Зов кукушки - Гэлбрейт Роберт - Страница 92

— Не могли бы вы вспомнить, о чем у вас с Лулой шла речь в тот день?

— Понимаете, меня накачали обезболивающими. Я перенесла тяжелую операцию. Нет, подробностей разговора уже не помню.

— Но сам факт, что Лула появлялась, вы помните? — уточнил Страйк.

— Конечно, — ответила леди Бристоу. — Я спала, и она меня разбудила.

— Может быть, все же удастся вспомнить, о чем вы говорили?

— Естественно, о моей операции, — с некоторой резкостью сказала она. — А потом, совсем немного, про ее старшего брата.

— Про старшего?..

— Про Чарли, — скорбно пояснила леди Бристоу. — Я рассказала ей, как он погиб. Это был самый тяжелый, самый страшный день моей жизни.

Страйк представил, как она, неподвижная и слегка одурманенная, но тем не менее обидчивая, удерживала возле себя дочь рассказами о своих страданиях, а потом и о погибшем сыне.

— Откуда мне было знать, что я ее больше не увижу? — выдохнула леди Бристоу. — Могла ли я подумать, что потеряю второго ребенка?

Ее воспаленные глаза увлажнились. Она моргнула, и по ее впалым щекам скатились две крупные слезы.

— Будьте добры, посмотрите в этом ящике, — она указала морщинистым пальцем на прикроватный столик, — там должны быть мои таблетки.

Выдвинув ящик, Стайк увидел россыпь белых коробочек разной формы и с разными этикетками.

— Которые?..

— Не важно. Там все одинаковые, — сказала леди Бристоу.

Он выбрал первую попавшуюся: на ней отчетливо читалось: «валиум». У больной был такой запас таблеток, которого хватило бы на десять смертельных доз.

— Достаньте, пожалуйста, две штуки, — попросила она. — Я бы запила их чаем, если он уже остыл.

Страйк подал ей чашку и две таблетки; у нее дрожали руки, и Страйк вынужден был придержать блюдце, не к месту вообразив священника, дающего умирающему причастие.

— Благодарю вас, — шепнула она, вновь устраиваясь на подушках и не сводя жалобного взгляда со Страйка, который опускал на столик ее чашку. — Кажется, Джон рассказывал, что вы знали Чарли. Это правда?

— Да, мы с ним дружили, — подтвердил Страйк. — Я всегда о нем помню.

— А как же иначе? Он был чудеснейшим ребенком. Все так говорили. Самый добрый, самый ласковый — я других таких не знала. Дня не проходит, чтобы я о нем не скорбела.

На улице пронзительно кричали дети, шелестели платаны, и Страйк пытался представить, как выглядела эта комната зимним утром, когда за окном чернели голые ветви, а на его месте сидела Лула Лэндри и, возможно, устремляла свои прекрасные глаза на фотографию покойного Чарли, пока ее одурманенная таблетками мать рассказывала его кошмарную историю.

— Лула знала об этом лишь в самых общих чертах. Мальчики катались на велосипедах. Мы услышали вопли Джона, а потом Тони так кричал, так кричал…

До сих пор Страйк не сделал ни единой пометки. Он не сводил глаз с лица смертельно больной женщины, а она говорила:

— Алек запретил мне смотреть, запретил подходить к карьеру. Когда я услышала об этой трагедии, у меня случился обморок. Думала, я этого не переживу. Хотела умереть. Не понимала, как Господь такое допустил. Но время шло, и я стала понимать, что, наверное, получила по заслугам. — Леди Бристоу рассеянно смотрела в потолок. — Вот и сейчас мне, как видно, ниспослана кара. За то, что я их слишком любила. И баловала. Ни в чем не могла им отказать — ни Чарли, ни Алеку, ни Луле. Да, думаю, это кара, потому что все другое было бы невыразимо жестоко, правда? Заставить меня пройти через такое испытание раз, другой, третий…

У Страйка ответа не было. Леди Бристоу требовала, чтобы ее пожалели, но он не чувствовал той жалости, какой она, вероятно, заслуживала. Она лежала на смертном одре, закутанная в невидимый саван мученичества, и выставляла напоказ свою беспомощность и пассивность, которые вызывали у него в первую очередь отторжение.

— Лула была для меня таким желанным ребенком, — продолжала леди Бристоу, — но она никогда… В детстве она была совершенно прелестна. Маленькая красавица. Я на все была готова ради этой девочки. Но она не любила меня так, как любили Чарли и Джон. Наверное, мы опоздали. Наверное, опоздали ее удочерить. На первых порах Джон ревновал. На него так подействовала смерть Чарли… но потом они очень сблизились. Очень. — Пергаментную кожу ее лба прорезали хмурые морщинки. — Значит, Тони все же был не прав.

