Зов кукушки - Гэлбрейт Роберт - Страница 47

— Может, да, а может, нет, — ответил Страйк. — Неужели вы совсем ничего не запомнили? Цвет волос, цвет кожи?

Совсем растерявшись, Бристоу сказал:

— Я же не приглядывался. Хотя… — Он вновь сосредоточенно наморщил лоб. — Помню синюю одежду… То есть… под пыткой я бы, наверное, сказал, что это был белый. Но поклясться не могу.

— И не надо, — сказал Страйк, — это все равно полезная информация. — Он достал блокнот, чтобы не упустить ни одного из вопросов, которые собирался задать Бристоу. — Да, вот еще что. Согласно показаниям Сиары Портер, Лула призналась ей, что собирается все оставить вам.

— А, — вяло протянул Бристоу. — Вот вы о чем.

Он поплелся вперед, и Страйк подстроился к его шагу.

— Я знаю о показаниях Сиары со слов одного из следователей. От некоего инспектора Карвера. Он с самого начала был убежден, что это самоубийство, и решил, что признание Лулы, якобы сделанное Сиаре, подтверждало намерение моей сестры расстаться с жизнью. Мне такой ход рассуждений показался странным. Разве самоубийцы обдумывают завещания?

— Значит, вы считаете, что Сиара Портер выдумывает?

— Не то что выдумывает, — сказал Бристоу. — Скорее, преувеличивает. Куда более вероятно, что Лула сказала обо мне что-то хорошее, ведь мы с ней только что помирились, а Сиара задним числом решила, что Лула уже замышляет самоубийство, и приплела сюда завещание. Она такая… взбалмошная девица.

— Кто-нибудь пытался найти завещание?

— Еще бы! Полиция все перевернула вверх дном. Мы, близкие Лулы, не верили, что она оставила завещание; ее адвокаты тоже не могли сказать ничего путного, но поиски, естественно, проводились. Тщательные, но безрезультатные.

— Если на минуту представить, что Сиара Портер не исказила признание вашей сестры…

— Да Лула ни за что не отписала бы все мне одному. Ни за что!

— Почему же?

— Это автоматически означало бы, что она лишила наследства нашу мать и тем самым причинила ей глубокие страдания, — убежденно сказал Бристоу. — Дело не в деньгах: отец прекрасно обеспечил маму, дело в том, что лишение наследства — это весьма красноречивый жест. Завещание способно нанести любую рану. Таких случаев я видел бесчисленное множество.

— А у вашей мамы оформлено завещание? — спросил Страйк.

Бристоу насторожился:

— Ну… да, думаю, что оформлено.

— Позвольте спросить: кто наследники?

— Я не видел означенного документа, — чопорно ответил Бристоу. — Но разве это имеет…

— Все имеет значение, Джон. Десять миллионов — чертовски большой куш.

Бристоу, видимо, пытался разобраться, что это: бесчувственность или оскорбление. В конце концов он выговорил:

— Поскольку других родственников у нас нет, рискну предположить, что главными наследниками по завещанию будем мы с Тони. Возможно, еще пара каких-нибудь благотворительных фондов: мама всегда щедро жертвовала на благотворительность. Впрочем, вы, надеюсь, понимаете, — тонкая шея Бристоу пошла красными пятнами, — что я не спешу ознакомиться с последней волей матери, учитывая, какие события должны этому предшествовать.

— Понимаю, — сказал Страйк.

Фирма, где работал Бристоу, занимала строгое восьмиэтажное здание с темной аркой. Остановившись у входа, Бристоу повернулся лицом к Страйку.

— Вы по-прежнему считаете, что я заблуждаюсь? — спросил он, не дожидаясь, пока мимо пройдут две женщины в темных костюмах.

— Нет, — честно ответил Страйк. — Теперь я так не считаю.

Невыразительное лицо Бристоу слегка просветлело.

— Ждите моего звонка по поводу Сомэ и Марлен Хигсон. Да, чуть не забыл. Ноутбук Лулы. Я его для вас зарядил, только он запаролен. Полицейские восстановили пароль и сообщили моей матери, но она забыла, а я никогда не знал. Может, он указан в деле? — с надеждой предположил он.

— Не припоминаю, — сказал Страйк, — но это не проблема. Где хранился ноутбук после смерти Лулы?

— Сначала в полиции, среди вещественных доказательств, потом у мамы. Почти все вещи Лулы сейчас у мамы. Она еще не готова решать, что с ними делать.

