Бог войны и любви - Арсеньева Елена - Страница 83

Среди орущей, хохочущей, пляшущей толпы они стояли двое, и никто не толкнул их, не приблизился к ним, не сказал им слова, как если бы они были окружены неким магическим кругом, начертанным любовью и смертью.

Никита смотрел в незабываемые синие глаза, но не видел в них ни искры изумления, ни радости, ни даже страха или отчаяния. Ангелина стояла, будто громом пораженная, не делая ни шагу ему навстречу, словно не узнавала его. Наконец Никита не выдержал: схватил ее, стиснул в объятиях, покрыл поцелуями бледное, похолодевшее лицо — и тоже окаменел, когда помертвелые губы исторгли чуть слышный шепот:

— Что ты наделал! Теперь моя дочь погибла…

Ее дочь!

Изумление, боль, ревность при этих словах превзошли все иные ощущения, и немалое минуло время, прежде чем рассудок воротился к Никите, прежде чем беспорядочные мысли оформились вопросом:

— Но почему?!

Ангелина молчала, и, отстранившись от нее, Никита увидел, что из безжизненных глаз медленно текут слезы.

— Батюшки, ваше благородие, — пробормотал изумленный казак, — так ведь это же она, она! Это ж ведь та самая французка, из-за коей Варька-покойница едва ума не решилась! Не она ль была у вас в доме охотничьем?!

— Она, — кивнул Никита. — И никакая она не француженка, а русская.

— Ах ты моя лебедка белая! — восхитился Степан, заботливо оттесняя своего барина и его милую под защиту афишной тумбы, в сторону от толпы. — Что ж ты такая нерадостная? Свои, глянь, пришли! Сво-и! — крикнул он громко, будто глухой, но, не дождавшись даже малой искры жизни в этом лице, повернулся к барину: — Что это с ней? Глянь, ваше благородие! Глаза будто и не видят! Больна… не то опоили чем?

Вмиг все прояснилось для Никиты. Эти расширенные зрачки, остановившийся взгляд, это неостановимое движение к странной, противоестественной цели — убийству, могли быть объяснимы только одним: Ангелина и впрямь одурманена.

— Что же делать? — шепнул он, стискивая ее ледяные пальцы, по-прежнему скрюченные, словно все еще держали букет.

— Есть только одно средство, — внезапно проговорила Ангелина каким-то странным, не своим, а хитрым, неприятным, порочным голосом, принадлежавшим другой женщине, как если бы устами Ангелины гласила какая-то злобная чревовещательница. — Только одно средство спасти твою дочь. Ты должна убить русского царя.

Никита и его казак враз перекрестились.

— Нет! Нет! Я не могу! — воскликнула Ангелина с ужасом.

— Вспомни о девчонке, — усмехнулся ее губами все тот же чужой голос.

— Где она? Что с ней?! — Это опять говорила Ангелина, безмерно испуганная, не владеющая собой, с лицом, похожим на мертвую маску.

— Она в безопасности. Ее охраняет надежный сторож, который при необходимости может стать и палачом.

— Нет… Умоляю вас… — Голос Ангелины прервался рыданием.

— Тебе придется выбрать, или смерть Александра — или смерть твоей дочери. Ничего! Это не так трудно! Всего один удар. Достаточно хотя бы оцарапать его, чтобы он умер на месте.

Этот чужой голос подтвердил догадку Никиты. Но чей, чей это голос? Где он мог его слышать?

— И ничего не бойся, — продолжала та женщина. — Тебя будут охранять. С тобой пойдут трое наших, они расчистят тебе дорогу к царю и помогут потом уйти от преследования. Но берегись, берегись, Анжель! Если ты вздумаешь улизнуть или кликнуть на помощь русских, знай: за тобой будут неустанно следить! Весть о твоем предательстве тотчас достигнет меня. И тогда… ты понимаешь, что будет тогда!

— Вы не сможете, нет, мадам Жизель, вы не будете так жестоки! — рыдала Ангелина.

«Мадам Жизель!» — наконец-то понял Никита. Это голос проклятой шпионки! Значит, она замыслила сие страшное злодеяние! Да, на ее милосердие нечего надеяться!

— Разве ты меня не знаешь? — подтвердили его предположения металлические нотки в голосе мадам Жизель. — Я сдержу слово и отпущу тебя с ребенком, когда дело будет сделано. Или… или… нет, Анжель, лучше не испытывай судьбу. А сейчас — выпей вот это. Тебе станет легче, все покажется так просто!..

— Так и есть — каким-то зельем опоили молодку! — прервал возмущенный Степан этот страшный спектакль. — Ну да ничего! Говорят, на каждую отраву свое лекарство имеется!

