Увертюра к смерти - Марш Найо - Страница 27

— Миссис! Сыщики из Лондона! Кажется, из-за убийства мисс Кампанула! Миссис Пи-и-ич! Миссис!

— Слышно на всю округу, — заметил Аллен.

В семь часов утра Генри внезапно проснулся. Некоторое время он тихо лежал, стараясь вспомнить, почему этот день не будет таким, как многие предыдущие. И он вспомнил. Он с точностью представил себе женский затылок и шею в тёмных блестящих полосках крови. Он увидел ноты, измятые, прижатые головой к клавишам рояля. И тут же — горшки с геранью на старом чёрном рояле.

Некоторое время он не мог думать ни о чем другом. Он вновь и вновь вызывал в памяти эту голову, шею, тетрадь с нотами и эти глупые зеленые листья. Затем он словно заново почувствовал в своих руках холодные пальцы Дины. Он постарался удержать это воспоминание, крепко сжав руки, и Дина полностью завладела его мыслями.

— Если бы убитой оказалась Элеонора, пришёл бы конец всем нашим неприятностям, — произнёс он вслух.

Он пришёл в ужас и попытался отогнать эту мысль, но она постоянно возвращалась, и в конце концов он подумал: “Глупо притворяться. Я действительно хотел бы, чтобы это была Элеонора”. Он начал вспоминать все, что произошло после смерти Идрис Кампанула. Как его отец подошёл к суперинтенданту Блэндишу с торжественным и одновременно смешным выражением на лице. Он вспомнил объяснения доктора Темплетта и вопли мисс Прентайс, которые страшно всех раздражали. Он вспомнил, что, посмотрев на господина Коупленда, заметил, как двигаются его губы, и с трудом сообразил, что ректор читал молитву. Он вспомнил миссис Росс, которая не произнесла почти ни слова, и то, как она и доктор Темплетт разговаривали друг с другом. И опять его мысли вернулись к Дине. Он проводил её и её отца до дома и на пороге открыто поцеловал Дину, и, кажется, ректор едва ли обратил на это внимание. Затем, по дороге в Пен Куко, эсквайр ещё раз напомнил, что в отсутствие сэра Джорджа Диллингтона является главным констеблем, и с важным видом рассуждал о происшествии, повторял снова и снова, что Генри должен считать все, что он услышал, конфиденциальной информацией, и с гордостью вспоминал, как, вместе с Блэндишем, он принял решение позвонить в Скотленд-Ярд. Когда наконец они вошли в дом, Элеонора упала в обморок, и эсквайр силой пытался влить ей в горло немного бренди, но у него при этом так дрожала рука, что он чуть не задушил её. Они помогли ей дойти до своей комнаты, и Джоуслин в нервном усердии нечаянно ударил по перевязанному пальцу кузины, так что она взвыла от боли. Генри с отцом выпили бренди в столовой, причём Джоуслин не переставал говорить о возложенной на него ответственности.

Внезапно Генри похолодел. Постепенно, шаг за шагом, он подошёл к самому страшному воспоминанию о прошлом вечере, которое он инстинктивно отдалял с первого момента пробуждения.

Это было воспоминание о том, как Джоуслин сказал ему, что на правах исполняющего обязанности главного констебля он заглянул в дыру в шёлковой ткани и заметил блеск огнестрельного оружия.

— Револьвер, — сказал ему Джоуслин, — или какой-нибудь другой автоматический пистолет.

В тот момент Генри подумал о коробке в кабинете отца. Он уговорил отца побыстрее лечь спать, но когда остался один, то побоялся идти в кабинет и открывать крышку коробки. Но теперь он знал, что должен сделать это. Быстро, пока не встали слуги. Он вскочил с постели, натянул одежду и начал осторожно спускаться по лестнице. В холле был электрический фонарь. Он нашёл его, включил и быстро добрался до кабинета.

Коробка была пуста. На дне её осталась лишь бумажка, на которой крупными печатными буквами было написано: “ЗАРЯЖЁН”.

Генри, охваченный паникой, выбежал из кабинета и через минуту уже что есть сил колотил в дверь спальни отца.

