Звезда королевы - Арсеньева Елена - Страница 33

При последних словах в голосе барона прозвучала вдруг такая горечь, что Маша решилась повернуть голову и взглянуть на мужа, не в силах сообразить, к чему была ей рассказана сия старинная прибаска [65]. Тот держал на ладони что-то белое, кругленькое и задумчиво смотрел на этот предмет. Приглядевшись, Маша увидела пуговку, сделанную из обточенной речной жемчужины: на такую точно пуговку застегивались рукава ее рубашки. Так и есть, на правом рукаве белеется пустая петелька, а пуговка — вот она, у Димитрия Васильевича.

Ну и что? Почему он глядит на нее таким холодным, презрительным взором, словно это не пуговка, а доказательство преступления?

— Ue le bonheur s'ecoule avec vitesse! [66] — произнес Димитрий Васильевич, и Маша от волнения не вдруг поняла, что же сие означает, а когда поняла, воззрилась на него с изумлением, но тут же Димитрий Васильевич это ее изумление разрешил:

— Вчера, когда вы ушли, Mary… эта пуговка закатилась мне под плечо, и я ее подобрал, намереваясь отдать вам, когда вернетесь. Но вы вернулись, и, взяв вас за руки, я, к изумлению своему, обнаружил, что обе пуговки на месте. Чудеса, верно? Однако взгляните на ваш рукав сейчас — ее там опять нет, как хвоста у того чудовища. Странно, правда?

У Маши похолодели пальцы.

— Странно, странно… — задумчиво повторил барон. — Вот и березка, которую я напоил напитком, что вы мне столь заботливо предлагали вчера ночью, — до сих пор спит мертвым сном…

Следуя за его взглядом, Маша посмотрела в угол, где в кадке поникла тоненькая березка (спальня была украшена множеством живых растений, словно уголок зимнего сада), еще вчера весело зеленевшая, словно за окном царила весна, а не осень. И только тут до Маши дошел смысл его слов!

— Боже мой… Боже мой… — Горло у нее перехватило. Не в силах ничего сказать, она огромными, исполненными ужаса глазами вглядывалась в лицо барона, и, отвечая на все ее невысказанные вопросы, он кивнул:

— Я все знаю, Mary. Я все понял, так что не трудитесь новой ложью усугублять старую.

Он разжал пальцы, и жемчужинка покатилась по подушке, скрылась в складке простыни. «Не могла ты там вчера остаться, что ли?» — подумала Маша с такой ненавистью, словно эта несчастная пуговка была единственной виновницей свершившегося. А барон, разгадав ее мысли, невесело усмехнулся:

— Дело совсем даже не в ней. Это так… мелочь, маленькая деталь общей картины, которая начала вырисовываться передо мной еще две недели назад, когда надменная графиня Строилова, одна из ближайших наперсниц княгини Ламбаль, фаворитка королевы Марии-Антуанетты, двойной агент, равно старающийся и для канцелярии Безбородко, и для Монморена [67], член женской масонской ложи, вдруг на том знаменательном балу бросилась мне на шею и принялась на блюдечке преподносить руку и сердце своей прелестной племянницы. Но она забыла, с кем имеет дело! Возможно, лучше мне было бы оставаться в неведении, но моя работа приучила меня всегда держать ухо востро. Впрочем, красота ваша меня околдовала! Я голову потерял, я подумал, почему не взять то, что в руки идет, ежели моей женою сделается сие воплощение красоты и невинности?

В голосе его не прозвучало ни малейшей иронии, но Маше это великодушие было как нож в сердце.

— Итак, я позволил вашей тетушке всячески ускорить нашу свадьбу… да я и сам желал этого всем сердцем.

Я гнал свои сомнения, однако вчера вечером, по какому-то наитию, я поведал графине Евлалии историю моего первого брака… вы видели, не сомневаюсь, после этого свою тетушку и знаете, что ее чуть удар не хватил. Теперь мне кажется, я все понял еще тогда… или немного позднее, когда вы чуть ли не силком вливали в меня это самое питье! Но Боже мой, Mary, я не гневался на вас даже тогда! Я каждую минуту ждал вашего признания!

