Где живут счастливые? - Сухинина Наталия Евгеньевна - Страница 31

       –  Нет-нет, нечасовня это, так, молельная комната.        Ему дали отпуск. Он ждал его какспасения. Потому что главное в отпуске было для него – причаститься. Как наГолгофу шёл к священнику. Он много каялся и просил в своих молитвах, но вслухисповедовать грехи, вывернуться наизнанку – Господи, помоги мне, сумею ли, неслукавлю?

       Оказывается, изокон его московской квартиры видна церковь. Раньше не замечал. И какая церковь!Рядом кладбище, и они пацанами бегали сюда, пугали через забор прохожих,забавлялись. Потом забавы пошли покруче. Пили как-то, мало оказалось, а туттолько Пасха отшумела, на могилках полно яиц, куличей и рюмочка водки то там,то тут. Пошли допивать. Он выпил много, а потом выдернул крест из какой-томогилы и, кривляясь, матерясь, вышел с крестом за кладбищенскую ограду. Ходилвокруг церкви, прикалывался.

       Сейчас храмапостолов Петра и Павла в Ясеневе как игрушечка. Сюда и пришёл он на исповедь.Исповедь – тайна. Мы не будем о ней с ним говорить. После Исповеди сказалсвященнику, что хочется ему съездить в Оптину Пустынь. А уже дома в журналекаком-то прочитал, что церковь, в которой он причастился – подворье ОптинойПустыни.

       Вот ведь чудеса,говорил, что хочу в Оптину, а сам в ней в это время уже был!

       Через год онопять приехал в отпуск. Заработать его было непросто. Он заработал. Бросилкурить после первого отпуска. Услышал, как одна женщина в храме сказала:„Курящего человека никогда благодать не посетит. Сигарета – кадило бесовское“.Как отрезало. А курил чуть ли не с детства, бросать не собирался. Иногдавыпивает, правда. И очень себя потом корит.

       –  В гости зовут,когда в отпуске. А в гостях рюмочку да выпьешь. Искушение...

       Удивляюсь егоправославной лексике. Так говорят студенты семинарий или давно воцерковленныелюди. Он цитирует святых отцов и знает толкование евангельских притч, он знаетзначение всех праздников и жития святых. Откуда?

       – Сам не знаю.Как-то открывает Господь потихонечку.

       Отпуск подходит кконцу. Сидеть ему еще три года. Как хочется утешить его чем-то, и я приглашаю вближайший выходной в Троице-Сергиеву Лавру. Он смущённо улыбается:

      – Нельзя мне. Зекя. Подписку дал о невыезде из Москвы.

       Он очень хочет вОптину, и в Дивеево, и в Сергиев Посад, он хочет посетить святые источники ивосстановленные монастыри. Он хочет много и серьёзно читать. Для своей тюремнойчасовни накупил кассет с песнопениями, молитвами, дешёвых икон, лампадок.

      – Мне иногдаребята жалуются: „Читаю Евангелие и ничего там не пойму“. Говорю: „Вы непонимаете, а бесы очень даже понимают“. Но не знаю я многого, меня старостойвыбрали нашей часовни. Спрашивают, что и как, а я не знаю.

       Знает. Знаетсамое главное. Как тяжело многогрешной душе пробиться к Богу, вырваться изцепких бесовских объятий, глотнуть чистого воздуха и не опьянеть от него,устоять. Знает, как трудно даётся молитва и как велика её благодать и сила.Знает, какой болью горит неспокойная совесть и как затихает эта боль подомофором покаяния. А ещё знает, как любит всех нас Господь, даже самыхпропащих, как он.

       К концу отпуск, –говорит он мне, – сколько всего хотел успеть, а пора возвращаться. Меня делосерьёзное ждёт. Ребята в „зоне“ креститься надумали.

       – Сколько их?

       – Сто пятьдесятчеловек.

       – Сколько?!

       –  Да, многовато,с этим и проблемы. У нас, правда, есть чаша для крещения. Большой котёл накухне выпросили, списанный. Да батюшки поблизости нет. Надо приглашать, а некаждый поедет...

       Мы прощаемся.Хочу спросить, как он видит свою жизнь после освобождения, но не решаюсь, лезтьв душу не хочется. А он будто мысли мои прочитал:

       – После „отсидки“так решил. Благословит батюшка в монастырь, пойду в монастырь. Благословит вмиру оставаться – останусь. На всё воля Божия.

       – Время быстробежит, – успокаиваю я его, – не успеете оглянуться...

