Во что бы то ни стало - Перфильева Анастасия Витальевна - Страница 10

Мальчишки уже не было на площадке. Комочком притулился он у насыпи, впившись глазами в уходивших.

Идущий первым вдруг сел, видно, ему приказали. Винтовочник потыкал его сапоги штыком, усач крикнул что-то. И первый послушно стал стягивать сапоги. Только долго не мог стянуть, усач даже ударил его. Но вот оба сапога оказались у винтовочника. Он охлопал их, зажал под мышкой… А штыком опять ткнул сидевшего на земле человека в сбитых портянках.

И тот встал легко, как будто это сапоги раньше тянули его к земле. И, сбросив портянки, пошел в степь, больше не качаясь, сильный, крепкий, как живой водой сбрызнутый… Не пошел, словно сам повел за собой своих провожатых.

— Куда они его? — решилась спросить Лена, потому что трое были уже далеко от поезда.

Мальчишка поднял голову, и она не узнала его. Он был весь сморщенный, с закушенной губой; сквозь стиснутые ресницы, как роднички, пробивались светлые слезинки.

— На расстрел, разве не видишь? — хрипло крикнул он; слезы разом хлынули из глаз. — Может, убегет, а? Вдруг убегет?

Он спрашивал Лену с тоской, с надеждой, как товарища, забыв злое свое «убью» и неясное, тоже зловещее «буржуйка», которым словно отгородил от себя девочку. Она не поняла еще ничего, когда в степи три раза негромко хлопнули выстрелы. Отзываясь на них, взвыл притихший паровоз.

Мальчишка, обхватив голову руками, повалился на насыпь. Тут же вскочил, не таясь больше, побежал вдоль поезда и вот уже огибал его, исчезая…

«Подожди! А я? Я с тобой!..» — хотела крикнуть и не крикнула Лена.

Из степи быстро и деловито возвращались двое. Усач брезгливо вытирал руки, винтовочник нагонял его, подпрыгивая в высоких сапогах. Они были ему велики, вот и подпрыгивал… Еще немного, оба подошли к паровозу, состав застучал буферами…

Не думая, не соображая, Лена прыгнула с подножки, больно ударилась коленкой. «Может, убегет, а? Вдруг убегет?..»

Она не смотрела в степь. Там, в сверкающем мареве, осталось лежать что-то неподвижное, плоское, не похожее на человека. И чуть поодаль, сперва один, потом второй, валялись скинутые винтовочником взамен высоких старые рыжие сапоги. Голенище у одного торчало к небу, как труба.

Пусто стало в степи. Снова зазвенели, затренькали кузнечики. Вдалеке виден был еще в пыльном тумане город. А впереди — ничего. Только рельсы блестели да гудели телеграфные столбы. Большая серая ворона сидела на проводе, кося глазом то на Лену, то в степь. Девочка упала на раскаленный, с осколками угля песок и замерла от горя и одиночества.

…Хрустнул, покатился щебень. Как зверек, приготовившийся к защите, Лена подняла голову, прикрывая ее руками. Мальчишка стоял в двух шагах. Теперь лицо у него было строгое, постаревшее, только глаза жгли по-прежнему.

— Куда? — шепотом спросила Лена.

Он мотнул головой в степь. И, сделав два шага, снова застыл.

Лена подковыляла к нему, сунула ладошку в его стиснутые пальцы. Так, держась за руки, они стали медленно подходить к неподвижному телу. Миновали один сапог, второй. Голова человека была запрокинута к небу, светлые глаза смотрели удивленно. Прижатое к земле плечо вдруг шевельнулось…

Лена, холодея от страха, попятилась, мальчишка рванулся вперед и тут же с криком отпрянул: что-то огромное, серо-черное шумно вылетело из-за плеча и низко понеслось над землей.

— А-а! — отчаянно закричала Лена.

Вцепившись друг в друга, забыв от ужаса все — степь, поезд, мертвое человеческое тело, — они бросились бежать. Не разбирая дороги, не оглядываясь, слыша только удары сердца, свист ветра, стук босых ног. Бежали долго. Мальчишка остановился первым.

— Что… было? — выговорила, задохнувшись, Лена.

— Ворона… — Он дышал прерывисто.

— Они больше не придут?

— Кто?

— Те, с винтовкой.

— Не придут.

Он говорил спокойней, как старший, только билась у горла жилка. И зашагал вперед, плотно пригоняя к земле черные, потрескавшиеся ступни. Лена пошла рядом.

