Гавань ветров - Мартин Джордж Р.Р. - Страница 79

Кое-как совладав с собой, она сумела тихо выговорить:

— Счастливого полета!

С'Релла бросила на нее испытующий взгляд.

— Марис, — сказала она, — ты не пожалеешь. Ты сделала верный выбор. До скорой встречи! — И, не найдя больше подходящих слов, С'Релла нагнулась и поцеловала ее. Затем повернулась к морю, к открытому небу и прыгнула.

Зрители зааплодировали, наблюдая, как С'Релла поймала восходящий поток воздуха и описала грациозный круг над обрывом. Потом она поднялась выше, повернула к морю и почти тотчас скрылась из вида, словно слившись с ночным небом.

А Марис все вглядывалась и вглядывалась в небо. Ее сердце переполняли разнообразнейшие чувства, но испытывала она не только боль: ее поддерживала твердая уверенность и даже отголоски былой радости. Она выдержит! И без крыльев она все-таки летатель!

ЭПИЛОГ

Дверь в комнату, где прочно обосновался запах болезни, отворилась, и дряхлая старуха открыла глаза. Комнату наполняли и другие запахи — моря, дыма, водорослей и душистого чая, остывающего возле ее кровати. Но над всем властвовал запах недуга — липкий, душный, тяжелый.

В дверях стояла женщина с коптящей свечкой в руке. Старуха различала огонек — колеблющееся желтое пятнышко, различала очертания двух фигур за ним, но не лица. Зрение у нее было не то, что прежде. В висках стучала боль, как почти всегда, когда она просыпалась — вот уже много лет. Она поднесла дряблую, в синих прожилках руку ко лбу и прищурилась.

— Кто это? — спросила она.

— Одера, — ответила женщина со свечой, и старуха узнала голос целителя.

— Он здесь. Тот, кого ты просила позвать. У тебя хватит сил, чтобы поговорить с ним?

— Да, — сказала старуха. — Да. — Она попыталась приподняться. — Подойди поближе, я хочу на тебя посмотреть.

— Мне остаться? — неуверенно спросила Одера. — Я тебе нужна?

— Нет, — ответила старуха. — Не надо. Пусть останется он.

Одера кивнула (старуха уловила движение), осторожно зажгла от свечи масляный светильник и вышла, закрыв за собой дверь.

Посетитель подтащил к кровати деревянный стул с прямой спинкой и сел так близко, что она сумела его рассмотреть. Очень молодой. Совсем мальчик

— наверно, и двадцати еще нет — безбородый, с белым пушком над верхней губой, не слишком-то похожим на усы. Волосы очень светлые и кучерявые, а брови почти не видны. В руках у юноши был инструмент — подобие гитары, но квадратный и с четырьмя струнами. Он принялся его настраивать.

— Хочешь, я тебе что-нибудь сыграю? — спросил он. — Назови песню. — Голос у него был приятный, напевный, с чуть заметным акцентом.

— Далеко же ты заехал, — сказала старуха.

Он улыбнулся.

— Как ты догадалась?

— По голосу, — ответила она. — Много лет прошло с тех пор, как я в последний раз слышала такой голос. Ты же с Внешних Островов?

— Да, — подтвердил он. — Моя родина — крохотный клочок земли на краю света. Наверно, ты про него и не слышала. Он называется Молот Бури Самый Дальний.

— А-а! — сказала она. — Я его хорошо помню. Башня Востока и развалины той, с которой раньше велись наблюдения. Ну и горькое же питье вы гоните из кореньев! Ваш Правитель как-то настоял, чтобы я отведала этого пойла, и расхохотался, увидев мою гримасу. Он был просто карлик. Я не видывала мужчины безобразнее и умнее, чем он.

Певец растерялся.

— Так он же умер тридцать с лишним лет назад! — сказал он. — Но ты говоришь верно. Я про него много историй наслушался. Значит, ты бывала там?

— Раза три-четыре, — ответила она, довольная его изумлением. — Много лет назад, когда тебя и на свете не было. Я ведь летатель.

— О! — сказал он. — Ну конечно: И как я не догадался? На Сиатуте ведь живет много летателей, правда?

— Не очень, — ответила она. — Тут находится академия «Деревянные Крылья», и живут здесь главным образом мечтатели, которым еще предстоит выиграть крылья, и наставники, которые давным-давно сняли свои, как я. Я тоже была наставником, пока не заболела, а теперь лежу здесь и только вспоминаю, когда могу.