       – Да, недавноВеликий Пост был, а уже Петровский.

       – Вы поститесь,Евгений?

     – А как же!Православному без поста никак нельзя. Но в тюрьме очень легко поститься. Дают,например, второе и хлеб. Ем хлеб.

ДА НЕ СУДИМЫ БУДЕТЕ

Когда она укладываетволосы феном, слегка подкрашивает глаза и надевает свой любимый серо-голубойкостюм с летящей юбкой, ей никто не даёт её пятидесяти. Да - и ещё когдавыспится. Сон удивительным образом творит с ней чудеса. Если спала она долгопри открытой балконной двери, не просыпалась среди ночи от нелепых снов - утромкак огурчик. А если долго ворочается, встаёт, смотрит на часы, забывается наминуточку в дрёме, а потом опять широко раскрывает глаза в темноту, утром можнои не подходить к зеркалу: веки опухшие, маленькие заплывшие глазки смотрятизмученно и обречённо, между бровями глубокая морщина. Интересно, кудапропадает эта морщинка, если Анна в форме?

Помню её худенькой истройной, с живыми смеющимися глазами на свадьбе собственной дочери. Она леталамежду столами, подавала новые блюда, меняла тарелки, а ещё без умолку «тамадила»- громко и весело провозглашала тосты за молодых, осыпала гостей шутками и всётребовала от дочки с зятем:

~ А мне внуков побольше,поняли? А то накажу!

Свадьба «пела иплясала». Молодые охотно выполняли приказы «горько». Анна, раскрасневшаяся икрасивая, отплясывала с дочкиным мужем Вадимом цыганочку и, глядя со стороны,ее вполне можно было принять за невесту. Наутро я позвонила ей, чтобыпоблагодарить за весёлый вечер, сказала и об этом:

Ты такая красивая былавчера, прямо сама как невеста.

Она рассмеялась какзвоночек, заливисто, довольно:

Ну скажешь... Я такизмоталась, ног под собой не чувствую, Танька с Вадимом сами сегодняхозяйничают, посуду перемыли.

Меня всё подмывалоспросить, почему не было на свадьбе бывшего Анниного мужа, отца Тани. Но Аннасама не заговорила на эту тему, а я инициативу не проявила. Не было и не было.

Мы с Анной почти сдетства знаем друг друга, вернее, со школьной поры, когда однажды привели к намв класс девочку с белесой тоненькой косичкой, испуганными глазами, смущённо улыбавшуюся.

Прошу любить и жаловать,Анечка Волкова, - представила её учительница.

Ой, ой, боюсь, она,наверное, кусается, — захихикал на последней парте дурак Прошин.

Анечка закусила губу,чтобы не расплакаться. Учительница обозвала Прошина дебилом, усадила Анечкурядом с «приятным во всех отношениях» Колькой Черемисовым, который «тебе,Прошин, покажет, как надо обходиться с новенькими». Колька набычился,отодвинулся от Анечки, посмотрел на учительницу преданным взглядом и натянутоулыбнулся.

Мы не были подругами.Так, какие-то общие дела нас сближали, какие-то разводили в разные стороны. Ипосле школы также. Встретимся на улице - радости нет конца.

- Как ты?

А ты?

Кого видишь?

Кто поступил?

Телефон запиши, звони.

Пока!

И — опять до встречи:

Как ты?

А ты?

Но один раз я встретилаАнну на остановке трамвая расстроенную, с опущенной головой. На моё радостное«привет!» она испуганно вздрогнула и вдруг ухватилась за руку: «Выслушай меня!Мне так одиноко». Тут же на остановке, мы и просидели часа три. Трамваи звенят,машины скрежещут тормозами, а мы говорим об Аннином одиночестве:

Я без него не могу жить,понимаешь? Жизнь теряет всякий смысл. Он студент и сейчас на практике вКрасноярске. Обещал - буду писать каждый день, и вот уже три недели... Тринедели ни строчки! Я извелась, на родителей бросаюсь. Как он мог забыть? Ведьмы... ведь у нас всё так было замечательно.

Под трамвайноетреньканье и созрел наш коварный план. Я уезжала в отпуск, родственники снялимне домик на Азовском море, там вполне хватит места двоим. Анна едет со мной,студент возвращается и не находит дома Анны, волнуется, ищет.

- Пусть поволнуется ипоищет. Это им полезно, ты не должна показывать, что переживаешь. Нет писем ине надо. Ты обет давала ждать и страдать? Вернётся пожалеет.