Бог войны и любви - Арсеньева Елена - Страница 49

Одного взгляда достало Анжель понять, что идет игра и Лелуп безнадежно проигрывает. Она и сама не знала, как это поняла, едва глянула в ту сторону — и поняла. Жалко? Разумеется, ни о какой жалости к Лелупу и речи не могло быть, его проигрыш или выигрыш волновали ее лишь постольку, поскольку имели отношение к ее судьбе. Поэтому она решилась подняться, приблизиться к играющим и украдкой взглянуть на стол, куда все глядели как зачарованные. Ее словно ударило блеском радужных огней. Анжель какое-то время стояла, не веря своим глазам, глядя на горочку драгоценных камушков и золотых украшений, — и вдруг вонзила ногти в ладони, чтобы не закричать от бессильной ярости. Да ведь Лелуп поставил на кон и, судя по всему, проиграл те самые камушки, которые должны были перекочевать в ее карман, точнее сказать, в ее башмаки. Мерзавец, merde. Как он посмел, проклятый?! Анжель едва удержалась, чтобы не вцепиться в волосы Лелупа, не выцарапать ему глаза… Она с трудом усмирила свой порыв, однако едва дышала от переполнявшей ее ненависти. Все, что накопилось в душе, все, что залегло по ее тайникам, скрытое, подавленное, — все это вдруг подступило к горлу комом смертельной отравы. Она уже считала эти драгоценности своими и готова была сейчас на все, чтобы хоть как-то отомстить, досадить Лелупу. Но поскольку сделать это сама никак не могла, с надеждою устремила свой взор на человека, которому Лелуп проигрывал.

— Я ставлю еще! — выкрикнул тот, но кругом засмеялись:

— Да ты в пух и прах продулся, московский купец!

— Похоже, вам и впрямь ставить нечего, сударь, — с преувеличенным сочувствием покачал головой де ла Фонтейн.

Лелуп начал неуклюже выбираться из своей дохи.

— О нет-нет, Бога ради! — остановил его де ла Фонтейн небрежным жестом. — Мне ваши обноски не нужны.

— Ранец с припасом! — выкрикнул было Лелуп, да тут же и осекся, сник, а де ла Фонтейн с видом победителя похлопал по стоявшему рядом с ним туго набитому ранцу. Итак, свой припас Лелуп тоже просадил!

Анжель злорадно усмехнулась. Теперь Лелуп в полной мере отведает насмешек армейцев, ненавидевших его, знавших о его московских подвигах. Она так радовалась предстоящему его унижению, что даже не заботилась о том, чем это унижение обернется для нее.

Ей-то от Лелупа никуда не деться, ее он от себя не отпустит. Но неужто снова примется торговать ею? Тогда, в полуразрушенной церкви, ее спасли амазонки русского барина, а кто спасет теперь? И куда подевались все ее честолюбивые мечты о достоинстве, о независимости, о том, что казалось таким достижимым в присутствии князя — нежного, любящего, отважного?.. Эти мечтания раздавлены под каблуком неумолимого, злобного, коварного Лелупа.

Задохнувшись от ненависти, Анжель невольно схватилась руками за горло. И в это мгновение де ла Фонтейн поднял голову от карт и увидел ее. Она попыталась принять небрежный вид, однако ей не сразу это удалось. И было ужасно стыдно, что этот чужой человек увидел, как ей больно, как ей плохо! Взгляды их встретились, и что-то промелькнуло в его глазах — вспыхнули искры душевного огня, однако он тотчас же отвел взор и дурашливо ухмыльнулся:

— Табаку жажду, как цветок росы!

Лелуп суетливо захлопал по карманам, выхватил кисет, развязал его — и презрительный хохот вырвался из нескольких десятков глоток: кисет оказался пуст.

— Ну что ж, — ухмыльнулся де ла Фонтейн, убирая карты и поднимаясь. — Похоже, ставок больше не предвидится? Коли так, партия окончена, ибо в долг я не играю. Спасибо, Лелуп, что ты такой никудышный игрок!

Все захохотали, и этот язвительный, злорадный смех, казалось, вселил в Лелупа новые силы. Он приподнялся, как бы намереваясь кинуться на де ла Фонтейна, однако вместо этого вдруг повернулся, бросился к Анжель и, схватив ее за руку, подтащил к столу.

— Вот, — прохрипел Лелуп. — Вот моя ставка! Она… против всего остального. Принимаешь? — В голосе его звучали умоляющие нотки.