«Да ведь я только и желала, чтоб во всем вам открыться!» — хотела крикнуть Маша, но из ее груди вырвался лишь слабый стон, даже не услышанный Корфом.

Он продолжал:

— Я ведь не зря сказал вашей тетушке, что простил бы Ольгу, когда б она созналась мне во всем. Я ждал вашего признания, как манны небесной, мечтая о близости меж нами не только лишь телесной, но и духовной. О, les illusions de l'amour! [68] Вы ушли… а на ваше место явилась эта девка.

Маша привскочила на постели, глядя на него во все глаза: — Так вы узнали сразу?!

— Mary, какое вы дитя! — холодно произнес Димитрий Васильевич. — Неужто вы не знаете, что любимого человека окружает для любящего некий ореол? Я всего лишь раз коснулся ваших губ, но вкус их уже не смог бы спутать ни с какими другими. Ваш запах, ваше дыхание, шелковистость ваших кудрей… — У него перехватило дыхание, и он не тотчас смог продолжать. — Неужто вы думаете, что я смогу спутать свою любимую со случайной шлюхой, которая развязно залезла ко мне в постель и сразу принялась срывать с меня последние одежды?

Нет, не эти постыдные подробности потрясли Машу. Нет, но… ежели он сразу распознал подмену, ежели его так оскорбили заигрывания Николь, что же… почему же… Она вспомнила скрип кровати — и вдруг почти закричала, вне себя от ревности:

— Да коли так, отчего же вы сразу не вышвырнули прочь эту девку, а оставили ее при себе на целых три часа?!

Если Маша надеялась увидеть смущение в его лице, то напрасно. Взор его был по-прежнему бесстрастен.

— В первую минуту я был столь потрясен, уязвлен в самое сердце, что совершенно растерялся. Я никак не мог переварить ту новую nourri ture de mes pensees [69], которой попотчевала меня злая судьба. Но через некоторое время… сознаюсь, через некоторое время J'y suis reste par curiosite [70]! Эта девственница, которая действовала с проворством и навыками первейшей парижской кокотки, и l'ours [71] зимой могла бы поднять из его берлоги!..

А что, сударыня? Вас это уязвляет? Вы предпочли бы видеть меня ничего не ведающим рогоносцем или несчастным, несостоявшимся любовником? Вам не по душе, что я решил извлечь максимум удовольствия из той гнусной ситуации, в которую был вовлечен вашею волей?

— Не мучьте меня! — в отчаянии выкрикнула Маша. — Ради Бога, не мучьте!

— Да… — тихо проговорил Димитрий Васильевич. — Это мне теперь уже все равно, а ведь вчера, когда обман ваш сделался мне явствен и я готов был вскричать со слезами: «Не мучьте меня!..» — Он поднялся с постели и запахнулся в шлафрок.

Сейчас, с растрепавшимися волосами, осунувшийся после бессонной ночи, он казался совсем молодым. Синим, холодным огнем горели глаза его, и сердце Маши защемило от ощущения невосполнимой, безвозвратной потери.

— Объяснимся до конца, сударыня, — сурово произнес барон по-французски; и говорил далее только на этом языке, словно бы враз отгородившись чужой речью от всего того родного тепла, что еще оставалось в его душе к жене… если еще оставалось! — Мне необходимо знать, понадобился ли я вам просто как выгодный супруг или мне уготована более почетная роль?

— Я… не понимаю… — робко подняв на него глаза, проговорила Маша.

Корф цинично усмехнулся в ответ:

— Неужто, мадам?! О, сбросьте вашу маску! Невинность вам пристала, не спорю, но нежные краски ее несколько поблекли, поистерлись нынче ночью! Вы меня не поняли — так я спрошу еще раз: означает ли наш скоропалительный брак то, что вы беременны и мне предстоит дать свое имя вашему ублюдку?

Маша, стоявшая на коленях в постели, покачнулась. Сейчас она впервые от всего сердца пожалела, что нож Григория, приставленный к ее горлу, не соскользнул и не перерезал вену… Право слово, даже утонуть в болоте казалось ей теперь милее, чем то, чем обернулась их с тетушкою «удачная охота» на балу! Говорить она не могла, только едва заметно кивнула, но Корфу этого было вполне достаточно.