Никто не спит - Киери Катарина - Страница 4

Светленькая малявка смотрит на меня в упор. Взгляд такой твердый, будто уходит корнями в землю, — ни любопытства, ни равнодушия. Она просто смотрит.

— А по фамилии?

— Чего?

Не то чтоб я не расслышал вопроса или не понял. Просто странное такое чувство: вот какая-то малявка с расквашенным носом и помятым платком в кармане задает мне вопросы, а я стою как истукан.

— У вас на двери две фамилии. Которая из них твоя?

И никуда не укрыться от ее вопросов, от ее серьезного взгляда.

— Страндшё, — отвечаю я.

— Тогда у нас одинаковые фамилии, — говорит она, и лицо ее принимает выражение, которое, наверное, можно назвать восторженным.

— Правда?

Я начинаю подозревать, что она совсем чокнутая. Ну и пусть — какое мне дело?

— Моя фамилия Рантаярви. Она финская, означает «прибрежное озеро» — как и Страндшё.

То есть не совсем чокнутая. Да еще и с такими познаниями.

Ее взгляд ослабляет хватку, она отворачивается, чтобы достать из кармана ключ от велосипеда.

— А тебя как зовут? По имени.

Не то чтоб мне очень интересно — спрашиваю скорее из вежливости. Я ведь назвал и имя свое, и фамилию.

— Эсмеральда, — отвечает она, не глядя на меня.

Теперь у нее есть и фамилия, и имя, она возится с велосипедным замком и наконец отпирает его. Я берусь за дверную ручку, надеясь все-таки войти в подъезд, — авось на этот раз доберусь до квартиры в целости и сохранности.

— Анна! — раздается женский голос с балкона. И хотя обладательницы голоса не видно, как и балкона, я сразу понимаю, чья это мама. Ее дочка только что соврала мне насчет своего имени. Это видно по дочкиному лицу. Она, моргая, смотрит на меня, потом, подняв голову, переводит взгляд на женщину, звавшую с балкона.

— Да?

— Можешь сходить в магазин и купить два литра молока?

Я открываю дверь подъезда и вхожу — не хочу слушать дальше. И так потратил кучу времени на ерунду. Этот разговор — самый длинный за последние месяцы, если не годы, — не считая, конечно, отца и Тоббе. И с кем? Со светленькой малявкой, у которой кровь течет из носа и которая все-таки чокнутая.

Дверь в мою комнату закрыта, а на кухонном столе лежит плоская темно-синяя коробка с крышкой.

5

На часах без четверти семь. Пятница, вечер, уже у входа в спортзал меня встречает запах пота. Плюс двадцать пар ботинок, выстроившихся у порога. Клуб будо проводит занятия в старом школьном спортзале. Школу закрыли, в других частях здания расположились мелкие фирмы.

Глядя на ботинки, я понимаю, что таковые оставляют у входа, и разуваюсь. Слышу, как за моей спиной открывается дверь. Обернувшись, вижу смутно знакомого мужчину, сияющего улыбкой коммивояжера.

— Здорово, Элиас! — произносит низкий голос, который я на днях слышал по телефону.

Человек, которого, должно быть, зовут Буссе, хлопает меня по плечу в ту самую секунду, когда я снимаю ботинок. Я едва не теряю равновесие, но, к счастью, удерживаюсь на ногах. А то хорошенькое было бы начало: дружеским приветствием уложили на лопатки у самого входа.

— Молодец, что пришел.

Почему он так уверен, что я — это я? Он меня несколько лет не видел. Может, отец притащил на работу мою школьную фотографию? Мало ли чего я не знаю.

— Хотел позвонить и предложить тебя подвезти, да жена машину забрала, так что пришлось оседлать стального коня.

Он смеется собственной остроте, одновременно разуваясь. Я, наверное, должен что-то ответить, но ничего не могу придумать.

— Эрик тебя подвез?

— Нет, я тоже… на велосипеде.

Такие выражения, как «оседлать стального коня», я не употребляю.

— У нас тут неплохая компания подобралась, — говорит Буссе. — Человек пятнадцать. Плюс несколько членов клуба, которые помогут с инструктажем. По весне мы частенько такие открытые уроки затеваем.

Меня немного смущает то, как он со мной говорит — как будто мы знакомы сто лет и как будто мне очень хочется знать, как организована работа клуба будо. Меня это, прямо скажем, не сильно волнует.

