Карта любви - Арсеньева Елена - Страница 47

Подошел Баро, взял горстью шелковистые, искристые пряди, поднес к губам, с наслаждением вдохнул душистый, травяной аромат настоя, которым мыли ей голову, улыбнулся, переводя взор на ее испуганные глаза, приоткрытый рот:

— Вот так лучше! Да ты красавица!

Это он произнес, уже склонившись, чуть касаясь ее пересохших губ. Они слабо шевельнулись под властным, долгим поцелуем, и Баро с трудом оторвался от нее:

— Хочешь пить?

— Умираю от жажды! — прошелестела Юлия, и Баро нетерпеливо щелкнул пальцами. Юлия увидела, как Стэфка схватила зеленый сосуд и ахнула: тот был пуст. Ринулась было куда-то, да споткнулась на ровном месте, упала, а к Баро приблизилась Эльжбета и, покорно склонив голову, подала Юлии большой глиняный кувшин.

Юлия с жадностью припала, осушила до дна — а там было не меньше половины! — хотя питье было незнакомым, тепловатым, безвкусным, пресным. Но так сильна была жажда, что Юлия пила, пила… И только на последних глотках она вспомнила название этого напитка: вода! Оказывается, в воде можно не только мыться, вот чудеса…

Она поставила кувшин и в то же мгновение ощутила на своей шее и груди что-то тяжелое, теплое. Изо всех ртов вырвался общий вопль изумления, и, опустив глаза, Юлия тут же снова зажмурилась, ослепленная блеском бриллиантов.

Знаменитое ожерелье Баро! Он… он надел его на шею Юлии?! Но зачем?! Что же это значит?!

Баро сам ответил на этот вопрос. Не говоря ни слова, он пошел к выходу, держа Юлию за руку и чуть ли не волоча ее за собой. Мелькнули злые, мстительные глаза Эльжбеты — и подумалось, как о чем-то бесконечно важном: померещилось ей, или в самом деле Эльжбета подставила ножку Стэфании, бегущей с пустой стеклянницею в руках? Но зачем? Неужто лишь для того, чтобы невозможно было принести зулы, чтобы напоить Юлию этой противной водою?

Какая чепуха!

17

ЗАБАВЫ ГРАФИНИ ЭЛЬЖБЕТЫ

Оказывается, не все цыгане жили в подвале. Во всяком случае, Баро потащил Юлию вверх по лестнице, и у нее возникло смутное ощущение, что она уже шла, вернее, бежала этой лестницей — но не вверх, а вниз. И это, помнилось ей, было куда легче, потому что теперь она очень скоро выбилась из сил и едва поспевала за Баро. Правда, оба молодых цыгана шли следом, подталкивая ее довольно немилосердно, когда она спотыкалась, однако в их прикосновениях не было похоти — и на том спасибо, потому что они не казались Юлии даже привлекательными, не то что возбуждающими. Кстати сказать, как и Баро… Первый порыв восторга, гордости — она избрана из всех! — прошел, и теперь Юлия ощущала только, как неприятно влажна его тяжелая рука, которая слишком крепко стискивает ей пальцы, да как колет бриллиантовое ожерелье голую грудь.

Юлия подумывала было вырваться и вернуться в подвал, однако вдруг поняла, что ей этого совершенно не хочется. Конечно, там было весело, но не век же там сидеть! Она чудно провела день, а вернее, два… ведь ложились спать, и, кажется, даже не единожды… нет, не вспомнить! А теперь ей надо спешить. Куда? И этого не вспомнить. Но уж наверняка не в постель Баро!

Она рванула руку, и Баро от неожиданности выпустил ее.

— Не хочу идти с тобой! — крикнула Юлия. — Устала! — И она плюхнулась на ступеньку, ощутив вдруг сильнейшее головокружение. Лицо Баро, освещенное огоньком свечи, качалось, уплывало… Юлия потянулась схватить его, поставить на место, чтоб не дразнил ее, но руки поймали пустоту, а раздраженный голос Баро послышался совсем с другой стороны:

— Что с ней? Она что, пила вино вместо зулы?

— Нет, воду, — послышался снизу ехидный голос, в котором Юлия узнала голос Эльжбеты, — всего лишь воду!

— Кто посмел… — выдохнул Баро, а потом разразился водопадом каких-то непонятных слов, верно, ругательств, уж больно яростно они звучали, словно били ее по голове. Это был не водопад, а камнепад какой-то, который утих не скоро — когда Баро проговорил:

— Ладно. Кто-нибудь… ты, Чеслав, что ли… Бегите вниз и принесите зулы. Да поскорее!

