Перекресток: путешествие среди армян - Марсден Филип - Страница 2

Тех, кого не убили сразу, собрали в колонны и погнали на юг. Это и были этапы. Дэвису удалось составить отчет только об одной из этих печальных колонн, которая вышла из Харпута первого июля 1915 года.

День первый. Три тысячи армян покидают Харпут. Охрана из семидесяти турецких жандармов — заптиев под командованием Фаик-бея.

День второй. Фаик-бей требует четыреста лир с колонны за обеспечение их безопасности. Фаик-бей исчезает.

День третий. Первые случаи похищений женщин и девочек курдами. Открытое насилие со стороны заптиев.

День девятый. Всех лошадей отправили назад в Харпут.

День тринадцатый. Заптий вымогает двести лир. Заптии исчезают.

День пятнадцатый. Курдская «охрана» уводит сто пятьдесят мужчин и вырезает их, затем грабит колонну. Присоединяется другая колонна из Сиваса. Общее количество — восемнадцать тысяч человек.

Дни с двадцать пятого по тридцать четвертый. Жители деревень совершают набеги на колонну. Много женщин похищено.

День сороковой. Восточный Евфрат. Окровавленные одежды на берегу реки, в воде двести трупов. Армян вынуждали откупаться от участи быть брошенными в реку.

День пятьдесят второй. Курды отбирают все, включая одежду.

Дни с пятьдесят второго до пятьдесят девятый. Обнаженные, без пищи и воды, согнувшиеся от стыда женщины. Сотни умирают от палящего солнца. Вынуждают платить за воду. Деньги спрятаны в волосах, во рту, в гениталиях. Многие бросаются в колодцы. Жители арабских деревень дают из жалости кое-какую одежду.

День шестидесятый. Из восемнадцати тысяч осталось триста человек.

День шестьдесят четвертый. Мужчин и больных сжигают заживо.

День семидесятый. Сто пятьдесят человек прибывают в Алеппо.

Когда после нескольких часов чтения подобных отчетов я поднялся из-за стола, то почувствовал себя ошеломленным и онемевшим. Я возвращался в центральную часть Алеппо по старинным узким улочкам, заполненным автомобилями образца пятидесятых годов и оживленно болтающими прохожими. А меня преследовали сцены резни. Я бродил по улицам еще долго после наступления темноты, а когда наконец вернулся в свой отель, то был полон решимости попытаться разузнать как можно больше об этом. Одно место особенно поразило мое воображение — некая пещера в Шададди. Я переменил свои планы, взял у Торгома карту, рекомендательное письмо и, покинув Алеппо, двинулся в пустыню.

К югу от города Хассаке дорога бежит прямая как стрела, и автобус поглощает ее миля за милей. Дорога то идет под уклон, то поднимается, сужаясь к низкому горизонту, но не меняет направления. По сторонам дороги мелькают телеграфные столбы, пока все не сливается в одно мерцающее жаркое марево. На карте Торгома Шададди — не более чем точка в пустыне. На нее указывает тонкая стрелка, направленная от Рас-эль-Айн вниз. Теперь там нефтебуровая станция; в одном из стандартных домиков я и нашел техника, который закивал головой, когда я передал ему письмо Торгома, — да, он знает об этой пещере.

Техник вывез меня из города на потрепанном джипе. Я сел сзади, чтобы не бросаться в глаза, а на контрольно-пропускных пунктах съеживался на полу за сиденьем: мы находились теперь в непосредственной близости от иракской границы, и нефтяное месторождение тщательно охранялось.

Сухой ветер задувал под брезентовый верх джипа, который спешил пересечь пустыню, направляясь к видневшемуся впереди нагромождению холмов. Это был холодный и жестокий ветер; в тех местах, где он пронесся, песок из глубинного слоя и кварцевые образования под ним сверкают белизной костей. Здесь ничего не росло. Единственное разнообразие вносили безжизненные очертания двигающихся верхушек вспомогательных насосов. Мы свернули с шоссе и медленно поехали по разбитой проселочной дороге. Нас окружили массивные песчаные дюны яйцевидной формы. Мы тряслись по дороге, пока дюны не кончились, уступив место широкой впадине. Техник остановил джип и поставил его на ручной тормоз. Закурив сигарету, он показал мне рукой на ложбину.