— Здесь раздевалка есть, ступай за мной.

Буссе не то чтобы приказывает. Просто он, видимо, прирожденный лидер: никаких колебаний, всегда в авангарде, привык, что его слушают. Уж он-то, наверное, не оставляет втихаря записки на кухонном столе. Буссе идет в зал, а я плетусь за ним, словно у меня нет собственной воли.

На пороге зала Буссе останавливается и коротко кланяется. Потом приветствует людей в белых одеяниях с поясами разных цветов — двух парней и одну девушку, — и они поворачиваются к нам. Я смотрю не на лица, а на ноги: они босые — хорошо, понял.

Я не знаю, должен ли тоже кланяться. Вдруг, если не поклонюсь, придет трехсоткилограммовый борец сумо и вышвырнет меня из зала? Я то ли киваю, то ли просто опускаю взгляд и плетусь дальше, не поднимая головы. Для спортзала тут довольно тихо.

В раздевалке все тело тяжелеет, хочется просто лечь и ничего больше не делать. Я жалею, что пришел, не могу понять, зачем вообще здесь появился, хочу просто выйти вон и поехать домой. Но для этого нужна решимость, которой у меня нет. Я глубоко вздыхаю.

Следуя инструкции, я взял с собой футболку с длинными рукавами и спортивные штаны. На дне сумки лежат кроссовки, прикрытые полотенцем — на случай, если спортивную обувь сюда никто не приносит. Мысленно хвалю себя за то, что заметил босые ноги в зале.

Я переодеваюсь, растягивая время и глядя на часы, — не хочу идти в зал до назначенного времени и бестолково стоять в углу.

Ровно в семь я стою босиком в одном ряду с остальными. Перед нами Буссе в белом подпоясанном халате и штанах. Все это кажется нереальным. Остальные чувствуют себя как рыба в воде — похоже, никому не кажется странным, что мы выстроились в шеренгу, даже новичкам вроде меня.

Пятница, вечер, весна. Отец сидит дома у приоткрытой балконной двери и читает газету; скоро он включит телевизор и будет смотреть какую-нибудь развлекательную передачу. В гостиной у Сары на усыпанном крошками столе стоят блюда для чипсов, хотя все, наверное, едят прямо из пакетов; галдеж усиливается, бутылки пустеют. Скоро кто-то вырубится на Сарином диване, отец задремлет дома в кресле, а чокнутая малявка, которая даже имени своего не помнит, будет нарезать круги на велосипеде. Не то чтоб я скучал по кому-то из них: чем бы они ни занимались, у меня с ними почти ничего общего. Но и с этим старым спортзалом, где я стою босиком на мате, меня мало что связывает.

Коммивояжерская улыбка исчезла с лица Буссе. Вид у него не угрюмый, а скорее решительный и собранный: он уверенно стоит на коврике, чуть расставив ноги. Чувство нереальности отделяет меня от происходящего вокруг, как фильтр. Издалека доносится голос Буссе: он рассказывает нам о ритуалах, объясняет, что самые опытные стоят справа, что носки у всех должны быть на одной линии. Словно издали вижу, как некоторые убегают в раздевалку, чтобы снять часы, украшения, а кому-то приходится заклеить скотчем пирсинг, который невозможно вынуть. Я вижу, что в зале много людей без белых костюмов и что почти половина — девушки. Потом Буссе выкрикивает какие-то непонятные слова — наверное на японском. Все выглядит ужасно странно, и нам приходится садиться, кланяться, вставать, снова кланяться. И я не понимаю, есть ли на земле место, где мне сейчас хотелось бы оказаться.

— Разбиваемся на пары, — говорит Буссе. Слава богу, по-шведски.

Я осторожно оглядываюсь по сторонам и встречаюсь взглядом с парнем в черном джемпере, стоящим рядом. Буссе и его помощник в белом одеянии показывают нам, как надо взять друг друга за рукава и прыгать в такт. Я смотрю на ноги парня в черном джемпере и пытаюсь уловить ритм. Получается не очень. Через пару минут Буссе говорит, что каждый должен найти себе нового партнера. Возникает заминка: новички, не знающие друг друга, стоят и глупо смотрят по сторонам — как в младших классах, когда в игре надо выбрать пару. Буссе решительно обращается к нам: