Бог войны и любви - Арсеньева Елена - Страница 6

Толпа, собравшаяся поглазеть на пожар, сперва оторопела, а потом кинулась было на выручку князю, да дело было уже слажено: Алексей Михайлович появился, волоча за собой какое-то закопченное существо. Невысокий человек помогал ему и нес просмоленное ведро, столь явно изобличившее деяния схваченного, что толпа взревела и приступила бы к самосуду, когда б не явилась тут пожарная бочка в сопровождении своей команды и еще двух городовых, взявшихся разбирать дело.

Понятно, Ангелина и старая княгиня не стали наблюдать спектакль из задних рядов, а выскочили из кареты и пробрались поближе к Алексею Михайловичу. Картина, открывшаяся их взору, была престранная: городовые, князь и его неведомый помощник в изумлении взирали на поджигателя, как если бы тот был диковинным заморским зверем, и слушали его с таким вниманием, с какими слушали бы слона, заговорившего человеческим голосом! Толпа тоже притихла, глазея на черного, обожженного злодея, который бил себя в грудь, потрясая кулаками и брызгая слюной, ораторствовал… на отменном французском языке, самыми страшными словами проклиная Россию и пророча ей скорую гибель от рук Великого Наполеона.

— Что?! — взревел князь Алексей, затыкая пакостный рот такой зуботычиной, что поджигатель вновь опрокинулся навзничь, невольно увлекая с собою того, другого человека.

Князь рывком вздернул его на ноги:

— Простите великодушно! И за подмогу вашу храбрую благодарен! — Он стиснул его руку, а потом небрежно махнул городовым на преступника: — А этого — в кутузку! Да велите дать ему хороших плетей, чтоб дознаться, по чьему наущению французскую крамолу разносит да урон городу причиняет?

В голосе его звучал такой гнев, что городовые подчинились старому князю безоговорочно и, заломив поджигателю локти, за плечи, в тычки погнали его к Панской улице, в участок. Алексей Михайлович, не выпуская руки незнакомого помощника, воинственно повернулся к своим дамам, которые цеплялись за него, желая удостовериться, что их ненаглядный князюшка жив и здоров.

— Ну? Чего всполошились? Велика ли острастка! Нешто есть еще порох в лядунке! Да вон господина благодарите… простите, сударь, как вас звать-величать прикажете?

— Comte Fabien de Laurent [8], — ответил тот, изящно поклонясь, и толпа, дружно ахнув при звуке той же, что и у поджигателя, речи, надвинулась на него со злобными выкриками:

— Да они одним миром мазаны! Вяжи и этого!

— Бей мусью!

— Бей!

Незнакомец выпрямился, презрительно глядя на разъяренных нижегородцев, и мгновенным движением выхватил шпагу, однако это не остановило толпу, а лишь раззадорило. Ясное дело, этого изысканного, хоть и перепачканного сажей кавалера приняли тоже за крамольника-поджигателя, а чужая речь стала подобно красной тряпке для быка. Русская толпа скора на самосуд!

Надо немедля разъяснить недоразумение! Ангелина с любопытством и тревогою уставилась на француза, только сейчас заметив, что он молод и хорош собою, хотя его лицо и было слишком томным, как бы ленивым, мягких, почти женственных очертаний. Сложения он тоже был полноватого, рыхлого, что, впрочем, не мешало ему двигаться резво и проворно, а шпагою действовать так, что она казалась воистину продолжением его изукрашенной кружевными манжетами и сверкающими перстнями руки. Хотя едва ли даже со шпагою выстоял бы молодой человек против тройки ражих молодцов, по виду извозчиков либо грузчиков, которые дружно выступили вперед, засучивая рукава и обнажая устрашающие кулачищи. Да тут уж князь Алексей выступил вперед и заговорил с такой уничижительной насмешкою, что зачинщики нового мордобоя враз опешили:

— Что, своя своих не спознаша? Аль давно кулачки не почесывали? Ну что ж, выходи по одному!

С этими словами он выхватил из-за кушака длинноствольный пистолет и, насмешливо дунув в дуло, взвел курок, который так громко щелкнул в наступившей тишине, что один из силачей от неожиданности тоненько вскрикнул и прикрыл широченными ладонями свое рыжебородое лицо.

Хохот, грянувший вслед за тем, заставил Ангелину и княгиню Елизавету зажать уши, а князь Алексей, покровительственно похлопав рыжего бедолагу по крутому плечу, двинулся к своему дому, не выпуская левой руки француза, в правой все еще державшего свою шпагу и, чудилось, не верившего, что опасность миновала и он остался невредим.

