В огне желания - Мартин Кэт - Страница 16

Когда Брендон снова расположился на своем жестком ложе и надвинул на лицо шляпу, Присцилла открыла сундук и достала длинную ночную сорочку – образчик благопристойности.

Пользуясь вместо ширмы массивным фургоном, она переоделась, чувствуя себя лучше уже оттого, что пластины корсета не впиваются в тело. Далее предстояло распустить тугой узел волос на затылке и заплести их в косу. В таком виде нечего было и думать спать без одеяла, поэтому Присцилла натянула его до самого подбородка, хотя даже ночь не принесла прохлады.

Между тем ночь наполняли звуки незнакомые и потому пугающие, но Присцилле придавала храбрости близость Брендона. При желании стоит ей лишь протянуть руку, и она коснется его. Напряженно прислушиваясь, она размышляла о том, что означают все эти звуки, пока близкий вой не заставил ее вскочить.

– Это всего лишь койот, – донесся из-под шляпы спокойный голос. – Трусливое животное. Он потому и воет, что боится нас.

– Вы уверены?

Брендон отбросил шляпу, повернулся на бок и взглянул на Присциллу. Красноватый отсвет тлеющих углей костра придавал его лицу суровое выражение.

– Здешние места, мисс Уиллз, еще долго останутся дикими. Я уже не раз говорил вам об этом, но забыл упомянуть о том, что эта земля все же прекрасна. Тому, кто сжился с ней, принял ее законы, она скорее друг, чем враг. Эта земля и накормит, и напоит, и защитит от непогоды. – Перевернувшись на спину, Брендон посмотрел на звезды. – Ни в одном дворце нет потолка такой красоты, как небесный свод над вами, ни один парк не удивит вас таким великолепием, как равнины Техаса. Эти ночные шорохи кажутся музыкой тем, кто знаком с ними, они убаюкивают и навевают хорошие сны.

– Вам здесь нравится, – удивилась она. – Я так и подумала, когда мы встретились.

– Впервые оказавшись здесь, я воспринимал все иначе. Природа казалась мне враждебной, как и вам сейчас. Хотите верьте, хотите нет, но я родился в Англии, и отец мой был министром при дворе короля Георга Четвертого.

– Вы, конечно, шутите?

– Я так и знал, что вы не поверите, – усмехнулся Брендон. – Отец умер, едва мне исполнилось восемь лет, но я хорошо помню его. Мать не надолго пережила его, а после ее смерти меня воспитывал Морган, старший брат. Когда мы остались сиротами, жизнь казалась нам хуже некуда, но хорошие воспоминания помогли примириться с утратой. Я вспоминаю родителей с любовью и благодарностью.

– Как бы я хотела помнить своих! Они умерли, когда мне было еще меньше, чем вам, – шесть лет. Я ничего не помню, совсем ничего.

– Не может быть, чтобы совсем ничего, мисс. Уиллз. Что-то всегда остается в памяти. Я, например, помню множество событий: поездки в провинцию, путешествие с отцом во Францию, через Ла-Манш. А ведь мне тогда было всего четыре года.

Присциллу охватил легкий озноб. Странно, но она всегда ощущала его, думая о родителях. Сердце начинало биться учащенно, а ладони увлажнялись.

– Значит, память у вас лучше, чем у меня.

– Простите, что завел этот разговор. – Странно взглянув на нее, Брендон снова надвинул шляпу на лицо.

Уже через несколько минут дыхание его стало глубоким и ровным, но к Присцилле сон не шел еще долго, и она, как это нередко случалось, тщетно пыталась нащупать хоть что-то в пустоте, которую должны были бы заполнять воспоминания. Неужели так неестественно ничего не помнить? Брендон не первый, кто так считал.

Однако когда Присцилла заговаривала о родителях с тетушкой Мэдди, та спешила сменить тему. Они оба утонули, и довольно об этом. Больше девушка ничего не знала. Правда, у нее был медальон с двумя крохотными миниатюрами на фарфоре, но эти изображения никак не оживляли память.

Да, она ничего не помнит. Ну и что с того? Разве воспоминания способны воскрешать? Родителей больше нет, и ничего тут не поделаешь.

По обыкновению отмахнувшись от неразрешимой проблемы, Присцилла повернулась на бок и постаралась устроиться поудобнее на жестком тюфяке. Многоголосая ночная песня продолжала звучать: стрекотали цикады, попискивала в отдалении ночная птица, мирно журчал ручей. И когда к этим звукам присоединился унылый вой койота, девушка только улыбнулась.

