Петр Берон - Бычваров Михаил - Страница 9

Спустя несколько лет после трагической смерти Берона председатель Болгарского центрального революционного комитета, выдающийся писатель и общественный деятель Любен Каравелов с чувством глубокой патриотической гордости заявил: «Наука потеряла в твоем лице одного из тех редких людей, у которых хватило дерзости приподнять занавес, за которым скрываются тайны природы. Твое стремление проникнуть в те области, куда редко проникает человеческий разум, было прервано, но сделанные тобою открытия вызывают восхищение всего ученого мира» (33, 280).

Приведенные высказывания о Бероне показывают, что он был связующим звеном между европейской и молодой возрождающейся болгарской культурой и наукой середины XIX столетия. Его научные достижения явились импульсом и для других мыслителей болгарского возрождения, которые видели в его лице пример бескорыстной службы науке, доказательство неиссякаемых творческих возможностей порабощенного в то время болгарского народа.

Глубокую и содержательную оценку научной и просветительской деятельности Берона дал известный советский литературовед Г. Гачев. В своей книге «Ускоренное развитие культуры», написанной на материале болгарской литературы XIX в., он подвергает специальному анализу «феномен Берона» в истории болгарской культуры и европейской культуры вообще. Автор вводит особое понятие — «Беронов комплекс». Г. Гачев ставит и такую весьма сложную проблему: «Почему мы говорим только о букваре? Разве нет других, научных сочинений Берона? Каково их значение для болгарского духовного развития? Никакого (курсив наш.— Авт.). Не парадокс ли это?» (29, 128). В главе «Беронов комплекс» Г. Гачев снова возвращается к этому вопросу и после краткой характеристики основных произведений Берона и сущности его натурфилософской системы заявляет: «Какое значение эти научные труды П. Берона имели для тогдашнего болгарского духовного развития? Никакого (курсив наш.— Авт.). На родине Берона уважали и любили только как автора „Букваря с различными поучениями“, который играл там роль беллетристики и был любимым чтивом как детей, так и взрослых, из-за чего он и переиздавался много раз» (там же, 506), Далее Г. Гачев сравнивает историческую судьбу научных трудов Б. Франклина и П. Верона и подчеркивает, что произведения Франклина об электричестве в середине XVIII в. «явились вкладом в европейскую науку (курсив наш.— Авт.), но не в американскую» (там же). Это сравнение вызывает интерес и на первый взгляд кажется убедительным, но оно сделано в двух различных плоскостях и связывается с двумя различными социальными структурами. Г. Гачев отрицает значение Берона для духовного развития Болгарии, а Франклина — для американской науки, традиции которой, по его мнению, «едва лишь начали формироваться с середины XIX в.» (там же).

Действительно, научные труды Берона непосредственно не влияли на болгарскую возрожденческую интеллигенцию, на развитие науки, и в частности естествознания, ибо в Болгарии тогда еще не было условий для ее развития. В этом отношении Г. Гачев прав. Лишь немногие были в той или иной мере знакомы с научными трудами Петра Берона. Так, например, Васил хаджи Стояиов-Берон в своей книге «Логика», вышедшей в 1861 г., ссылается на бероновское учение о движении. И. Селиминский и И. Добровский также имели доступ к научным сочинениям Берона и изучали их. В своем письме к Берону 1 ноября 1856 г. из г. Котел болгарский просветитель И. Добровский сообщал, что многократно читал его произведения, которые доставили ему удовольствие. Кроме того, он писал, что подаренные ему автором книги на французском языке он отдал русским ученым. «Будучи в России,— сообщал Добровский, — я не мог не вручить эти книги тамошним профессорам; одну дал профессору Киевского университета по его просьбе, а вторую — другому профессору из университета в Петербурге» (26, 518). По поводу «Славянской философии» Добровский писал следующее: «Каким счастьем было бы для меня и, я уверен, для многих людей, если бы Вы сумели перевести ее на греческий язык или, если у Вас нет времени, поручили бы сделать это кому-нибудь другому. Если бы Вы издали также на греческом или хотя бы на французском языке еще и элементарную физику и химию по Вашей системе, поскольку Вы лучше, чем кто-либо другой, проще и понятнее можете изложить их и тем самым сделать их своеобразной подготовкой к изучению и пониманию остальных Ваших сочинений наиболее способными учениками школ, то тогда я осмелился бы изложить Вам свое мнение о том, что можно извлечь из них полезного для Болгарии» (там же).

Можно привести еще немало подобных высказываний, но мы согласны с Г. Гачевым в том, что научные труды Берона оказались в то время в стороне от основного русла распространения научных знаний в Болгарии и в этом смысле не имели почти никакого значения для развития болгарской науки. Однако мы решительно не можем согласиться с утверждением автора о том, что научное творчество Берона не оказало никакого влияния на духовное развитие Болгарии. Напротив, приведенные выше оценки деятельности Берона как ученого, а также другие многочисленные факты свидетельствуют о большом влиянии научных исследований мыслителя на общекультурный процесс, протекавший в середине и во второй половине XIX в. в Болгарии. По нашему мнению, это влияние выразилось по крайней мере в следующем.

1. Петр Берон был национальной гордостью болгар, что подтверждают высказывания о нем виднейших деятелей эпохи болгарского возрождения и просвещения.

2. Берон поднимал дух и укреплял уверенность в собственных силах у своего порабощенного народа и его интеллигенции, которая уже была достаточно зрелой, чтобы участвовать в научной жизни Европы. Кроме того, его научные труды были хорошим психологическим «допингом» для утверждения веры болгар в свои большие интеллектуальные возможности, и совершенно прав И. Селиминский, высказывавший по поводу сочинений Берона мысль о том, что в науке нет больших или малых народов.

3. Деятельность Берона как ученого была примером для молодого поколения болгарской интеллигенции, которое видело в ней мощный стимул для развития своих творческих способностей.

4. Популярность имени Петра Берона, появлявшиеся сообщения о его участии в международной научной жизни и тот факт, что ряд библиотек в Болгарии обладал его научными трудами (что считалось за особую честь), несомненно, содействовали ускорению развития национальной культуры и в конечном счете помогали в борьбе за освобождение от турецкого рабства, за политическую независимость и духовный расцвет.

Следовательно, значение и влияние научных исследований Берона на духовное и общекультурное развитие возрождавшейся Болгарии ни в коем случае нельзя умалять.

В своей работе Г. Гачев пишет, что феномен Берона был результатом «слияния двух различных по времени потоков: современного прогрессивного уровня мировой цивилизации и стадии развития, на которой в то время находился его народ. В этом перекрещивании и вытекающих из него образованиях и состоит сущность ускоренного исторического развития общества и культуры, науки и искусства в странах, которые с опозданием стали приобщаться к мировому процессу» (29, 506—507). С этим выводом автора мы согласны, не возражаем также и против его утверждения о том, что «в более широкой перспективе развития мировой культуры вообще совершенно бесплодными не могут быть такие островные и посторонние образования, как Берон с его размышлениями о мире. И хотя они не были в состоянии внести серьезный вклад в европейскую науку середины XIX в., все же любая работа по научному философскому синтезу, любые попытки создать целостную картину мира, которые предпринимались во все времена (в том числе и у нас в XX в.) такими феноменами, как Берон, оказывались более стимулирующими, нежели научная деятельность большинства даже самых прославленных ученых-специалистов, результаты которой были полностью поглощены течением науки того же XIX в. (именно потому, что они находились в ее основном русле) и ничего (или очень мало) не предложили для дальнейшего размышления» (29, 546—547).