С этими словами он снял с пояса фляжку, отвинтил крышечку и, прежде чем Никита успел его остановить, с такой силой прижал край к губам Ангелины, что она, отшатываясь, запрокинула голову — и невольно сделала несколько глотков.

Мгновение она стояла не дыша, глядя в одну точку, потом закашлялась, зашлась, пытаясь перевести дух. Перепуганные Никита и Степан трясли ее и били по спине, пока Ангелина не вздохнула глубоко, не выпрямилась — и не открыла омытые слезами синие, изумленно-испуганные глаза.

— Верное дело! — в восторге крикнул Степан. — Я знал, знал! Разве басурманское пойло выстоит против нашего, с русской винокурни?

И он умолк, смахнул невольную слезу, видя, как его барин и эта «лебедка белая» шагнули друг к другу, протянув руки, — да так и замерли, сплелись взорами…

— Эх, что стоять! — Степан сорвал с головы шапку, шлепнул себя ею по колену. — Хватай ее, барин, да целуй крепче! — И словно для того, чтобы показать, как это делается, он выдернул из толпы первую попавшуюся красотку в чепце и белом передничке, залепил звучный поцелуй в свежие губки, — и отшвырнул почти лишившуюся чувств парижанку обратно в толпу.

Ангелина и Никита не видели, не слышали ничего, неотрывно смотрели друг на друга, словно не веря глазам, пока Степан, и в умилении не утративший способности трезво мыслить, не схватил обоих, не встряхнул хорошенько.

— Чего встали! Девчонку-то спасать надобно!

Ужас вновь выбелил лицо Ангелины. Она оглянулась — и как раз вовремя, чтобы поймать взором фигуру «робеспьера», бегущего по переулку.

Значит, он не исчез — просто затаился. Высматривал, подслушивал, а теперь…

— Он бежит сказать, сказать… — Она задохнулась, но все было ясно и без слов: страж Ангелины спешил доложить той, которая его послала, что покушение сорвалось — и теперь настало время расплаты.

Все, что происходило дальше, слилось в сплошной поток событий, свершавшихся как бы даже и без участия людской воли, а по милости или, напротив, нерасположению Провидения.

Никита и Ангелина со всех ног побежали в проулок, но «робеспьер» уже скрылся за углом.

— Стойте! Стойте! — закричал кто-то сзади по-русски, а потом раздалось цоканье копыт, и их догнал Степан верхом на своем коне, ведя в поводу скакуна Никиты.

Словно перышко, тот забросил в седло Ангелину, вскочил сам и дал шпоры. Они миновали переулок, выехали на улицу Трех Трактиров — и наконец увидели беглеца, опять поворачивающего за угол.

— Ох, уйдет, уйдет! — закричала Ангелина, порываясь соскочить на ходу, но Никита железной хваткой притиснул ее к себе.

— Ничего, не бойо-сь! — просвистел сквозь стиснутые зубы и снова дал шпоры коню.

Слезы Ангелины упали на руки, стиснувшие поводья.

«Дочь. Ее дочь! Кто ж отец?» — мелькнула ревнивая мысль да и пропала. Сейчас все это было неважно. Сейчас вообще все на свете было неважно, кроме одного: возлюбленная, единственная в мире вновь рядом, но сердце ее окаменело печалью, глаза застилает пелена слез — значит, надо любой ценою утолить ее печаль и осушить слезы, чтобы только от счастья трепетало сердце, только от страсти туманились синие глаза. Так понимал слово «любовь» Никита Аргамаков — и поступал сообразно своему пониманию.

Они мчались по Парижу, ни на миг не теряя из виду беглеца, который против воли, пытаясь выполнить приказ и спастись, указывал им дорогу туда, где была запрятана дочь Ангелины.

«Робеспьер» кидался в подворотни, пытался бежать проходными дворами, таиться за кучами мусора, но, как ни тщился, не мог ускользнуть от двух резвых коней, наконец-то настигших его близ двухэтажного особнячка, стоящего в глубине двора, под прикрытием пышно разросшихся акаций. «Робеспьер» позаботился запереть за собою калитку на засов, но лихие скакуны перескочили кованую оградку, даже не задев верхушек, и копыта их грозно зацокали по мощеному двору. «Робеспьер» оглянулся через плечо — Никита перехватил его горящий ненавистью взор — и, воздев руки, прокричал сорвавшимся голосом что-то нечленораздельное. Еще раз крикнуть он не успел — Никита свесился с коня, вытянулся вперед, весь как бы сделавшись продолжением сабли своей, косо полоснувшей негодяя по шее. Тот рухнул, запятнав кровью серые камни, и кони на всем скаку ворвались на высокую террасу дома.