезумела от ревности. Я боюсь его, я ненавижу его, но не могу перестать любить. Он самый великий негодяй из всех негодяев, но душа моя прикована к нему. Я только и могу спасаться от него. Нет, даже не жизнь свою спасаю: скорее оберегаю его от нового преступления. Сколько уже их на его счету! Убийство тетки, совращения женщин — я ведь не одна, и ты не одна — множество нас таких, карточное шулерство, предательство…

Она вдруг осеклась и сделала какое-то странное движение руками, словно порывалась схватить, удержать что-то, потом прижала ладонь ко рту и уставилась на Юлию огромными, испуганными глазами. Но поздно — словно уже вылетело.

— Предательство… — повторила Юлия чужим голосом, берясь за стремя и медленно ставя в него ногу. — Предательство?!

Она тяжело поднялась в седло и скорбным взглядом окинула подругу. Да, они теперь совсем близко к берегу Буга. Где-то там, в низине, переправа… Надо спешить. Надо спешить к своим, чтобы предупредить…

Да, у Ванды с головой все в порядке. И, оказывается, что складывается все отлично: русский отряд, во главе которого идет Зигмунт Сокольский. О нет, она ничуть не обольщалась, хотя немало знала поляков, верно служивших русскому императору и не изменявших присяге. Нет! Только в безумном сне может привидеться Зигмунт Сокольский, искренне перешедший на сторону русских. Предательство поляков? Как бы не так! Предательство русских! Вот о чем проговорилась Ванда.

Ну что ж, спасибо ей! Весьма ценная оплошность, и, как это ни больно Юлии, молчать она не станет.

— Садись в седло! — крикнула сердито. — Пора! Не век же тут лясы точить!

Ванда понуро пошла к своему коню. Голова ее была опущена, плечи тряслись.

Юлии все стало ясно без слов: Ванда поняла и догадку ее, и намерения. Ванда знает, что теперь Зигмунт обречен. Но она не сказала ни слова. Не стала ни оправдываться, ни объяснять, ни просить Юлию молчать. Понятно. В глубине души она и сама мечтает от него избавиться, однако, скованная цепями любви, не в силах ни на что подобное решиться… а оттого оставила все на волю Божию — вернее сказать, на волю Юлии.

Завидная участь отведена ей, нечего сказать! Но такая, знать, судьба!

Теперь, когда свои были совсем близко, ничто уже не могло остановить Юлию. Гнала коня, даже не глядя, следует ли за ней Ванда.

«И чего прилипла как банный лист? — сердито думала она. — Ехала бы к своим панам ляхам! Я в одну сторону, она — в другую!»

Беда была в том, что никто доподлинно не знал, где эти две стороны, да и стыдно сделалось Юлии за свою неблагодарность. Война войною, а Ванда была ей как сестра, опора и спасение, — забывать о том позорно.

Берег пошел круто вниз, и Юлия натянула поводья, окидывая взором окрестности, надеясь отыскать переправу.

Она разглядела у берега небольшой плот, привязанный канатом к двум врытым в землю столбам.

— Ох, Боже великий! — присвистнула Ванда, осаживая коня рядом. — И на этом вот мы должны плыть?!

Она взглянула на Юлию с выражением комического ужаса в глазах, однако губы ее расплывались в улыбке. Юлия не могла не улыбнуться в ответ:

— Верно, придется. Или предпочтешь пустить коней вплавь?

— Да, хорошо бы. Особенно если ты встанешь в седле на колени, а я — на одну ногу.

Юлия вгляделась пристальнее и расхохоталась, поняв, что они обе наконец развеяли злые чары, опутавшие их в сиреневом имении. Дорога вновь соединила их… Надолго ли? Кто знает?!

…Дул ветерок. Река волновалась, плот покачивался.

Юлия спешилась и осторожно, на пробу, потянула за собой вороного. Тот пошел, к ее удивлению, охотно, мелко и осторожно переступая, но не противясь. Держа его за повод, Юлия ободряюще махнула Ванде. Гнедой вздыбился, заволновался было, но тут же и поуспокоился, дал втянуть себя на плот и здесь стал смирно, очевидно, вдохновленный примером собрата.

Ванда облегченно перевела дух. Теперь она не останавливала Юлию, не выражала никаких сомнений, и та вдруг повеселела: у них все получится хотя бы потому, что деваться-то некуда! Должно получиться! Другого выхода нет!