Пещера в Шададди, Сирийская пустыня.

Стремительные потоки прорезали глубокое русло, уходившее вниз, к скале. Я пошел по похожему на трубу сухому дну к тому месту, где оно неожиданно выводило к отверстию в пещере. Когда я заглянул вниз, в проем, и пригляделся, то увидел пространство, на которое я смотрел как бы из купола верхнего света. Я спрыгнул вниз на сырой, грязный пол. Три вспугнутых мной голубя взлетели и исчезли в потоке небесного света. У основания одной из стен, куда попадали солнечные лучи, рос мох, похожий на зеленую подушку. Вниз от стены тянулся проход, уводивший в темноту. Воздух был теплым и влажным. Я подумал, что именно здесь заключена история армянского народа, спрятанная под этим грязным куполом, укрытая и похороненная за семью печатями государственных секретов, в земной полости под покровом пустыни, раскинувшейся во все стороны на сотни и сотни миль. Именно здесь пытались покончить с Арменией.

Я включил фонарь и пошел вниз по проходу. Не было видно никаких следов когда-то происходивших здесь событий, ни малейшего намека на то, что здесь вообще что-то произошло, кроме мощного иссушающего натиска пустынных бурь.

Но для заптиев эта пещера представляла собой готовое решение. Раз горы очищены от армян, так пусть Сирийская пустыня ими наполнится. Из Константинополя пришел приказ очистить территорию. Применялись разные способы. Расстреливали, но это был очень медленный способ ликвидации. Часть утопили в реке. Многие просто умерли от болезней, голода и жажды. Пещера Шададди предоставила убийцам собственные природные свойства: «коридор» был очень длинным и очень вместительным.

Охранники приводили сюда армян и заталкивали их внутрь тысячами; чем больше их оказывалось в пещере, тем дальше были вынуждены отступать первые вниз по проходу. Затем охранники натаскали ко входу в пещеру кустарника и подожгли его. В эту ночь они караулили пещеру, расположившись лагерем на краю ложбины. А затем вернулись в город.

Возможно, что никто никогда так и не узнал бы о случившемся (нет ли еще других Шададди, о которых пока ничего не известно?), если бы не один уцелевший мальчик, который через три дня выбрался из глубин туннеля — пополз по трупам и телам, через пепел костра, поднялся на поверхность и снова оказался в пустыне…

Проход все тянулся, я шел почти ощупью по его извивам. В желтом луче фонаря удавалось рассмотреть немногое. Воздух стал спертым, я больше не ощущал дуновения ветра со стороны входа. Казалось, странная неодолимая сила затягивала меня в туннель и каждый шаг уводил меня все дальше от привычной жизни. За спиной я чувствовал огромную пустоту… но еще большую — впереди. Я вторгался в чужие владения, я казался самому себе осквернителем могил, которым движет нечто более темное, чем жадность. Меня гнало вперед любопытство. Я знал, что ничего там не найду, но продолжал идти. Я шел упорно, почти потеряв способность реально мыслить. Я шел вперед, потому что был уверен: повернуть назад — значит потерять то, что осталось там от Армении.

Ноги мои скользили и шлепали по невидимым лужам. Чтобы удержать равновесие, я упирался рукой в сырую стену. Я заметил, что туннель сужается, пришлось пригнуться. Потом я поскользнулся одной ногой на грязевом заносе, фонарик выпал из руки, звякнул о камень и погас.

Несколько минут я просидел на корточках совершенно неподвижно. Поднеся руку к лицу, я ничего не увидел. Я повернул голову в одну сторону, затем в другую, и уже скоро я был не в состоянии определить, с какой стороны я пришел. Я попытался представить себе запах дыма, заполнявшего туннель, и звуки — возникла ли тогда паника или было тихое смирение, покорность судьбе? Матери, нашептывающие ничего не значащие слова своим детям, немногочисленные мужчины, слишком ослабевшие, чтобы проявить заботу, нагромождение тел, медленная смерть от удушья…