Екатерина Великая. «Золотой век» Российской Империи - Чайковская Ольга Георгиевна - Страница 35

К тому же она любила «мешать дело с бездельем», считала это даже обязательным, веселость была не только ей присуща от природы, но и была ее программой, потому что давала ей силы (она сама пишет об этом). Она любила валять дурака – однажды взяла и вошла в воду залива одетой, – и двор, ее дамы и кавалеры, последовал за ней (можно себе представить, сколько визгу и хохоту тут было). На своих куртагах с увлечением играла в карты.

А возле ее карточного стола стоял мальчик лет десяти, некрасивый и очень милый, – смотрел на нее, как она играет.

Глава четвертая

Семен Порошин, сын генерал-поручика, родился в 1741 году, воспитывался в сухопутном шляхетском корпусе, вышел из него человеком образованным, знал математику и языки; сам писал и переводил. Однажды во дворце за столом увидел он маленького мальчика – великого князя Павла Петровича – и сразу стал думать, как бы поближе с ним познакомиться. Что же привлекло молодого офицера в этом ребенке? Хотел ли он приблизиться к возможному наследнику престола, или у него были какие-то иные замыслы? Порошин сам все рассказал в своих записках.

В 1761 году с воцарением Петра III Порошин стал его адъютантом – должность опасная ввиду предстоящих событий. Но Екатерина, как мы знаем, обычно не преследовала приверженцев мужа и, напротив, старалась привлечь их на свою сторону. Тут-то и осуществилась мечта Семена Андреевича: он стал одним из постоянных кавалеров при Павле, его учителем математики и фактически основным его воспитателем. С 20 сентября 1764 года по 31 декабря 1765-го Порошин вел дневник, прерванный в 1766 году, к величайшему сожалению историков и всех, кто его читал.

Странный мир окружал маленького Павла, нелюбимого сына Екатерины. Воспитание мальчика было поручено Никите Ивановичу Панину, назначение непонятное: тот был в вечной оппозиции к Екатерине. Впрочем, она его уважала.

Конечно, Панин привлекал ее своей широкой образованностью, а сына царица, несомненно, хотела видеть образованным и широко мыслящим – недаром же она звала (да как горячо) ему в воспитатели самого д’Аламбера (можно напомнить, что и для своего любимого внука она пригласила в воспитатели Лагарпа, швейцарского философа и республиканца).

При маленьком великом князе собирался круг людей, который должен был способствовать разностороннему развитию мальчика. Каждый день к столу его приходили то П. А. Румянцев, пока не фельдмаршал (до турецких войн еще далеко), но уже знаменитый полководец, отличившийся в Семилетней войне; то А. С. Строганов, человек образованный, мыслящий, интересный; то гетман Кирилл Разумовский, то А. И. Бибиков. Приходил к великому князю фаворит его матери Григорий Орлов; приходили И. И. Бецкой, Сумароков; Баженов, вернувшись из-за границы, был тотчас сюда приглашен. Историки дорого бы дали, чтобы присутствовать при беседах, которые велись за столом у маленького великого князя. Из записок Порошина мы узнаем об этом очень много, но все же осторожность заставляла его о многом умалчивать. По счастью, кое-что нам удается прочесть между строк.

Кружок людей, собиравшихся каждый день за столом у Павла, конечно, оппозиционен режиму Екатерины и не больно жалует ее самоё. Мы то и дело слышим разговоры о недостатках двора, иногда это мелочи – о скудости придворных маскарадов, «стола нет, пить ничего не допросишься кроме кислых штей» (был тогда такой напиток), причем Панин «справедливо рассуждать изволил, что лучше совсем не давать при дворе маскарадов, нежели давать их с такой экономией», – и тут, разумеется, невольно всем вспоминалось, какие невероятные суммы тратила царица на роскошь своего фаворита. Но вельможи, собиравшиеся у Павла, отнюдь не ограничивались мелким брюзжанием, они говорили и о вещах серьезных. О том, например, что Академия наук «оставлена без всякого попечения» из-за отсутствия широкого слоя образованных людей, «нет нижних школ для воспитания юношества», – наука в руках иностранных ученых, к делу образования глубоко равнодушных, и «какая из того польза и у разумных людей слава отечеству приобретена быть может, что десять или двенадцать человек иностранцев, созванных за великие деньги, будут писать на языке, весьма не многим известном? Если бы их позвал крымский хан, они бы и для него писать стали, а татары прежними невежами остались».