— Он больше не живой? — спросила едва слышно.

Мальчишка дико посмотрел на нее:

— Из тюрьмы его взяли. Порожняк на Тихорецкую погнали, думал, и его туда повезут…

— Он кто?

— Наш, арестованный. Эх!..

Замолчал, поникнув, и долго шли так по узкой тропке в сторону города. Уколовшись обломком угля, Лена ойкнула, поджала ногу.

— Ты где живешь? — спросил мальчишка. — Говорила, в город тебе ворочаться?

— Я… В теплушке мы с нянечкой!

— Нет, до теплушки, раньше?

По мере того как он спрашивал, лицо его отходило, становилось прежним, мальчишеским — он был старше Лены на год-два, не больше.

— Раньше в доме таком. С решетками, — тихо сказала Лена; иной приметы для крепости Ангелины Ивановны не нашлось.

— Это на площади?.. Знаю я. Генеральшин. Ох и стерва!

Лена кивнула. Странно: после этих слов мальчишка опять изменился. Будто холодок пробежал между ним и девочкой. Не говоря ничего, прошли еще порядочно. Показались уже городские строения. Мальчишка сказал отрывисто:

— Дальше одна ступай. Вон, шоссейкой! — и ткнул туда, где тропка сворачивала к булыжной дороге.

— А ты? — покорно и грустно спросила Лена.

— Мне — туда.

И повернул прочь. Лена долго смотрела ему вслед. Мелькали, уменьшаясь, залатанные брючишки, плескала за спиной линялая рубаха. Не назад, в степь, уходил от нее этот незнакомый и уже близкий парнишка, а тоже в город, но своим, другим путем.

Опустив голову, шлепая по горячей пыли босыми ногами — сандалию увез товарник, — Лена поплелась к шоссе.

Базар был пуст. Облепленные мухами лотки вытянулись унылыми рядами. Под ними, около них сновали воробьи. Потерявшая цвет кошка метнулась к перевернутой корзине. Лена позвала:

— Кыс-кыс!..

Кошка юркнула под лоток.

Лена присела на перекладину забора. Вечернее солнце пробивалось сквозь щели, грело спину. На земле валялись щепки, черепки… Осмелевший воробей подбирался к Лениной ноге. Она швырнула в него щепкой, он вспорхнул и опять стал подбираться.

Тогда Лена встала и пошла к заколоченной палатке. Воробьев здесь было больше. С писком и гомоном возились они над втоптанными в грязь тыквенными семечками, клевали, отнимая друг у друга.

Лена подумала, присела и тоже выковырнула несколько семечек.

— Ну вот, еще одна! — сердито сказал кто-то.

Лена испуганно повернула голову.

За палаткой верхом на пустом бочонке сидела девочка. Лицо у нее было хмурое, волосы рыжие, темные глаза смотрели враждебно. Широкий лоб был в синяках и ссадинах, на щеке краснела царапина. В руке девочка держала надкушенный соленый огурец.

— Ну вот, говорю, еще одна, слышишь? — с вызовом повторила она.

— Тебе жалко? — сквозь зубы ответила Лена.

— А то не жалко?

Девочка спрыгнула с бочонка.

— Собирай, собирай! — приказала она. — А я посмотрю.

Лена, сжавшись, протянула руку и взяла из-под клюва воробья большое желтое семечко.

— Ты сюда зачем пришла? — грозно и вкрадчиво спросила девочка. — Не знаешь, да?

— Чего не знаю?

— Базар закрыт, да? Я здесь остатки подбираю, да? А ты откуда взялась?

— Тебе одной, что ли, можно?

Девочка уже с любопытством смотрела на Лену. Дрожащими пальцами та добирала семечки.

— Та-ак! — зловеще протянула девочка. — А если ударю?

— Ну и ударь. Не ударишь ты!

— Та-ак. А если патруль придет, я скажу — ее вот заберите, тогда что?

Лена с тоской встала. Где-то за вокзалом громко прокричал паровоз. Сверкнуло солнце в круглом окошке водокачки. Тени побежали от лотков.

— Ну и пускай забирают! — крикнула Лена.

— Пуска-ай? Там в морилке запоешь!

— Я не знаю никакую морилку!

— Туда, в морилку, всех воровок и спекулянтов сажают и еще шпионов. В подвал к крысам, ага?

— Неправда! Моя нянечка не воровка! Мы безрукавку продавали! — закричала Лена.