Сладкая месть - Мартин Кэт - Страница 53

Огонь, казалось, лился со стропил. Искорки плясали в ее груди, опускались в лоно, болезненные волны жара пронизывали плоть, которую ласкали его руки. Его пальцы входили и выходили из нее по шелковистому тоннелю. Джоселин изогнулась, приглашая его войти все глубже, нуждаясь в удовлетворении, которое мог дать только он.

— Не торопись, дорогая, — прошептал он, нежность в его голосе удивила ее, утихомиривая — ведь прежде они никогда не занимались любовью в такой позе. — Расслабься. Я не сделаю тебе больно.

Потом он ввел в нее свой жесткий член, растянув ее благодаря его силе, наполнив ее одним длинным мощным толчком.

Джоселин застонала, вцепившись в скамью, дрожа всем телом, едва держась на ногах. Удовлетворение охватило ее сразу после этого мощного толчка, наполнив ослепительным блаженством прежде, чем она успела это осознать. Рейн вышел из нее, потом снова вошел своими мощными длинными толчками, гоня по ней волны наслаждения. Он овладевал ею жестко и глубоко, один мощный толчок за другим, и вторая волна наслаждения охватила ее.

Господи. Всякий раз, когда они занимались любовью, он бывал нежен. Со временем, сказал он, он научит ее искусству любви. Никогда даже в самых безумных своих снах она не ожидала, что это может быть так.

— Еще раз, Джо.

Она даже не поверила, когда накатила третья волна. Руки Рейна, державшего ее за бедра, казались единственным, что удерживало ее на ногах. Она ощутила его жесткий член, ощутила, как жарко вливается в нее его сперма, но он по-прежнему двигался вперед.

Наконец его толчки прекратились, его рука обвила ее за талию, чтобы теснее прижать. Джоселин откинулась назад, ее голова устало опустилась ему на плечо. Их плоть больше не была соединена, но он по-прежнему прижимал ее к себе, его прикосновение было нежным и почти покровительственным.

Она ощутила, как его руки касаются ее бедер, осторожно одергивая платье, разглаживая ткань. Потом он застегнул пуговицы. Его пальцы дрожали, в его движениях сквозила какая-то неуверенность, какое-то колебание, почти сожаление. Джоселин не отрывала глаз от стены, боясь увидеть его лицо, боясь насмешки в его глазах.

Одна только мысль об этом наполнила ее глаза слезами, и, как она ни старалась, она не могла их сдержать. Но только когда она услышала, как закрылась дверь у нее за спиной, слезы потекли по щекам.

Джо закрыла глаза, но горячие слезы лились из-под ресниц. Она смахивала их тыльной стороной ладони, ее сердце чуть не разорвалось, когда она обернулась, чтобы встретить тишину сарая. Он дал ей время прийти в себя, уйдя так, чтобы она могла в одиночестве вернуться в дом, оставив ей этот последний клочок уважения. Этот незначительный жест в тот момент, когда она ожидала злобной насмешки, стал последней каплей.

Джоселин упала на низкую деревянную скамью и расплакалась. Она была не в силах сдерживаться. Ее тело содрогалось от рыданий, от слез, в которых она так давно себе отказывала и которые прежде удавалось осушить тонкому лучику надежды, но увы — теперь он исчез навсегда.

Правда, с которой Джо теперь придется примириться, была горше, чем ужасающая ложь, сказанная ею. Этот простой факт разрывал ей сердце бил как погребальный колокол в ее висках.

Рейн ей никогда не поверит, и она никогда не будет свободной.

Но другая правда была еще горше. Так же верно, как то, что Рейн презирал ее, Джоселин все еще любила его.

Рейн прямо из сарая пошел к себе в кабинет открыл шкафчик позади стола и налил себе щедрую порцию бренди.

Его сжигали изнутри боль и чувство вины, и то, как он сегодня овладел Джоселин, только усугубило положение. Он собирался положить конец своим страданиям; но вместо этого он только усилил их. Как может она ненавидеть его и при этом отдаваться ему с такой страстью? Почему он с таким гневом стремится овладеть ею и при этом так старается быть нежным? Как ей удается заставить его ненавидеть себя самого так же сильно, как и ее?

