Где живут счастливые? - Сухинина Наталия Евгеньевна - Страница 14

В последний свой приездон рассказал мне страшную историю про Красную Шапочку. Он собрал в горницесамых маленьких, стал читать им эту сказку, потом решил проверить их навнимание:

Кто главный в «КраснойШапочке»?

Бабушка, - сказал один.

Волк, - сказал другой.

Дровосеки, - сказалтретий.

А один мальчик звонкимголосом выкрикнул на всю горницу:

Да нет же, нет! Мать унеё была, мать, понимаете?

Мальчик тот по сей деньв их Центре. Потому что

у него, в отличие отКрасной Шапочки, матери нет. Она спилась и повесилась на собственных колготкахв собственной квартире, пока малыш спал. Утром он увидел её. Ему было тогда тригода, и он долго ходил вокруг неё и просил кушать...

Тяжёлая ноша — людскаябеда. Человек взвалил эту ношу на себя добровольно и несёт её по жизни,умудряясь при этом слыть удачливым, красивым, молодым и здоровым. Почему такнадо любить этих бедолаг и почему считает он своим долгом восполнять то, чтонедодано им, и исправлять то, что было искорёжено Другими? Он и сам, наверное,не ответит. Но, почувствовав, что устал, он испугается не этой своей усталости,а того, что стал повышать на детей голос. И, испугавшись, уедет в замечательнуюМоскву, чтобы в неразберихе её будней разобраться в себе, походить по еёулицам, встретиться с теми, кто любит его и для кого он человек-праздник.

- Какое синее небо надМосквой, вы заметили?

Небо действительносинее, в этом ты, Саша, прав.

ПАЛОМНИКИ БЕЗ ПОСОХОВ

Сумки, сумки, сумки.Гора сумок в углу прихожей. Куртки, куртки, куртки - ворох курток на вешалке.Ботинки, кроссовки, сапоги - обувка, совсем новая и стоптанная, у двери. Мойдом полон гостей. Они сидят чинно на диване, на стульях, на полу и -стесняются. Восемь часов лету из Хабаровска притомили их, да ещё разница вовремени, да ещё незнакомая обстановка. Мои гости молоды. Самому старшемусемнадцать лет, самому маленькому одиннадцать. Всего их одиннадцать человек,приютских детей из Хабаровска.

Они прилетели не простов Москву. Они прилетели поклониться великим российским святыням. Переночевав,утром они едут ранней электричкой в Оптину Пустынь. Потом... Потом будет многовсего, так много, что, пожалуй, им и за год не осознать того, что увидят. Ноэто потом, а сейчас... Сейчас приютский завхоз Лидия Александровна Байдинахлопочет на кухне, торопится накормить свою ораву по нашему, по московскомувремени, ужином, по их, по хабаровскому, завтраком. Учитель приюта ВалерийАлексеевич Данилко распределяет, кто за кем идёт в ванную принимать душ истирать носки, директор Александр Геннадьевич Петрынин пытается дозвониться доОптинского подворья, узнать — нет ли назавтра какой оказии до места.

Совсем ещё недавно этиребята жили в подвалах, слонялись по рынкам в поисках еды, спасались ототцовских побоев, от поножовщины, воровали, балдели от клея «Момент», кололись,напивались до отравления дешёвым спиртом. Рулетка жизни равнодушно крутила ихневесёлые будни, подталкивая всё ближе и ближе к той черте, за которойпропасть. Как вдруг (у каждого из них своё «вдруг») они попали в приют, где имнапомнили, что они - люди. И что есть человеческая, достойная жизнь.

Этот приют в Хабаровскезнают хорошо, хотя ему всего-то четыре года. Знает городское руководство,потому что помогало его создавать. Знают стражи общественного порядка, потомучто, бывает, отлавливают для приюта новых жильцов. Знают педагоги, потому что,порой, отчаявшись справиться с каким-нибудь крепким двенадцатилетним «орешком»,умоляют директора приюта взять его до кучи к себе. И - родители. Нередко ониберут своё чадо за руку и приводят в приют - не могу, нет сил, нет денег, неттерпения, нет... любви.

Все одиннадцать моихнынешних гостей совсем недавно из такой жизни. Но я всматриваюсь в их глаза ине обнаруживаю в них той почти обязательной за- травленности, которая, какпечать на справке, видна первой. И очень удивляюсь, услышав:

- Даже не верится, чтозавтра в Оптиной окажусь. Ведь это наша духовная колыбель. АлександрГеннадьевич, когда ещё приюта не было, ездил туда за благословением. Одинстарец, забыл как зовут, сказал: «Будет приют ».