Селия Росс проснулась уже очень давно. Она все спрашивала себя, можно ли ей позвонить доктору Темплетту или, наоборот, было бы слишком неосторожно вступать сейчас с ним в контакт. Она знала, что телефон частенько звонил у него задолго до восьми часов утра, а он спал достаточно далеко от комнаты своей жены, чтобы эти звонки не беспокоили её. Миссис Росс хотела спросить его, что он сделал с тем анонимным письмом. Она знала, что он положил его в бумажник, который всегда держал в нагрудном кармане пиджака, вспомнила, как после этого ужасного происшествия он не переоделся и ушёл домой в костюме французского посла, и страшно перепугалась, что это письмо все ещё находится в клубе. Доктор очень забывчив и беспечен в отношении подобных вещей, однажды он оставил одно из её писем на своём туалетном столике и вспомнил об этом только днём, когда уже ушёл из дома.

Она понятия не имела, что будет делать полиция. У миссис Росс, благодаря прочитанным ею детективным романам, было смутное представление о том, что полиции не разрешалось обыскивать частные дома без специального разрешения. Но имело ли это отношение к общественному месту? Ну конечно, раз тело убитой в ратуше, то они там все осмотрят. Что они подумают, если найдут письмо? Она захотела предупредить доктора Темплетта, чтобы у него на этот случай был готов ответ.

“Но он сам был официальным лицом”. “И почти наверняка он сам вспомнил про письмо”. “Не лучше ли будет утверждать, что автором письма был кто-то другой.., даже его жена, например? Кто угодно, кроме этих двух женщин”.

Её мысли перескакивали с одного на другое, и ей становилось все страшнее.

“Может, если он рано ушёл…” “Может, нужно было позвонить час назад”.

Она включила лампу на ночном столике и посмотрела на часы. Было пять минут восьмого. “Может, уже слишком поздно”. В панике она схватила телефон и набрала номер.

Из-за боли в пальце мисс Прентайс не спала всю ночь, но она вряд ли уснула бы, даже если бы боль не пульсировала всю ночь. Ей не давали спать её мысли, быстро сменявшие одна другую и переплетавшиеся между собой, — мысли о ректоре, о ней самой и о Идрис Кампанула, которой уже не было в живых. Она думала о многом: о том, как, когда она только приехала в Пен Куко, они с Идрис стали большими друзьями и делились самыми сокровенными тайнами, как школьницы-подружки. Она вспомнила все восхитительные разговоры, которые были у них, — разговоры, полные волнующих сплетён о жизни других жителей деревни и даже графства. Теперь не с кем будет поговорить, не с кем обсудить те или иные события или людей, никто не сможет заменить старую Идрис. Так они дружили, пока Идрис не начала завидовать. Только этим мисс Прентайс могла объяснить возникшие между ними разногласия: Идрис стала завидовать все возраставшему влиянию своей подруги в деревне и в делах церкви.

Она ещё не думала о господине Коупленде. Воспоминания о том, что он говорил ей на исповеди, должны быть преданы забвению, как и воспоминание об ужасном коварстве Идрис.

Нет. Лучше вспоминать дни их былой дружбы и думать о завещании Идрис. Это было очень простое завещание. Много господину Коупленду, немного какому-то двоюродному племяннику и семь тысяч самой Элеоноре. Идрис как-то сказала, что до приезда Элеоноры у неё никогда не было настоящего друга и что если она умрёт первой, то будет счастлива перед смертью думать, что кое-что оставила на память подруге. Элеонора помнила, каким покровительственным тоном были произнесены эти слова.

Но правда была в том, что если бы у неё были эти деньги, она не была бы больше так зависима от Джоуслина.

Господин Коупленд станет очень состоятельным, так как Идрис была крайне богатой женщиной.

Дина — его наследница.

Раньше она никогда не задумывалась над этим. Теперь, как ни старайся, не сыщешь причины, чтобы Генри и Дина не могли пожениться.

Если бы она быстро отказалась от своей оппозиции, до того, как стало известно о завещании, — может, это показалось бы всем добрым и великодушным? Если бы только она могла подавить в себе воспоминание об этой сцене в пятницу после полудня. Безвольная фигура Дины в объятиях Генри, от восторга забывшего обо всем на свете. От этого Элеонора чуть не потеряла рассудок. Как можно взять назад все те слова, которые она говорила тогда, прежде чем развернуться и убежать, стараясь спасти себя от агонии? Но если Дина выйдет замуж за Генри, её отец станет очень одиноким. Богатый одинокий мужчина пятидесяти лет, слишком добропорядочный и величественный, чтобы искать себе молодую жену. Именно тогда!