Один из цыган ринулся было вниз, но на пути стояла Эльжбета:

— Нет нужды. Возьмите девку и несите наверх. У меня есть зула.

Мысли тряслись в голове Юлии в такт беспорядочным прыжкам по ступенькам, однако ей все же удалось поднапрячься и сообразить: зула — это, верно, то питье, к которому она так пристрастилась в подвале. Ох, скорее бы глотнуть его вновь, скорее! Горло будто засыпано песком, и тошнит, тошнит мучительно. И голова болит.

К тому времени, как ее втащили на второй этаж и внесли в комнату, показавшуюся знакомой, Юлия едва сдерживалась, чтобы в голос не застонать, даже не завыть. Так плохо ей не было никогда в жизни: ни в лапах Яцека, ни перед голым страшным Адамом, ни в подземелье Жалекачского. Изумление от этих картин, внезапно возникших перед нею, оттого, что, оказывается, не вся ее жизнь прошла среди этих цыган и научиться потрясать грудями было не самой главной ее целью, на какое-то время отвлекло от боли во всем теле, но тут же боль воротилась — еще более мучительная, и такая дрожь заколотила Юлию, что она не смогла усидеть в кресле: пришлось уложить ее на сиреневое покрывало постели.

— Придержите ее, — велел Баро, и цыгане прижали плечи и ноги Юлии к постели, но туловище ее судорожно выгибалось. — Да где Эльжбета, черт возьми!

— Здесь, — бледная, невзрачная женщина появилась в дверях и стала, кутаясь в черную шаль.

— Где зула? Ты говорила, что у тебя есть зула!

— Нет, — покачала головой Эльжбета. — У меня нет зулы.

Она ловко уклонилась от кулака Баро, летевшего ей в лицо. Впрочем, он не очень-то старался.

— Свое ты еще получишь! — буркнул он с ненавистью. — Много воли взяла, графиня! Забыла, как колени мне облизывала, умоляя остаться здесь?! Но все! Хватит! Терпение мое лопнуло! Больше ни дня! На дворе уже тепло, самое время в путь! Завтра же уходим!

— Только этого я и хочу, Тодор, — тихо сказала Эльжбета, и Юлия краешком сознания догадалась, что это и есть имя цыгана, а Баро — не то прозвище, не то чин. Впрочем, какая ей-то забота?

— Зулы… — с трудом выталкивая из себя звуки, прохрипела она. — Зулы дайте… — И умолкла, потому что горло ее снова свело судорогой.

— Чеслав, Петр! — выкрикнул Тодор. — В подвал, живо, ну!

Цыгане враз метнулись к двери — и замерли в нелепых позах прерванного бега: Эльжбета, прислонясь к притолоке, загораживала путь, и в обеих руках ее было по пистолету.

— Живо, ну! — передразнила она Баро. — Только кто-то из вас схлопочет пулю, а если повезет, то достанется обоим. Пистолеты заряжены.

— Неужто в тебе нет жалости, Эльжбета? — пробормотал цыган. — Девочка погибнет, если…

— Кто-то здесь говорит о жалости? — усмехнулась Эльжбета. — Кажется, ты, Тодор? И в самом деле! Человек, который жизнь мою скрутил и изломал, будто хворостину, кого-то пожалел? Что с тобой, Тодор? На свете еще остались девки, которые за счастье почтут раздвинуть перед тобой ноги, чтоб тебе было, где быстренько почесать твой неувядающий… — Она тихонько хихикнула, Баро дернулся, будто от удара плетью, но не двинулся с места: пистолет в правой руке Эльжбеты стерег каждое его движение, — твой неувядающий, говорю я, стебелек. Нет, стебель! Стебелище! Е… лище! — Она развела руки с пистолетами в стороны, и перед затуманенным взором Юлии возникла она сама, широко разводящая руки, дабы поразить воображение влюбленной пани Жалекачской: «Вот такой… ну вот такой, точно!» А разговор шел о парижском бедуине Ржевусском, вернее, о размерах его мужского достоинства. Дай Бог, чтобы пани Жалекачская спасла своего рыцаря и вволю им насладилась!

Память возвращалась к Юлии семимильными шагами, и это ее только радовало бы, когда б не ужасные судороги, скручивающие тело и все чаще вызывающие приступы удушья.

— Дай ей воды, Чеслав! — махнула пистолетом Эльжбета, и молодой цыган со всех ног бросился выполнять ее приказание.

Юлия пила огромными глотками, и жесткая сухость уходила из горла, все мышцы как бы расправлялись. Правда, теперь стало холодно, и она, не спрашивая, заползла под перины, поджала колени к подбородку, еще постукивая зубами, но все реже, все тише.