Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 9

Этот триумф Помпея был знаменателен еще и тем, что был присужден ему за завоевание Азии, а два предыдущих – Африки и Европы. Таким образом, он являлся тут в свои неполные сорок лет победителем всего мира, подобно Александру Македонскому, на которого он, кстати, был похож и внешне.

Взглянем на его скульптурный портрет, где он изображен уже в возрасте, пожалуй, пятидесятилетнем. При первом взгляде действительно можно согласиться с Плутархом, что его «приятная наружность сочеталась с величием». Но в целом на лице этого человека главенствует вальяжное удовлетворение от самодостаточности. В полуусмешке сжатых губ видна властность и в то же время ограниченность, а морщины на лбу едва ли свидетельствуют о напряженной мыслительной работе, скорее – о тугодумии и нерешительности.

Казалось бы, после блестящих побед, почестей и проявлений народной любви влияние Помпея должно было бы увеличиться, но этого не происходило. Опрометчиво распустив свою армию, а это было его главной ошибкой, триумфатор оказался хоть и влиятельным, но одним из многих честолюбивых претендентов на первое место в государстве, каких в древнем Риме всегда было хоть отбавляй. Помимо основных его соперников, Красса и Цезаря, на сцену выступил и Лукулл, который, если бы ему позволили обстоятельства, мог бы с не меньшим почетом вернуться с Востока, но лавры победителя достались удачливому Помпею, сменившему, как помним, Лукулла на войне с Митридатом.

Чтобы хоть как-то компенсировать свое недовольство и ушедшие к Помпею почести, он стал оспаривать в сенате распоряжения Помпея на Востоке и отстаивать свои собственные, отмененные победителем. Лукуллу в этом активно помогал Катон, также считавший несправедливым умаление заслуг Лукулла.

Этот человек был известен также своим богатством и роскошными пирами, вошедшими в пословицу. Обратимся к источникам и поведаем любопытствующему читателю, что у него подавалось к столу. Утонченный гастроном угощал своих гостей устрицами, дроздами со спаржей, пулярками (откормленными курицами), тушеными моллюсками, запеченными в тесте цесарками, кабанами с гарниром из репы, салата, редьки под острым соусом из морских рыб. Мурена (редкая рыба) подавалась с гарниром из морских раков с соусом из оливкового масла, скумбрии и овощей на красном вине. Ну и прочие закуски: гусиная печенка, зайцы, утки, кормленные инжиром, соседствовали на столах с фруктами и изысканными винами.

Кстати о дроздах. Когда Помпей заболел и врач ему в качестве лекарства посоветовал питаться этими птицами, слуги не смогли найти их в Риме. И когда кто-то надоумил больного обратиться к Лукуллу (уж у этого гурмана дрозды всегда водились), то Помпей отказался брать птиц от Лукулла со словами: «Неужели жизнь Помпея может зависеть от причуд роскоши Лукулла?»

Но давайте вернемся назад, в семидесятые годы, когда молодой Цезарь делал еще только первые шаги в своей политической карьере. Мы уже упоминали, что он тогда занимался судебной практикой и развлекался, как и прочая золотая молодежь. Очень скоро он становится ее лидером, не столько разделяя их образ жизни, сколько потворствуя им своей щедростью, обаянием и ласковым обхождением. Эти же качества он проявляет и к простому народу, вследствие чего приобретает некоторую популярность.

О жизни и деятельности Цезаря в эти годы источники говорят очень скупо и противоречиво, поэтому приходится лишь предполагать о том, мог ли этот человек совершить тот или иной поступок в тех или иных ситуациях, опираясь на анализ его поведенческих реакций, характера и свершенных в более поздние годы деяний.

В шестьдесят восьмом году Цезарь становится квестором (одна из первых магистратур, далее следуют: эдил, претор, консул). Этот год принес ему горькие утраты: умирают его тетка Юлия, вдова Мария, и его жена Корнелия. Было принято говорить поминальные речи, и вот что сказал Цезарь на похоронах тетки:

«Род моей тетки Юлии восходит по матери к царям, по отцу же к бессмертным богам: ибо от Анка Марция происходят Марции-цари, имя которых носила ее мать, а от богини Венеры – род Юлиев, к которому принадлежит и наша семья. Вот почему наш род облечен неприкосновенностью, как цари, которые могуществом превыше всех царей, и благоговением, как боги, которым подвластны и самые цари».