Глубокая тишина воцарилась в помещении. Все с изумлением взирали на Лелупа и Анжель, и только де ла Фонтейн оставался непоколебимо спокоен. На его лице не дрогнул ни один мускул, когда он принялся сдавать карты, и вскоре внимание зрителей всецело переключилось на игроков.

Анжель стояла, будто громом пораженная.

Да… такого она не ждала даже от Лелупа! А впрочем, почему? Продавать ее тело, ставить ли на кон — какая разница?! Похоже, он и впрямь возомнил себя равным Богу, если решил, что после спасения Анжель ему принадлежит не только тело ее, но и душа… Никакого слова не подобрать для обозначения того, что творилось с Анжель в эти минуты. Негодование, ярость, ненависть, обида — вот эти чувства отражались на ее лице.

Не скоро Анжель обрела подобие спокойствия и некоторую твердость в ногах, чтобы приблизиться к столу и посмотреть, что там происходит. Карточная игра была ей абсолютно непонятна — она тупо смотрела, как соперники перебрасываются истертыми разноцветными картинками, азартно выкрикивая:

— Бита!

— Еще беру!

— А вот валет!

— Ваша карта.

— Сдаю!

— Туз!

— У меня тоже.

— А мы вот так!

— Прикупил!

— Масть пошла!

Все эти выкрики ей ничего не говорили, и Анжель принялась разглядывать карты — почтенного вида стариков с коронами на головах, улыбчивых дам и молодых кавалеров, сердечки, крестики, ромбики, пики. Скоро она уразумела названия мастей: трефы, черви, бубны и пики — и узнала, что черные карты треф, все без исключения, назывались козырями и превосходили по значению всю прочую колоду, так что какая-нибудь шестерка треф могла владычествовать даже и над королем — если он другой масти.

Изловчившись бросить взгляд в карты Лелупа, она не увидела ни одной черной карты. А между тем все карты были уже сданы — значит, прикупать не из чего. Игра шла к концу; Лелуп еще больше понурился, в то время как де ла Фонтейн не скрывал своего торжества: верно, у него оказались все козыри.

Вокруг по-прежнему царила тишина, и оглушительными в этой тишине показались треск и шипение, вдруг донесшиеся из очага.

Все обернулись туда как по команде, многие схватились за оружие. Гарофано кинулся к очагу, сдернул с него свой почти совсем выкипевший котелок, обжег пальцы и принялся яростно дуть на них, осыпая проклятиями и огонь, и Россию, и игроков, а в первую очередь себя самого, полнейшего и законченного дурня. О, мамма миа!

Посмеявшись, все дружно повернулись к столу, игра возобновилась, и, кажется, никто не заметил, что в тот миг, когда де ла Фонтейн в испуге подскочил и обернулся на очаг, рука Лелупа молниеносно схватила со стола одну из карт Оливье и спрятала ее. Никто… кроме Анжель.

Она успела даже разглядеть картинку на этой карте! Более того: именно за нею следила Анжель во время игры особенно пристально. Это была дама треф, и чем-то неуловимым — возможно, черными, затейливо убранными волосами, надменной посадкой головы, мрачным ли взором, злой хитростью всего облика, Бог весть чем еще, — но дама треф отчетливо напомнила Анжель графиню д'Армонти; а воспоминания эти были столь неприятны, что Анжель даже обрадовалась, когда дама треф убралась с глаз долой (Лелуп запрятал ее под себя, под свои объемистые шубы), и она не сразу поняла, что с исчезновением этой карты в игре наступил перелом.

Похоже, де ла Фонтейн растерялся. Он продолжал сражаться, однако отчаянным взором исподтишка так и шарил по столу, пытаясь сообразить, куда же подевалась козырная дама. Лелуп же сидел теперь привольно, расправив плечи, причем весь его облик выражал такое превосходство над соперником, что даже несведущему было ясно: он уже не сомневается в выигрыше!

Итак, припоминала Анжель, он поставил ее против всего: и провизии, и всех драгоценностей — значит, выиграв, вернет себе все. В том числе и камушки, которые рано или поздно повытащит у него Анжель! Она удовлетворенно улыбнулась — и тут же догадка ударила ее будто кнут: она радуется тому, что Лелуп опять получит полное право владеть ею и унижать ее! Радуется, что вновь оказалась в руках этого тупого зверя!