Тут с панинским кружком вряд ли можно согласиться – иностранные ученые, конечно, сыграли большую роль в развитии русской науки, достаточно вспомнить Эйлера. Великий математик не только работал в области науки, но вошел в общественную жизнь, во всяком случае, мы видели его в числе членов Вольного экономического общества, выступающим по крестьянской проблеме куда смелее большинства русских вельмож.

Но все же полезно послушать голос оппозиции. Однажды заговорили о беглых крестьянах – тема для дворян в те времена весьма актуальная, они требовали от правительства более суровых мер в борьбе с побегами, более жестоких наказаний беглым. Панин (как рассказывал он сам за столом у Павла), когда был послан в Швецию и получил предписание ловить и возвращать в Россию беглых, в этом деле отнюдь не усердствовал. «Человеку весь шар земной дан для обитания, – говорил он, – а всякому природно выбирать для себя житье где лучше». И тут же повторил мысль, высказанную также и Екатериной: «Чтобы не бежали, надо сделать так, чтобы соседние земли не прельщали», надо отечество сделать «любезным».

Очень, очень полезно было наследнику престола послушать подобного рода рассуждения.

О чем только тут не говорили – о физике и астрономии, о Лейбнице и Левенгуке, об энциклопедистах и о литературе. Постоянно касались тем исторических. Так, например, однажды Панин рассказал «о настоящей причине смерти Петра I». О «настоящей»? Значит, не такой, какую сообщили официально, – можно предположить, что речь шла о том, что будто Петр умер не своей смертью, будто в его последние минуты рядом с ним был один Меншиков (и будто бы в сжатых пальцах мертвого остался обрывок какой-то бумаги) – Петр не успел назначить себе наследника, что позволило Меншикову возвести на престол Екатерину I. Панин мог, конечно, слышать эту историю от людей, бывших в те часы во дворце.

Говорили о Волынском – Екатерина, как мы знаем, изучала его дело и в своем «Наставлении» сыну и потомкам советовала его изучать. Волынский, рассказывает царица, по приказу Анны Иоанновны «сочинил проект о поправке государственных дел», из поданной им бумаги нужно было взять полезное, отбросив остальное, но «из того сочинения вытянули за волосы, так сказать, и возвели на Волынского изменнический умысел», «будто хотел присвоить царскую власть, что совсем не доказано». Екатерина не упускает возможности еще раз резко высказаться против пытки, как раз из дела Волынского видно, говорит она, «сколь мало положиться можно на пыточные речи»: до пытки все несчастные утверждали невиновность Волынского, а под пыткой говорили, «что злодеи (от них) хотели». «Странно, как роду человеческому пришло на ум лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодной кровью; всякий пытанный в горячке и сам уже не знает, что говорит».

«Волынский был горд, – продолжает царица, – и дерзостен в поступках, но своей стране не изменял, напротив, он заботился о ее пользе – и казнен невинно». «И хотя бы он и заподлинно произносил те слова в нарекании особы Императрицы Анны, о которых в деле упомянуто, то б она, быв Государыня целомудрая (то есть если бы она была умна. – О. Ч.), имела случай показать, сколь должно уничтожить (то есть презирать. – О. Ч.) подобные малости, которые у нее не отнимали ни на вершка величества и не убивали ни в чем ее персональные качества. Всякий государь имеет неисчисленные кроткие способы к удержанию в почтении своих подданных: если бы Волынский при мне был, и я б усмотрела его способности в делах государственных и некоторое непочтение ко мне, я бы старалась всякими, для него неогорчительными способами его привести на путь истинный», в противном случае дала бы тактично понять, «не огорчая же его, будь счастлив и доволен, а мне ты не надобен!» «Всегда государь виноват, – продолжает Екатерина, – если подданные против него огорчены; изволь мериться по сей аршин; а если кто из вас, мои дражайшие потомки, сии наставления прочтет с уничижением, так ему более в свете и особливо в Российском счастье желать, нежели пророчествовать можно. Екатерина».