Как видим, амбиции молодого Цезаря простирались вплоть до божественности, как бы династической, которую он в конце жизни и получит.

Можно представить себе, какое бешеное честолюбие снедало его, молодого, небогатого, вынужденного влезать в чудовищные долги (еще до квестуры он умудрился задолжать восемь миллионов денариев), не имевшего такого сильного влияния и военной славы, как у Красса и Помпея, которым страшно завидовал.

И еще одно свидетельство. Когда наш герой, получив назначение в Дальнюю Испанию, по служебным делам оказался в Гадесе (нынешний Кадис), он посетил храм Геркулеса. Увидев там статую Александра Македонского, тяжело вздохнул и подумал, что Александр в его годы уже умер (а Цезарю тогда стукнуло тридцать три, в наше время сказали бы – возраст Христа), а он до сих пор прозябает в ничтожной должности в далекой провинциальной дыре.

Той же ночью ему приснился странный сон, как будто бы он насиловал собственную мать. Толкователи сказали ему, что это предвещает ему верховную власть, ибо мать подразумевалась в этом сне как родина.

Трудно сказать, обнадежил ли его этот сон, хоть Цезарь и не был суеверным, либо им двигал нетерпеливый огонь честолюбия, а может, пришла какая-то обнадеживающая весточка или по каким иным соображениям, он не дослужил в Испании положенного срока и вернулся в столицу.

Вскоре после приезда он женится на внучке Суллы Помпее, которая приходилась родственницей и Гнею Помпею. С этого времени он начинает встревать во всевозможные политические интриги, причем зачастую сам же их и организует. В конце шестьдесят шестого года Цезарь становится участником заговора вместе с Крассом и несостоявшимися консулами на будущий год Публием Суллой и Луцием Автронием (они были изобличены в подкупе избирателей). Предполагалось сделать Красса диктатором, а Цезаря вторым после него лицом, начальником конницы, путем насилия над сенатом и физического устранения некоторых политических противников. Но в назначенный для переворота час Красс, видимо, испугавшись, не явился, и Цезарю не пришлось спускать тогу с плеча, что должно было послужить сигналом к началу действий.

Еще одну авантюру он затеял и с Пизоном, получившим назначение в Испанию. Они договорились одновременно поднять мятеж в Испании и Риме. Но по дороге к месту службы испанцы убили Пизона, и этот замысел не состоялся.

Любопытно, что Цезарю всегда удавалось выходить сухим из воды; подозрения были, но доказать их не удавалось. Похоже, он все очень тщательно продумывал и лишь «кроил» авантюры, а шить их должны были другие «портные», причем исполнителей он, как опытный режиссер и тонкий психолог, выбирал из людей, точно подходивших на то или иное амплуа. Как правило, это были люди не слишком высоких, мягко говоря, моральных качеств.

Так было и в случае с Катилиной, в заговоре которого, по многим свидетельствам, Цезарь также принимал активное участие. Имя Катилины известно в основном благодаря Цицерону, который сочинил и произнес не одну в сенате речь против этого честолюбца. Из этих речей, известных под названием «Катилинарии», до наших дней дошли такие крылатые выражения как «О времена, о нравы!» или «Доколе ты, Катилина, будешь испытывать терпение наше».

Об этом человеке есть возможность рассказать поподробнее, благо источников предостаточно. Помимо Плутарха, Светония и того же Цицерона есть книга Саллюстия, которая так и называется «Заговор Катилины», не во всем объективная. Оно и понятно: на неудачников всегда сваливают всякие грехи и досужие сплетни, да и слишком много там назидательной морали, достаточно, впрочем, показательной для древнеримского историка, цезарианца и интеллигента, мнящего себя порядочным человеком.

«Луций Катилина, – пишет Саллюстий, – человек знатного происхождения, отличался большой силой духа и тела, но злым и дурным нравом. С юных лет ему были по сердцу междоусобные войны и грабежи, убийства, гражданские смуты, и в них он провел свою молодость… После единовластия Суллы его охватило неистовое желание встать во главе государства…»