Бристоу передал Страйку зачехленный ноутбук и распрощался, а потом, едва заметно расправив плечи, стал подниматься по ступеням и вскоре исчез за дверями семейной фирмы.

7

Страйк приближался к улице Кенсингтон-Гор; с каждым шагом натертая протезом культя болела все сильнее. Неяркое солнце тронуло показавшийся впереди Гайд-парк; тяжелое пальто не слишком подходило для такой погоды. Страйка мертвой хваткой держало непонятное подозрение, и он невольно задавался вопросом: может, это просто тень на дне мутного пруда, обман света, иллюзорная рябь на водной глади? Что это за темные пузырьки: то ли след от какого-то склизкого хвоста, то ли просто дыхание водорослей? Не таится ли в грязной воде обманка, почему-то не угодившая в сети?

В Гайд-парк он вошел через ржаво-красные Ворота королевы Елизаветы, богато украшенные геральдическими символами. В силу своей неутолимой наблюдательности Страйк отметил, что скульптурному изображению оленихи с олененком на одном столбе соответствует одинокая фигура оленя на другом. А вообще-то, человеку свойственно усматривать симметрию и равенство там, где их нет. Вроде как одно и то же, а на поверку — совершенно разное… Чем сильнее он хромал по пути к станции метро «Кенсингтон», тем ощутимее бил по ноге ноутбук Лулы Лэндри.

Страйк извелся от боли, неопределенности и тревоги; добравшись до конторы без десяти пять, он с тупой обреченностью выслушал отчет Робин: она так и не сумела пробиться через кордон телефонисток продюсерского центра Фредди Бестиги и не нашла в базе «Бритиш телеком» ни одного абонента по фамилии Онифад среди жителей Килберна.

— Конечно, у них с Рошелью могут быть разные фамилии. — Робин собиралась уходить и уже застегивала пальто.

Страйк вяло согласился. В приемной он сразу рухнул на продавленный диван. Робин ни разу не видела босса в таком изнеможении.

— Как вы себя чувствуете?

— Прекрасно. «Временные решения» больше не беспокоили?

— Нет. — Робин затянула пояс. — Видимо, поверили, когда я назвалась Аннабель. Я еще изобразила австралийский акцент.

Страйк усмехнулся. Робин закрыла промежуточный отчет, с которым ознакомилась в отсутствие других дел, аккуратно поставила его на полку стеллажа, попрощалась и ушла; Страйк так и остался сидеть, положив ноутбук на протертые диванные подушки.

Когда стук каблучков Робин по железной лестнице замер где-то внизу, Страйк протянул длинную руку и запер стеклянную дверь, после чего нарушил собственный запрет на курение в офисе по будням. Сжимая зубами сигарету, он закатал штанину и отстегнул закрепленный на бедре протез. Потом снял гелевую прокладку и осмотрел культю.

Осмотр полагалось производить ежедневно, чтобы не допускать раздражения. Сейчас он обнаружил, что рубцовая ткань воспалилась и горит. У Шарлотты в аптечке хранились всевозможные мази и присыпки для ухода за этим участком тела, который в последние дни подвергался чрезмерной нагрузке. Правда, оставалась возможность, что она побросала кукурузный порошок и «ойлатум» в одну из еще не распакованных коробок. Но сходить и проверить уже не было сил, а главное — не хотелось снова надевать протез. Страйк в задумчивости курил на диване, а пустая штанина свисала на пол.

Мысли перескакивали с одного на другое. Разные семьи, разные фамилии, сходные — при всем внешнем различии — детские годы его и Бристоу. В биографии Страйка тоже были фигуры-призраки: взять хотя бы первого мужа матери, о котором она почти не рассказывала: упоминала только, что этот брак с самого начала был ей ненавистен. Тетя Джоан (прекрасно помнившая те эпизоды, которые Леда предпочла забыть) говорила, что Леда вышла замуж, когда ей было восемнадцать, и сбежала от мужа через две недели, а в объятия Страйка-старшего (который, если верить тете Джоан, выступал в Сент-Мозе на ярмарке) ее толкнуло исключительно желание получить новое платье и сменить фамилию. Леда, конечно, хранила верность этой необычной фамилии более истово, чем любому из сожителей. Она и своего будущего сына, задолго до его незапланированного появления на свет, обрекла зваться так же.