Охота - Фукуда Эндрю - Страница 6

Я не трачу времени попусту и сразу направляюсь на север. Где-то через час показывается пятно мягкой пушистой зелени среди серой бесплодной пустыни — странная аномалия, много лет назад открытая моими родителями. То, что мне нужно, — там, среди этой зелени. Я спрыгиваю с лошади на мягкую траву и тут же бегу к небольшой рощице. Я тянусь к красному плоду на ветке, срываю его, закрываю глаза и погружаю зубы в тонкую кожицу. Мякоть плода хрустит, она свежая и сладкая, и мои челюсти работают, ходят вверх и вниз, вверх и вниз. Когда мы с отцом ели эти плоды, то вставали спиной друг к другу. Нам было стыдно, несмотря на то, что мы не переставали жевать, и сок тек по нашим подбородкам. Мы не могли остановиться.

Покончив с четвертым плодом, я заставляю себя есть помедленнее. Срываю разные плоды и кидаю их в сумку. На секунду застываю, глядя в небо. Высоко надо мной парит большая птица со странными прямоугольными крыльями, она делает круг, не меняя положения крыльев, а потом поворачивает на восток и исчезает вдали. Я срываю еще несколько плодов и иду к нашему с отцом любимому месту — большому дереву с пышной высокой кроной. Мы с отцом часто сидели тут, прижавшись спиной к стволу, и ели плоды, глядя на город, кажущийся отсюда темным и плоским, похожим на грязную лужу.

Много лет назад мы искали на этом зеленом пятачке следы таких же, как мы. Гниющие огрызки, примятую траву, сломанные ветки. Но почти никогда ничего не находили. Мы умеем не оставлять следов, которые могут нас выдать. И тем не менее я часто замечал знак, который нельзя скрыть: меньше плодов на деревьях. Это означало, что другие тоже бывали здесь, срывали их и ели. Но я никогда никого не встречал.

Однажды за едой я спросил отца:

— А почему мы никогда не встречаем тут других геперов?

Он прекратил жевать и обернулся ко мне.

— Никогда больше не произноси этого слова.

— Какого? Геперы? А что с ним…

— Не произноси этого слова, — строго сказал он, — чтобы я больше никогда не слышал его от тебя.

Я тогда был еще маленький, и на глаза у меня тут же навернулись слезы. Отец повернулся ко мне полностью, и его огромные глаза уставились на меня. Я запрокинул голову, чтобы слезы не вытекли. Только когда они наконец высохли, отец отвернулся. Он долго смотрел вдаль, пока буря внутри не улеглась.

— Человек, — наконец проговорил он, намного мягче. — Когда мы с тобой одни, говори так, хорошо?

— Хорошо, — кивнул я и тут же добавил: — А почему мы никогда не встречаем тут других человеков?

Он не ответил. Но я до сих пор помню звук, с которым он откусывал от яблока большие куски, звук, с которым они буквально взрывались у него во рту, когда мы сидели под увешанным плодами деревом.

Теперь, много лет спустя, на деревьях больше плодов, раскрашивающих зеленую рощу пятнами цвета. Грустно, что цвет здесь означает смерть и вымирание. Сегодня я тут один — одинокая серая точка на зеленом фоне, среди всполохов красного, оранжевого, желтого и лилового.

Заходит солнце, начинается ночь Лотереи. В каждом доме все — и старые, и молодые — просыпаются рано, не в силах справиться с охватившим весь город возбуждением. Когда звучит сигнал, объявляющий начало ночи, тут же открываются все ставни и решетки, распахиваются двери и окна. Все сегодня приходят на работу и в школу рано и долго еще болтают и нетерпеливо стучат пальцами по экранам.

В школе никто даже не пытается делать вид, что все как обычно. На второй перемене учительница не пробует призвать класс к порядку, она просто не обращает на нас внимания, не отрываясь от компьютера. Посреди урока по громкой связи передается сообщение: поскольку производительность труда в городе катастрофически упала, правительство приняло решение провести объявление номеров на несколько часов раньше. Строго говоря, трансляция начнется через пару минут.

— Приготовьте свои номера, — весело заканчивает диктор сообщение. Можно подумать, кто-то еще не успел их выучить.