- Илий, отец Илий, —подсказывает директор.

Уж он-то помнит. Помнит,как стоял перед седовласым старцем в раздумьях, сомнениях и тревогах. И какуходил от него — твёрдой поступью, уверовав всем сердцем, что на правильномпути. Наверное, тогда и зародилась первая мысль: «Привезу сюда детей, придётвремя. Тех, кто заслужит эту поездку, тех, кто её выстрадает».

Весело стучат ложки.Процесс уничтожения гречневой каши проходит организованно и быстро.

Я тоже помню, каксоздавался приют. Приезжая в Москву, Александр Геннадьевич обязательнозаглядывал ко мне или звонил, держал в курсе. Приют планировался непростой —православный. Но смогут ли искорёженные ребячьи души откликнуться на вечныебиблейские истины? Хватит ли духа у детей греха отвратиться от всяческогопорока и встать на путь, на который и взрослые-то вставать не торопятся?

И вот первые паломникипо святым местам России, первые ласточки, прилетевшие в Шереметьево изХабаровска. Утром, чуть свет, проводила я их в Оптину Пустынь. Встретились мычерез несколько дней в Троице-Сергиевой Лавре, когда были позади и Оптина, иПетербург. Слегка приморозило, и ребята приплясывали, похлопывая друг друга поплечам.

- Ну как? - только иуспела спросить.

В ответ разноголосьевосторгов, в котором не понять ровным счётом ничего. Так дело не пойдёт. Смотрюна директора: выручай. Он понимает без слов.

   Значит, так. ПустьАндрей расскажет. Не возражаете?

Не возражают. Уходят наслужбу в Трапезный храм, а мы с Андреем пристраиваемся в Паломническом центрена длинной скамейке под иконой «Достойно есть».

Как встретила Оптина,ваша духовная колыбель?

Народу-у!.. Праздникбыл. Введение, мы пошли на исповедь, исповедались, потом причастились. Ходили вскит, где жил старец Амвросий, даже в келью к нему заходили...

Андрей говоритнеторопливо, тщательно подбирая слова. Он от рождения инвалид, левая рука виситплетью. Знаю, что мальчик к своим шестнадцати годам прошёл все круги ада,воровал, кололся, жил по чердакам. Он пришёл в приют сам, встал переддиректором - сутулый, почти старичок, с глазами, в которых отчаяние.

Я вор, я вор! Мнепрощают, потому что инвалид! Возьмите меня в приют, пропадаю я...

Через неделю АлександрГеннадьевич осторожно завёл разговор о крещении, предложил пойти в храм.Мальчик, к удивлению, сразу согласился. Потом была первая исповедь, и Андрейрыдал, стоя на коленях перед священником. Александр Геннадьевич видел, какдрожали мальчишеские плечи, как лились по лицу слёзы. После исповеди пришлоспасительное облегчение. Даже взгляд у парня стал другой.

Я ведь в Господа-то и неверил. А один раз Александр Геннадьевич показал мне в храме бесноватую женщину,объяснил, что она одержима нечистым духом. Женщина кричала, лаяла, ей крестдают целовать, а она, как змея, извивается. Страшно... Тогда и уверовал.

Скажи, что в Петербургезапомнилось?

Прикладывались к мощамАлександра Невского. И вдруг как тёплая волна в лицо, и так хорошо на душестало. Священник сказал — благодать. А на Смоленском кладбище часовня КсенииПетербургской, нам Александр Геннадьевич про неё рассказывал. Она себя вместоумершего мужа как бы похоронила. Юродивая. Ей молятся о благополучии в семейнойжизни.

И они молились. Писализаписочки, оставляли в часовне. Александр Геннадьевич рассказал потом, какмальчишки, совершенно не стесняясь, вставали на колени перед гробницей Ксении,и, хотя были тайными их молитвы, нетрудно догадаться, о чём просили у Ксениидети, лишённые и материнской ласки, и отцовского попечения, лишённые дома идаже не знающие порой именно тех, кто дал им жизнь. Андрей достает из карманакурточки маленькую иконку - святая Надежда.

Маме купил. Она у меня Надежда.Мамка у меня хорошая, вы не думайте.

Я опустила глаза. Видно,в оттаявшее сердце мальчика уже вошло великое чувство, именуемое всепрощением илюбовью.