Алая нить - Риверс Франсин - Страница 38

Так тому и быть. Я сильнее Джошуа и смогу выдержать приступы адской ненависти отца, которую он молча изливает на меня. Я чувствую ее каждый раз, стоит только переступить порог его комнаты. Ненависть довольно сильное чувство.

Джошуа не хочет даже заходить на кухню, он знает, что папа в той маленькой задней комнате. Я рада этому. Думаю, папа убил бы его, подвернись ему такая возможность. А я не собираюсь предоставлять ему эту возможность. Но ночами я лежу, раздумывая, что же получится из всего этого.

Когда Джошуа вырастет, он захочет знать, кто его отец. Что я ему на это отвечу?

Я слышала как-то, что грехи отцов падают на головы их сыновей. Означает ли это, что Джошуа должен расплачиваться за содеянное папой?

Жизнь несправедлива.

Я поставила надгробный камень на могиле Салли Мэй.

Папе хуже. Он теряет рассудок. Сегодня, когда я заходила к нему поменять белье и умыть его, он принял меня за маму. Он сказал: «Где ты была, Кэти, любимая? Я так скучал по тебе».

Я взяла его за руку и сказала, что все эти годы я была с Иисусом.

И папа вдруг по-настоящему смягчился и со слезами на глазах сказал: «Замолви за меня доброе словечко».

Я расплакалась. Когда-то он был хорошим человеком, несмотря на все его пьянство и дикий нрав. А маму он любил больше жизни. Я услышала сегодня его слова и сразу вспомнила, каким он был при жизни мамы. Из-за этих воспоминаний я так заскучала по ней, что все тело заболело. Все во мне, одинокой, сжалось, заныло и затосковало.

Мне кажется, что когда Бог забрал нашу маму, дьявол, танцуя, весело впорхнул в дверь, поселился у нас и с тех пор так и живет в этом доме.

Папа слабеет. Он совсем не ест. Спит большую часть дня. Если не спит, то молчит. Он так поглядывает в угол своей комнаты, словно там кто-то стоит. Иногда он улыбается и бормочет что-то.

Я боюсь. Его проклятие все еще огромной тяжестью лежит на мне.

Папа умер этим утром.

Ночью он был беспокоен. Все ворочался и стонал. Я не знала, что делать, как облегчить его страдания. Ему было трудно дышать. Стало лучше, когда я приподняла его и села сзади, придерживая его руками. Я гладила его по волосам и говорила с ним, как я делаю это с детьми, когда их что-то беспокоит.

И потом ближе к рассвету в голове у меня возникла мысль, с такой силой и отчетливостью, будто некто говорил со мной. Я поняла, что было с папой и что ему было нужно. Я сопротивлялась, как могла, но словно невидимая рука сжала мое сердце. Я положила его обратно и встала на колени перед кроватью.

Я сказала: «Папа, я прощаю тебя. Ты слышишь меня, папа? Я прощаю тебя».

Его пальцы пошевелились. Слегка. Так я взяла его руку и поцеловала ее. Я сказала: «Я люблю тебя, папа». И это было так. В ту минуту я любила его. Я забыла, сколько раз он обижал меня, и увидела, как сильно он сам был обижен. «Иди с миром, папа», — сказала я. Ничего больше я сказать не могла.

Видимо, и он тоже. Он ничего не сказал. Ни одного слова. Лишь глубоко вздохнул и отошел в мир иной.

Мы похоронили папу в венчальном костюме Джеймса. Я завернула его тело в подаренное друзьями мамы на их свадьбу лоскутное одеяло. И поскольку мистера Грейсона нет в живых, ни одна живая душа не явилась посмотреть, как папа лежит рядом с мамой и детьми, которых они потеряли. У могилы стояли только я с Бет на руках и Джеймс с маленьким Хэнком и Джошуа. Я прочитала несколько строк из Библии. Маме бы это понравилось.

С тех пор льет непрекращающийся дождь. Подходящая к моему настроению погода.

Все время думаю о том, как было бы хорошо, если б папа хоть что-то сказал мне, прежде чем попасть в какой бы то ни было предназначенный ему мир. Произнеси он хотя бы мое имя, и то хорошо. Или посмотрел бы на меня. Может, тогда я не ощущала бы эту невыносимую боль внутри.

