От рабства к рабству. От Древнего Рима к современному Капитализму - Катасонов Валентин Юрьевич - Страница 49

Надо отдать должное Марксу: он это предвидел. В третьем томе «Капитала» им был сформулирован закон тенденции нормы прибыли к понижению. Не будем сейчас углубляться в дебри изучения причин этого явления (исходим из того, что читатель не является профессиональным экономистом). Можно сказать просто: в XIX веке были «сняты сливки», а в XX веке «сливок» осталось очень мало и на всех капиталистов не хватало. Статистика нормы прибыли в обрабатывающей промышленности США за многие десятилетия XX века это хорошо подтверждает.

Также в третьем томе «Капитала» сделана попытка отойти от одномерной картинки трех видов капитала и обозначить их иерархию. Было введено деление капитала на два вида: а) капитал-собственность; б) капитал-функцию. Фактически под капиталом-собственностью понимается ссудный капитал ростовщиков. Под капиталом-функцией понимается капитал производительный (промышленный). Очень осторожно был описан характер взаимоотношений капитала-собственности и капитала-функции. Но даже из этого описания ясно, что первый находится над вторым, использует второй, управляет вторым. Если так можно выразиться, между капиталом-собственностью и капиталом-функцией сложились вассальные отношения. Образовался своеобразный «капиталистический феодализм», или «феодальный капитализм». Предпринимательский капиталист, или капиталистический вассал, имеет в своем распоряжении работников, которые создают для него прибавочный продукт. Часть прибавочного продукта такой вассал оставляет у себя, а остальное передает денежному капиталисту, или принципалу. Создается видимость, что денежный капитал прирастает процентами сам собой. Действительно, он выглядит как «самовозрастающая стоимость» (определение Марксом капитала). «За кадром» остаются вассальные отношения между капиталом-собственностью и капиталом-функцией.

На крутом повороте экономической истории конца XIX — начала XX вв. «конкурентные преимущества» банковского капитала над промышленным капиталом проявились в полной мере. Конкурентоспособность любых двух компаний определяется крайне просто: у кого ниже издержки производства, у того (при прочих равных условиях) выше рентабельность, а у кого выше рентабельность, тот и побеждает. Если сравнивать таким образом банковский и промышленный виды бизнеса, то очевидно: у банкира, который наладился делать новые деньги «из воздуха», рентабельность по определению выше, чем у промышленника, которому надо тратить миллиарды на сырье, машины, рабочую силу и т.п. (торговый капитал занимает промежуточное положение между промышленным и денежным; из нашего сравнения мы его исключаем для простоты рассуждений). Еще раз повторяем: эта конкурентная слабость промышленного капитала проявилась лишь при значительном падении нормы прибыли в сфере производства. Слово «конкуренция» мы здесь используем с оговорками: дело в том, что тот же банкир мог участвовать (и участвовал) в капитале многих промышленных компаний, т.е. конкурировать сам с собой он не мог. Речь идет лишь о том, что привлекательность промышленного бизнеса стала снижаться относительно привлекательности банковского бизнеса.

И на протяжении значительной части XX века эта очевидная истина не была еще очевидна всем. Были различные «всплески», которые «оживляли» промышленную активность на Западе (например, в условиях подготовки стран к войнам, когда резко увеличивались ассигнования государства на военные закупки). Также следует отметить, что относительное уменьшение привлекательности промышленности в странах Запада еще не означает, что промышленность была обречена на полную и окончательную «смерть». В определенной мере буржуазное государство поддерживало (и продолжает поддерживать) «на плаву» промышленность (шире — «реальный сектор экономики»). И не только по соображениям национальной безопасности, сохранения рабочих мест или еще каким-то «высшим» мотивам. Как в мире природы паразит не может существовать без организма-донора, так и банкам нужны хоть какие-то компании и бизнесы как «клиенты». При внимательном рассмотрении обнаруживается, что эти «клиенты» (нередко «полуживые» компании, находящиеся на грани банкротства) действительно похожи на организмы-доноры, питающие банки-паразиты.