Он вытащил из хрустального графина с коротким горлом стеклянную пробку и налил себе новую порцию бренди. Рука Рейна немного дрожала, когда он поднял бокал, собираясь влить в себя обжигающую жидкость, но его взгляд упал на капли вина, переливавшегося через край переполненного бокала, и его рука остановилась на полпути ко рту.

Черт побери! Что, черт возьми, он делает? Oн же не какой-то последний пьяница, не способный оторваться от бутылки! Он же не опустившийся неудачник-алкаш, все будущее которого связано с пивной на углу!

Да, он страдает, его терзает рвущая душу мучительная боль, от которой он не в силах избавиться. Но у него же есть свои обязанности, долг, люди рассчитывают на него. Ему нужно вести, дела плантации, растить урожай, кормить и одевать людей. Он поставил перед собой гигантскую задачу и теперь не мог позволить себе не выполнить урок, как ленивый школьник.

Неужели Джоселин заставила его пасть так низко?

Честно говоря, он не мог винить в происходящем ее одну. Он сам вступил на этот губительный путь, когда ему пришлось оставить военную службу. Ему было нечем себя занять, и он стал от скуки пить. А после ранения он пил для того, чтобы забыть.

Рейн посмотрел в окно на тучные нивы, которые помогал возделывать, подумал о тех долгих и тяжких трудах, которые все они вложили в процветание Фернамбуковой долины. Работа доставляла ему удовольствие, ему нравилось то, чего они достигли. И ему не нужен алкоголь. Даже для того, чтобы прогнать мысли о Джо.

Рейн взглянул на бокал, который все еще держал в руке, поднес его к свету и вдруг швырнул через всю комнату, вдребезги разбив о противоположную стену. За стаканом последовал графин. Грохот привлек слуг. Рейн отпустил их движением руки, и они торопливо выскользнули за дверь.

Алкоголь никогда не имел над ним той власти, какую обретает над некоторыми людьми, но он, безусловно, злоупотреблял им. Этого больше не повторится.

Рейн тяжело вздохнул и подошел к окну. Если Джоселин не вернется вскоре, он пошлет за ней. Он беспокоился о ней и все-таки не желал ее видеть. Он не хотел, чтобы она поняла — то, что произошло между ними, он перенес так же мучительно, как и она.

Он знал, что после его ухода она расплакалась. Он стоял в темноте за дверью, прислушиваясь к ужасным рыданиям, сотрясавшим ее тело. Он едва удержался, чтобы не войти и не утешить ее, не обнять ее и не осушить слезы поцелуями.

Как он мог? Джоселин наконец призналась в своем предательстве. Призналась? Ее слова прозвучали скорее как горькое отрицание. И после них он стал еще неувереннее, еще беспокойнее.

Доверять ей снова было бы самоубийством, и все-таки ему хотелось это с поражавшей его самого силой.

Господи, эта женщина стала для него наваждением! Он должен вырвать ее из своей крови, из своей жизни, и поскорее.

Стоя у окна, Рейн заметил в лунном свете лавандовый проблеск. Джоселин пересекла лужайку и открыла заднюю дверь. Рейн облегченно вздохнул, убедившись, что с ней все в порядке. Он прислушался к ее усталым шагам в холле и на лестнице. Он дал ей время добраться до своей спальни, а потом направился к себе.

Рейн чувствовал себя совершенно опустошенным — и ему было стыдно за то, что он сделал. Он никогда прежде не овладевал ею таким образом, хотя часто представлял себе, как это может быть приятно. И снова Джоселин не могла отрицать, что это доставило ей удовольствие. Он никогда не видел в ней такой страсти, такой самозабвенности. Одна только мысль об этом заставила его кровь бежать быстрее, а член снова напрячься. Он понял, что ему хочется опять пересечь холл и войти к ней в комнату, лечь в ее мягкую пуховую кровать и снова овладеть ею, теперь уже нежно и деликатно.

Но вместо этого ему придется лежать в одиночестве в своей постели, ворочаясь без сна, несмотря на усталость, сгорая от желания.

Следующий день выдался очень жарким. Обычно влажный и теплый воздух словно застыл. Все страдали от палящего жара, и Джоселин не была исключением. Погруженная в боль и отчаяние, она к тому же чувствовала себя потной, ей было дурно, она молила, чтобы морской ветер облегчил ее страдания.