Папа не сказал мне ни одного слова. С того дня, как вышвырнул меня на улицу, и до самой своей смерти. Правда в конце, когда силы оставили его, думаю, он хотел. По крайней мере, надеюсь на это.

О, какие же глупые мы создания. Проклятая наша гордость! Проклятое наше упрямство!

Не мудрено, что Господь покинул нас.

12

В церкви Сьерра сидела на передней скамье, Алекс с одной стороны, Каролина и Клэнтон с другой. Майк сидел в боковом приделе рядом с Мелиссой и тремя детьми. Народу в церкви собралось очень много. Когда пастор произносил панегирик, Алекс взял Сьерру за руку. Он приехал три дня назад и еще ни разу к ней не прикоснулся. Она не заплакала, она прятала слезы от посторонних глаз.

В голове все время вертелась мысль о той маленькой полированной деревянной коробочке на могильной плите ее отца. Это и есть все, что остается от человека? Один маленький сосуд с пеплом, который весит меньше новорожденного ребенка? Пастор встретил их на кладбище, речь его была торжественной, но короткой. Присутствовали только члены семьи: она и Алекс, их дети, Майк с Мелиссой и детьми и Луис и Мария Мадрид. Всего-то. Слишком много.

Пепел ее матери будет соединен с останками отца, а по прошествии нескольких дней придет резчик по камню и добавит дату ее смерти на мраморной плите.

Теперь же, вполуха слушая проповедь, Сьерра размышляла, прорастут ли посаженные детьми семена незабудок вокруг камня.

«Марианна Клэнтон жила по законам Божьим, — сказал пастор, пользуясь возможностью проповедовать Евангелие. Со слезами на глазах он радовался за своего друга и прихожанку. — Нам будет очень не хватать Марианны, но мы можем утешиться, зная, что она в руках любимого ею Спасителя. И те из нас, кто разделяет ее веру, тоже обретут утешение в знании, что она не потеряна для нас. Мы встретимся с нею вновь».

Одна из прихожанок запела «Возьми меня отныне и впереди по жизненной долине, Господь, веди!»

Застывшая от горя Сьерра рассматривала фотографию матери, установленную на покрытом холстиной столике при входе в церковь. Она бы выбрала другой снимок. Возле фотографии стояли полные ярко-желтых нарциссов вазы. Впрочем, все святилище было заполнено цветами, не погребальными венками, а весенними букетами, яркими и праздничными.

— Таково было желание вашей матери, — пояснил пастор в ответ на вопрос Сьерры. — Она принесла мне эту фотографию несколько месяцев назад.

Вразрез с общепринятыми предпочтениями для подобных случаев, Марианна выбрала снимок, на котором она была запечатлена молодой, смеющейся. В одной руке она держала ведро с садовыми инструментами, а в другой секатор. А еще она оставила записку: «Радуйтесь со мной».

Пастор завершил свою проповедь и предоставил слово желающим. Один за другим поднимались друзья и говорили о Марианне Клэнтон и о том, что она значила в их жизни. Некоторые истории оказывались забавными и вызывали смех. Другие же, напротив, были грустными, от них на глазах выступали слезы. Когда все желающие высказались, вперед вышла Мелисса и от имени семьи произнесла короткую речь. Пели гимны. Любимые гимны Марианны. «О, благодать». «Аве Мария». «Ближе, Господь, к Тебе». И последний, вызывающий одновременно и улыбку, и слезы, — «Отец Авраам». Все поднялись на ноги, махали руками и раскачивались из стороны в сторону. Даже Сьерра сделала вид, что объята всеобщим духом радости.

— Радуйтесь всегда в Господе, — сказал пастор, благословляя. — И еще говорю: радуйтесь. Кротость ваша да будет известна всем человекам. Господь близко. — Сьерра почувствовала, что он посмотрел на нее и голос его смягчился. — Не заботьтесь ни о чем, но всегда в молитве и прошении с благодарением открывайте свои желания пред Богом, и мир Божий, который превыше всякого ума, соблюдет сердца ваши и помышления ваши во Христе Иисусе[21].

Поминки были организованы в муниципальном зале.

Сьерра взяла себя в руки, она улыбалась, благодарила каждого, кто подходил. Добрые слова не трогали ее. Она не могла позволить им задеть ее душу. Не сейчас. Не здесь, не перед всеми. Позже, наедине с собой, она выплачет море слез.