В начале XX века над вопросом: «Какой капитал (промышленный или банковский) главнее и важнее?» задумался австрийский экономист Рудольф Гильфердинг. Свои мысли на этот счет он изложил в своей известной книге «Финансовый капитал». В отличие от Маркса Гильфердинг не «замазывал» различия между промышленным и банковским капиталом, более того, он считал неизбежной непримиримую борьбу между этими двумя видами капиталов. Он вводит понятие «финансовый капитал», которое помимо чисто «банковского капитала» включает в себя любые формы капитала, подконтрольные ростовщикам. Финансовый капитал, по Гильфердингу, — сплав банковского, торгового и промышленного капиталов, причем последние два вида подчинены банкам. Фактически ростовщики перестают довольствоваться лишь частью прибавочной стоимости в виде ссудного процента, они попирают законы «капиталистического братства» и посягают на всю прибавочную стоимость. Борьбу нефинансового и финансового (банковского) капиталов Гильфердинг представлял как противостояние «анархичных» промышленных предпринимателей (как правило, местных, имеющих национальную привязку) и организованного финансового капитала, слабо связанного с национальными государствами, часто действующего одновременно в нескольких или многих странах. Как прямолинейно выражался венский соратник Гильфердинга Отто Бауэр, при построении социально-экономических прогнозов исходить надо из «противоположности интересов между еврейским торгово-ростовщическим и христианским промышленным капиталами»[252].

Важным фактором победы финансового капитала над нефинансовым (промышленным) стало быстрое развитие во второй половине XIX века акционерной формы предприятий, фондового рынка, биржи, учредительской деятельности (грюндерства), фиктивного капитала и т.п. Все эти новации можно назвать «денежной революцией» эпохи зрелого капитализма. Суть «денежной революции» этого периода истории западного капитализма в том, что ростовщикам удалось в достаточно короткие сроки «подмять» под себя предприятия реального сектора экономики (промышленный капитал), превратить их в объекты рыночных (биржевых) спекуляций, получать не только ссудный процент, но также большую часть всей прибавочной стоимости, создаваемой в сфере производства.

Гильфердинг очень подробно анализирует процесс создания акционерных обществ, ведущая роль в которых принадлежит финансистам. Уже простой переход к акционерной форме подрывает позиции промышленного предпринимателя, поскольку тот теряет функцию непосредственного организатора производства, а его капитал в форме акций, которые теперь свободно продаются на особом рынке — фондовой бирже, — приобретает характер капитала чисто денежного. Доход от ценных бумаг постепенно сводится к общему уровню процента, а предпринимательский доход ушедшего на покой промышленника превращается в учредительскую прибыль, которая теперь присваивается банкирами, поскольку учредительство акционерных обществ становится делом крупных банковских консорциумов. Место предпринимателей эпохи делового риска, технологической инициативы и свободной конкуренции занимает иерархия наемных управляющих, точно таких же, как служащие государственных отраслей. Результат: неуклонное уменьшение объема продукции относительно мелких самостоятельных предприятий, хотя именно в их рамках изобретаются и получают путевку в жизнь принципиально новые оригинальные технологии.

Прогноз Гильфердинга для всех индустриальных стран — неизбежность победы космополитического финансового капитала над «местноограниченным» промышленным. Именно этой победе, по мнению Гильфердинга, призваны способствовать социалисты и левые радикалы, провоцирующие «когда надо» кризисы, стачки и социальные потрясения, которые разоряют промышленников и резко повышают спрос на банковский кредит, усиливая финансистов. Например, в России в период революционного хаоса 1905—1906 годов прибыль коммерческих банков увеличилась больше чем вдвое. Похожая ситуация складывалась и на Западе в период великой депрессии 1929 года. К чему это ведет? Гильфердинг пишет: «Финансовый капитал в его завершении — это высшая ступень полноты экономической и политической власти, сосредоточенной в руках капиталистической олигархии»[253].