И они вошли в измайловский дом, где у дверей толпилась, кланяясь, дворня, и уселись за богато накрытый стол, и ели, пили, смеялись, как будто век были знакомы с графом, изумляясь поразительному совпадению: ведь он оказался сыном той самой мадам Жизель, о которой говорила маркиза д'Антраге. За шутками и тостами забылся и пожар, и полусумасшедший поджигатель, и его жуткие пророчества… а между тем именно на рассвете 12 июня «Великая армия» Наполеона без предварительного объявления войны вступила в пределы России.

Однако должно было пройти еще пять дней — спокойных, жарких, веселых летних дней, прежде чем в Нижнем был обнародован царский манифест, призывавший к защите Отечества.

Беды ждали давно.

Еще год назад, в июне 1811-го, в Нижнем запылал страшный пожар, дотла истребивший северо-западную часть города. А в конце августа в небе, словно запоздалая искра, возгорелась комета — звезда злокрылая, как ее называли в народе. Багровая, мрачная, она ежевечерне восходила на востоке, а к утру исчезала на севере, разметая своим длинным, веерообразным хвостом все прочие светила. «Не к добру эта звезда, — говорили у нас, — пометет она русскую землю!» Пророчество, однако, сбылось лишь год спустя…

На простой люд, разумеется, весть о войне обрушилась как гром с ясного неба: это тебе не турку или пана идти бить Бог весть в какие пределы — ворог сам заявился непрошеный, всем миром надобно подниматься! Господа же, читающие газеты, открытия военных действий ожидали уже несколько месяцев. Особенно после того, как по личному приказу Наполеона были расстреляны два чиновника военного министерства Франции, которые в пустынных местечках Елисейских полей частенько встречались с полковником Александром Чернышевым, флигель-адъютантом русского императора. Оба чиновника, подкупленные за триста тысяч франков, сообщали Чернышеву сведения о численности, составе и передислокациях наполеоновской армии. Чернышев, предупрежденный некоей дамою (он был непревзойденным угодником прекрасного пола), успел уехать из Парижа, а незадачливые шпионы были казнены. На другой же день во всех парижских газетах появилась торжественная статья об этом событии, весьма обычном во все времена и у всех народов, но в заключениe статейки наносилось тяжкое личное оскорбление русскому императору. В Париже, как и в Санкт-Петербурге, все знали, что статья редактировалась самим Наполеоном, и уже не сомневались более, что война с Россией решена окончательно.

Князь Алексей Михайлович считал столкновение неизбежным еще весной, и вот наконец, после нескольких месяцев изнурительного ожидания, это предгрозовое напряжение разрешилось… а все-таки с тех пор, как свет стоит, не бывало такого, чтобы известие о войне с сильным и опасным неприятелем кому-то доставило удовольствие! Читая рескрипт императора Александра о том, что Наполеон перешел Неман, многие женщины, а среди них и княгиня Елизавета, не могли сдержать слез. Церкви с утра до вечера заполнял народ, хотя в эти дни не было престольных праздников, молились с усердием, какого Ангелине не приходилось еще видеть, почти все, не таясь, плакали.

— Молись неустанно, — твердила, истово кланяясь, прежде вовсе не богомольная княгиня Елизавета, — лишь искренними молитвами можем мы снискать милосердие Божие!

Стоящая рядом Ангелина прилежно, до боли в руке и спине, обмахивалась крестом и отвешивала поклон за поклоном, хотя по сердцу, по натуре ей было бы не просить, а делать. Нынче на паперти, проталкиваясь в переполненную церковь, услышала, как две бабы шептались: мол, издревле от моровой ли язвы, от коровьей ли смерти, от чумы, от другой какой напасти бабы ночью, тайком впрягаются в плуг и опахивают деревню… вот бы, мол, всем российским бабам опахать державу от басурманской чумы, от набега! И Ангелине враз представилась невообразимо огромная Россия, вдоль границ которой, освещенные туманною луною, тянутся вереницы запряженных в плуги простоволосых, в одних рубахах, а то и вовсе нагих русских баб, старых и молодых, одна из которых мерно стучит в сковороду чугунным пестом, разгоняя злую, нечистую силу. Ангелине захотелось сделаться одной из таких деревенских баб, которые каждым шагом своим спасают Отечество… Эх, неосуществима сия мечта, ну а смелая мечта нового знакомца — Фабьена — и более того. Бывши по рождению французом, он вместе со многими своими соотечественниками поступил в вечное России подданство, а потому, непременно желая принести себя на алтарь новому Отечеству, намерен был отправиться в ставку главнокомандующего Барклая-де-Толли — просить, чтобы его послали парламентером к Наполеону. Фабьен решил, подавая бумаги императору французов, всадить ему в бок кинжал.