Класс тут же охватывает безумие. Все ученики бросаются по местам и не сводят глаз с экранов на партах.

— Вы готовы к лотерее? — интересуется через несколько минут ведущий новостей, растерявший весь свой апломб. — Мой номер при мне. — Он демонстрирует листок бумаги с числами. — Может быть, сегодня — моя ночь, я проснулся с таким предчувствием…

— Как, без сомнения, и любой житель нашего великого города, — вступает его коллега, стройная женщина с черными как смоль волосами. — Мы все вне себя от нетерпения. Что же, давайте переместимся в Институт изучения геперов, где вот-вот объявят выигрышную комбинацию. — Она делает паузу и поправляет наушник. — У нас неожиданное известие. Это бомба, так что лучше все сядьте.

В классе головы дергаются назад, а потом все наклоняются к экранам. Никто не произносит ни слова.

— Дворец решил, что числа вытянет не Директор, а содержащийся в неволе гепер.

Кто-то громко фыркает. Несколько учеников запрыгивают на столы.

— Да, вы все правильно расслышали, — продолжает ведущая, ее интонации изменились, теперь они кажутся слегка пришепетывающими. — Начинается трансляция. — Она опять прислушивается. — Мне сообщают, что она ведется из какого-то секретного места в Институте. Покажите нам.

Неожиданно студию новостей сменяет огромная крытая арена. В центре стоит пустой стул. Рядом с ним — большой мешок из грубой ткани и стеклянная чаша. Но никто не смотрит ни на мешок, ни на чашу, ни на стул. Все взгляды прикованы к фигуре самца гепера, скорчившейся в углу.

Он пожилой и жилистый, но на животе у него толстый слой жира, резко контрастирующий с худым телом. Руки и ноги покрыты волосами, при виде которых по классу прокатывается волна причмокивания.

Камера показывает его крупным планом. Должно быть, она автоматическая. Если бы на арене рядом с гепером кто-то был, его бы съели за несколько секунд. Новое поколение видеокамер — весят они примерно две тонны — способно к автоматическому зуммированию. Даже лет десять назад такую технологию невозможно было представить.

Камера снова показывает гепера крупным планом, демонстрируя его сомнения, когда он поднимает глаза и смотрит на что-то за кадром. Затем, как будто получив указания, он встает и подходит к стулу. В каждом его движении видна неуверенность, осторожность. Лицо выдает все переживания.

Кто-то бешено трясет головой, и слюна разлетается по всему классу, часть ее приземляется на меня. Мы все истекаем слюной, она собирается в небольшие лужицы на столах и полу. Головы то и дело склоняются набок и возвращаются обратно, тела напряжены. Все словно в трансе и одновременно с этим на взводе.

Ведущие молчат.

Гепер подходит к стулу, садится. Опять, вытаращив глаза, смотрит на что-то за кадром и ждет указаний. Потом опускает руку в мешок и достает шарик. На нем напечатано число: тройка. Он поднимает его, демонстрируя камере, и кладет в стеклянную чашу.

Мы не сразу понимаем, что только что произошло. Ведущие прерывают свое молчание. Влажным голосом, сопровождаемым клокотанием слюны, они произносят:

— Первое число, наконец-то первое число. Это тройка!

Все вокруг громко стонут, сминая листы. Учительница на задней парте шепчет ругательство.

Я смотрю на свой листок: 3, 16, 72, 87. Без эмоций вычеркиваю первое число. Только несколько моих одноклассников еще не сошли с дистанции. Их легко вычислить. Глаза у них горят в предвкушении, а слюна стекает по клыкам. Все остальные расслабляются, вытирают подбородки и рты и разваливаются на стульях.

Гепер нервно достает еще один шар.

16.

Еще стоны. Я вычеркиваю следующее число. Мои пальцы слегка дрожат. Надо крепче стиснуть ручку.

Насколько я могу понять, теперь все мои одноклассники выбыли из гонки. За исключением меня. Никто еще не понял, что я пока участвую. Я собираю побольше слюны и позволяю ей стечь по подбородку. Слегка шиплю и откидываю голову назад. Все поворачиваются ко мне. Спустя мгновения вокруг меня собирается толпа.