— Коней бы привязать, — озабоченно огляделась она, но ничего, кроме двух столбиков с ушками, через которые проходила веревка, не было, а рядом с ними кони находились в опасной близости к краю: неосторожный шаг — и сорвутся с плота. Да, незадача. Что бы сделать? Но задуматься ей не удалось: Ванда, перекрестившись, уже отвязала веревку, привязывавшую плот к колышку на берегу, снова взбежала на бревно и ухватилась за канат, так что Юлии ничего не оставалось, как поспешно последовать ее примеру.

Сначала она была слишком встревожена, чтобы думать о чем-то другом, кроме одного: удастся ли вообще сдвинуть с места этот плот? Но вот веревка заскользила в руках, под бревнами засвистела, запела вода, ближний берег качнулся, неохотно попятился… Плот пошел, пошел! Юлия чуть не вскрикнула от восторга: сколько раз она убеждалась, что не боги, совсем не боги горшки обжигают! Ликование переполняло ее, она то и дело оглядывалась, как быстро отдаляется берег. Противоположный наплывал, качаясь, и Юлия с восторгом делала новый и новый рывок, перехватывала веревку все дальше и дальше.

— Потише! — выдохнула за спиной Ванда. — Я за тобой не поспеваю. Да и руки сотрешь.

«Уже стерла», — подумала Юлия: ладони и пальцы жгло как огнем. Этак долго не выдержать. К концу переправы этот наскольженный, будто стальная струна, канат будет красным от крови, и они с Вандой не смогут держать поводья. Она подняла край широкой юбки, перехватила канат подолом и облегченно вздохнула: сразу стало лучше.

— Сделай так же! — крикнула Ванде, не оглядываясь. — Сделай как я! — И осеклась, увидев, как затанцевали обеспокоенные ее криком кони.

Какую глупость они сотворили, не подумав, куда привязать коней! Да и вообще все можно было сделать куда как проще: привязать канат к коню! Он его и тащил бы, переправляя одну из путешественниц, скажем, Ванду! Потом, на противоположном берегу, ее конь тащил бы плот, на котором переправлялась бы Юлия со своим вороным. Но теперь поздно. Теперь они на середине реки, обратного хода нет, надо лишь молиться, чтобы кони не разбуянились, не сорвались в воду. Еще слава Богу, что поверх бревен плота уложен дощатый настил, потому что если бы копыто соскользнуло и попало в опасную щель… ох!

Не иначе, накликала: разволновавшись, гнедой Ванды так топнул, что доска треснула и отлетевшая щепка впилась ему в голень. Коротко ржанув от боли, гнедой подпрыгнул всеми четырьмя копытами, и доска заерзала под ним.

Вороной пока что стоял спокойно, хотя и начал прядать ушами.

— Тихо, тихо! — проговорила Юлия, пытаясь голосом успокоить гнедого, но тут встревоженная Ванда резко крикнула:

— Стоять! — и…

Ах, нельзя кричать ни на детей, ни на коней! Первые от этого замирают, прячутся в себя, как в скорлупку; а вторые… Они делают то же, что сделал гнедой: теряют голову.

Злобно раздув ноздри, он отбил такую чечетку, что встревоженный вороной Юлии попятился на свободный край. Тяжесть переместилась, плот накренился, вода с шипением накрыла доски… вороной поскользнулся и сорвался в воду.

Поводья взлетели и перехлестнулись через веревку.

Теперь конь не мог отплыть от плота и как бы повис в воде: течение тащило его под бревна, но умный вороной не бился, словно понимая, что так вернее погубит себя, а только косил мученический взгляд на Юлию и хрипел.

Все произошло быстрее, чем в мгновение ока.

Юлия вцепилась в спутанные поводья, развязала петлю, швырнула поводья на шею коня и рванула веревку в другую сторону, чтобы придержать плот и дать возможность вороному отплыть.

Конь оказался сообразительнее, чем Ванда… Та же, видимо, с испугу, еще дергала веревку в прежнем направлении, с прежней силой. Девушки столкнулись так, что Юлия не удержалась и упала на колени. Вовсе обезумевший гнедой взвился на дыбы, навис над Юлией, та с криком откатилась в сторону… и свалилась с плота.