Певец провел пальцами по струнам, и нежный аккорд постепенно замер в тишине.

— Так что бы ты хотела послушать? — спросил он. — В Штормтауне все просто помешались на новой песне… — Внезапно его лицо порозовело. — Правда, она немного непристойная. Может, тебе не нравятся…

Старуха засмеялась.

— Как знать! Как знать! Ты бы вытаращил глаза, если бы знал, что мне порой вспоминается! Но я позвала тебя не петь.

Он уставился на нее широко раскрытыми зелеными глазами.

— Как? Но мне сказали… в гостинице, в Штормтауне… Я только-только вчера приехал с Востока… А тут прибегает мальчишка и говорит, что на Шотане нужен певец.

— И ты отправился. Из Штормтауна. Дела у тебя шли не очень удачно?

— Да нет, неплохо, — возразил он. — На Шотане я ведь раньше никогда не бывал, а постояльцы в гостинице и не глухие, и не скупые… Но мне же… — Внезапно смутившись, он умолк.

— Но тебе сказали, что умирающая женщина попросила привести к ней певца. И ты сразу поехал.

Он промолчал.

— Не принимай близко к сердцу, — сказала она. — Ты не выболтал никакой тайны. Я знаю, что моя смерть близка. Мы с Одерой ничего друг от друга не скрываем. Наверно, мне следовало бы умереть несколько лет назад. У меня все время болит голова, я слепну, и я пережила почти всех, кого знала. Только не пойми меня превратно: умирать я не хочу. Но и тянуть так мне не слишком нравится. Боль, беспомощность… Смерть меня пугает, но она хотя бы освободит меня от запаха этой комнаты. — Она разглядела выражение его лица и мягко улыбнулась. — Не притворяйся, будто ты его не чувствуешь. Я же знаю, он все тут пропитал. Запах болезни… — Она вздохнула. — Я предпочла бы другие, более приятные запахи — пряностей и моря, даже трудового пота. Ветров. Бури. Я еще помню запах, который оставляет молния.

— Но я мог бы спеть, — неловко сказал юноша. — Веселые песни, чтобы развлечь тебя. Смешные. Или, если хочешь, грустные. Может, они облегчат твою боль.

— Ее облегчает кива, — ответила старуха. — Одера делает крепкую киву, а иногда добавляет в нее перелив-трапу или еще что-нибудь. И дает мне тесис, чтобы я заснула. Я не нуждаюсь в твоем пении для облегчения боли.

— Я знаю, что еще молод, — сказал певец, — но я хорошо пою. Позволь, я покажу тебе.

— Нет. — Она улыбнулась. — Я верю, что ты хорошо поешь, правда верю. Но, боюсь, не сумею оценить твой талант по достоинству. Может, уши отказывают, а может, из-за старости, только все певцы, которых я слышала последние десять лет, по-моему, хуже тех, кого я слышала в давние времена. А слышала я самых лучших! На Ведете я наслаждалась пением дуэта С'Ласса и Т'реньян. Давным-давно Джеред с Гира играл и пел мне, как и бездомный Герри Одноглазый, и Колль. Я была знакома с певцом по имени Холланд, и слышала от него песни, бьюсь об заклад, куда непристойнее той, что ты выучил в Штормтауне. А в юности я слышала Барриона, и не один раз.

— Я не хуже любого из них! — упрямо сказал певец.

Старуха вздохнула и прикрикнула на него:

— Не злись! Я не сомневаюсь, поешь ты чудесно, но дряхлая развалина вроде меня этого не признает, как ни старайся.

Он нервно щипал струны своего инструмента.

— Если ты не хочешь, чтобы тебе пели на смертном одре, — сказал он, — зачем ты послала в Штормтаун за певцом?

— Я хочу сама спеть тебе! — ответила старуха. — С болью я как-нибудь справлюсь, но играть мне не по силам. Я буду просто говорить нараспев.

Певец отложил инструмент и, скрестив руки на груди, приготовился слушать.

— Странное желание! — заметил он. — Но слушать я научился куда раньше, чем петь. Кстати, меня зовут Дарен.

— Отлично, — сказала она. — Рада познакомиться с тобой, Дарен. Жаль, что ты не мог знать меня, когда я еще была полна сил. А теперь слушай внимательно. Я хочу, чтобы ты выучил слова и пел эту песню, когда меня не станет. Конечно, если ты решишь, что она стоит того. Но в этом ты сейчас убедишься.