— Не прав в отношении чего? — ровным тоном уточнил Страйк.

Лежащие на одеяле пальцы задергались. Леди Бристоу сглотнула.

— Тони был против удочерения Лулы.

— Почему же? — спросил Страйк.

— Он вообще не любил моих детей, — сказала Иветта Бристоу. — Мой брат — очень жесткий человек. Холодный. После смерти Чарли он наговорил всяких гадостей. Алек его ударил. Это неправда. Все неправда — все, что он наговорил.

Ее млечный взгляд скользнул по лицу Страйка, и он на мгновение увидел ее такой, какой она, вероятно, была в молодости, пока еще не растеряла свою красоту: чуть назойливое, чуть инфантильное, трогательно беспомощное, невероятно женственное создание, обласканное и защищенное сэром Алеком, который бросался удовлетворять любой каприз, любую прихоть жены.

— И что же наговорил Тони?

— Страшные вещи про Джона и Чарли. Кошмарные. Я не могу, — слабо выговорила она, — не хочу их повторять. А потом, узнав, что мы собираемся удочерить девочку, он позвонил Алеку и сказал, что мы не имеем на это морального права. Алек пришел в бешенство, — она перешла на шепот, — и отказал Тони от дома.

— И вы все это пересказали Луле, когда она заехала вас навестить? — спросил Страйк. — Про Тони, про его выпады в адрес Джона и Чарли, про его отношение к ее удочерению?

Ему показалось, она почувствовала упрек.

— Точно не помню. Я тогда перенесла тяжелейшую операцию. От лекарств у меня был туман в голове. Мне сейчас не вспомнить… — Тут она вдруг резко переменила тему. — Этот юноша напомнил мне Чарли. Друг Лулы. Такой красавец. Как его зовут?

— Эван Даффилд?

— Вот-вот. Знаете, он ведь недавно приходил меня проведать. Буквально на днях. Впрочем, точно не знаю… я потеряла счет времени… Мне назначили столько лекарств. Но он приходил меня навестить. Это было так трогательно. Он всего лишь хотел поговорить о Луле.

Страйк вспомнил, как Бристоу расписывал, что его мать даже не поняла, кто такой Даффилд; теперь приходилось допустить, что леди Бристоу просто устроила небольшой спектакль, дабы подчеркнуть свое бедственное положение и лишний раз сыграть на сыновних чувствах Джона.

— Чарли мог бы вырасти таким же красавцем. Мог бы стать певцом или актером. Он любил показывать сценки, помните? Как мне было жалко этого мальчика, Эвана. Он сидел и плакал вместе со мной. Признался, что ревновал ее к другому мужчине.

— И кто же это был?

— Певец, — туманно ответила леди Бристоу. — Который сочинял о ней песни. Когда мы молоды и красивы, мы бываем очень жестокими. Как мне было его жалко! Он говорил, что чувствует за собой вину. А я сказала, что он ни в чем не виноват.

— А в чем он себя винил?

— В том, что не бросился за ней вдогонку. Не проводил до квартиры. Не зашел. Не спас ей жизнь.

— Иветта, не могли бы мы вернуться немного назад, к дню, который предшествовал этой трагедии?

Она посмотрела на него с укором:

— Боюсь, ничего другого у меня в памяти не осталось. Я рассказала вам все, что помню. Меня только что привезли из больницы. Накачали обезболивающими. Я была не в себе.

— Еще бы! Но я лишь хотел спросить: вы помните, что в тот день вас навещал Тони?

Наступила пауза, и Страйк заметил, что изможденное лицо как-то ожесточилось.

— Нет, я не помню, чтобы в тот день меня навещал Тони, — выговорила наконец Леди Бристоу. — Я знаю, он говорит, что приезжал, но я этого не помню. Возможно, я спала.

— Он утверждает, что находился здесь одновременно с Лулой, — подсказал Страйк.

Леди Бристоу еле заметно пожала хрупкими плечами.

— Все может быть, — сказала она, — но я этого не помню. — Она немного повысила голос. — Когда мой брат узнал, что я при смерти, он стал относиться ко мне гораздо человечнее. Постоянно навещает. Конечно, не упускает случая вставить шпильку в адрес Джона. Так было всегда. Но Джон… выше всяческих похвал. Пока я прикована к постели, он делает для меня такие вещи… каких нельзя требовать от сына. Я бы скорее ожидала этого от Лулы… но она была избалованной девочкой. Я любила ее, но она была крайне эгоистична. Крайне эгоистична.