Постепенно ей удалось заснуть.

Брендон шевельнулся, смутно сознавая, что лоб его покрылся испариной из-за томительного стеснения в паху. Это было сладостное томление – предвкушение скорого облегчения, иначе почему совсем рядом он ощущал женскую грудь? Да, женщина лежала рядом, и он ласкал ее, наслаждаясь тем, как твердеет и наливается сосок.

Потом Брендон сквозь сон припомнил, что лежит у костра на открытой равнине, а значит, в его объятиях никакие может быть женщины. Однако его возбуждение не было плодом ночных видений. Он жаждал женщину со стройным и округлым телом, и это желание было совершенно определенным. Грудь, к которой он прикасался, была невелика, но заполняла его ладонь и упруго отвечала на ласки. Только тонкая ткань отделяла их друг от друга. «Нужно поскорее преодолеть эту преграду, скользнуть под нее. И когда я сделаю это, – подумал Брендон, одурманенный желанием, – когда я коснусь шелковистой кожи, то услышу стон удовольствия. И я позабочусь о том, чтобы эти стоны продолжались…»

И тут он услышал крик Присциллы, окончательно рассеявший его сон. Брендон мгновенно приподнялся, выхватил револьвер и огляделся.

– В чем дело? Что случилось?

Присцилла стояла в нескольких футах от своего ложа, прижав руки к груди и глядя на Брендона так, словно видела его впервые. Лицо ее пылало, глаза округлились.

– Вы спали? – спросила она странным тоном, как бы упрекая его в чем-то.

– Конечно, спал. Что еще я мог делать?

– Да, но… я думала, вы уже проснулись…

– Какого черта? Не все ли равно, спал я или проснулся? Брендон решительно не понимал, с чего эта суета и что заставило его трепетную спутницу вскочить ни свет ни заря. Рассвет еще не начался, однако тьму пронизывал яркий свет полной луны, поднявшейся над горизонтом за спиной Присциллы. Поэтому ее ночная сорочка казалась полупрозрачной, а очертания тела хорошо различались в полумраке. И тут Брендон осознал, что брюки неприятно стесняют его. Он все еще был сильно возбужден. Ладонь сразу вспомнила упругую округлость небольшой груди.

– Господи Боже, так это были вы!..

– Не п-произносите всуе имя Госп-подне! – сухо отозвалась Присцилла.

При этом она отступила еще на шаг, и Брендон вздохнул, только теперь поняв, что натворил. Ему хотелось от души выругаться, но он сдержался, опасаясь испугать ее.

– Послушайте, мисс Уиллз, я ведь предупреждал вас, что я не святой, а человек из плоти и крови. Я не собирался проделывать ничего подобного, но раз уж так случилось, может, оно и к лучшему. Нам еще предстоит немалый путь до ранчо Рейна-дель-Роблес. Если бы я не чувствовал этой дурацкой ответственности за вас после случая с Хеннесси, то уже сделал бы попытку переспать с вами. Ну вот, теперь вы знаете, какая черная у меня душа, и это заставит вас впредь держаться на расстоянии. А теперь ложитесь.

Она смотрела на него во все глаза.

– То есть ложитесь и спите. И поверьте моему слову: я сделал это не намеренно. Думал, что вижу сон.

«Я тоже», – мысленно произнесла Присцилла, решив, что Брендон говорил правду. Очевидно, ночью стало прохладнее, она бессознательно прижалась к нему, и… и все случилось.

Когда шляпа снова закрыла лицо Брендона, девушка быстро отодвинула свой тюфяк на безопасное расстояние, устроилась на нем и погрузилась в воспоминания об ощущениях, вызванных прикосновениями ее спутника. Она тогда спала, но тело, напротив, словно проснулось и жило своей отдельной жизнью. Груди до сих пор томительно ныли, необычно тяжелые и налившиеся, а между ног все горело, впервые в жизни.

Неужели это и называют желанием? Присцилле не верилось, что она способна испытывать такое. Тетушка, например, понятия не имела ни о чем подобном, так и умерла девственницей. Она не раз с гордостью повторяла, что не позволила прикоснуться к себе ни одному мужчине. Очевидно, ей внушала отвращение мысль о том, что часть мужского тела проникнет в ее тело.