Перекресток: путешествие среди армян - Марсден Филип - Страница 12

— Он взял с собой шашки динамита, а за пояс заткнул револьвер. С горы он спускался, — Томас наклонился вперед и заговорил тише, — медленно-медленно, от дерева к дереву. Он выбрался из леса и ползком подкрался к месту, прямо под которым расположились турки. Он зажег фитиль и изо всех сил бросил шашку динамита вниз. Секунда, вторая, третья… ничего! Тогда он поджег фитиль второй шашки. На этот раз как рванет — паф!

Знаете, я думаю, взрыв поразил Ованеса больше, чем турок! Мы наблюдали за ним: он повернулся и побежал в испуге обратно, вверх по горе. Он был абсолютно уверен, что турки преследуют его. Вот они уже догнали его, схватили за куртку, но ему удается вырваться из их рук. Дальше, дальше! Он выхватил револьвер и, не оборачиваясь, выстрелил через плечо, шум так оглушил его самого, что он решил, будто стреляли в него, тогда он упал на землю.

Он дотронулся до лба — крови нет! Встал на ноги и пошел в нашу сторону. «Я могу ходить!» Тогда он посмотрел назад, вокруг… и оказалось, что курткой он зацепился за ветку. Никаких турок не было. Спрятавшись за деревьями, мы умирали от смеха, а он, приосанившись, постарался выглядеть как и подобает герою, вернувшемуся из боя!

Томас снял очки и вытер глаза:

— Ох уж этот Ованес!

Из тех, кто пережил эту эпопею, в живых осталось немного. Томас был одним из них. Теперь он смотрел в окно, спокойный и печальный после своего оживленного рассказа, и солнце освещало его морщинистое лицо. Я испытывал благоговейный восторг, я был потрясен необычайной историей его жизни и еще тем, что пережитые им страдания не оставили в нем горечи, свойственной довольно многим, — наоборот, он был уравновешен и остроумен. Я спросил его:

— А семья у вас есть?

— Есть. В основном все в Америке, в Лос-Анджелесе.

Я не мог представить себе этого гордого старика в Калифорнии.

— Вы бывали там?

— О да.

— И вам там понравилось?

— Мне понравилось. — Он отвел взгляд. — Но я никогда не смог бы там жить. Америка — неподходящее место для восточного человека.

Гаспар оставил заботу обо мне своим друзьям, которые вызвались устроить меня на ночь. Представители четырех поколений сидели на диванах вокруг полыхавшей жаром круглой печи. Двухлетняя девочка сидела на колене своего прапрадеда и теребила его за усы. Ее мать, Анаид, внесла на подносе звенящие бокалы. В комнате было тепло и уютно по-домашнему, на какой-то момент я начисто забыл о всех границах и о враждебности Бекаа.

Незнакомый мужчина с пушистыми усами склонился ко мне и налил в бокал арака.

— Что вы здесь делаете?

— Пытаюсь добраться до Дамаска.

— Понятно, а я пытаюсь вернуться в Кувейт.

Я сказал, что теперь, пожалуй, ему уже недолго осталось ждать.

— Я уже столько жду!

— Зачем спешить?

— Три кило. — Он подмигнул мне. — Три кило золота у меня в Кувейтском банке.

Я живо представил себе его золото, лежавшее теперь в каком-нибудь багдадском подвале, но промолчал и повернулся к Анаид, которая забрала девочку к себе, подальше от волос старика.

— Знаете, Айнчар совсем неплохое место… Получше Америки… Там я бы никогда не завела себе детей!

— Почему нет?

— Там так опасно!

— А в Бекаа безопасно? Она вздохнула:

— Так ведь это дома. Я ездила в Лос-Анджелес и боялась там даже за порог ступить. Кругом наркоманы и убийцы. Я так была рада вернуться.

Мог ли я подумать, что услышу такие слова здесь, в Бекаа, от ливанской христианки! Брат Анаид, Левон, приехал из Алеппо дня на два. Он был больше похож на левантийца, чем на армянина, с глазами, полными мрачной скрытой обиды. Он проглотил очередную порцию арака, склонился ко мне и ткнул пальцем в сторону окна:

— Он там, наверху, всего в нескольких километрах отсюда.

— Кто?

Он усмехнулся мне в лицо, откинулся назад и ничего не ответил.

— Кто? — повторил я, чувствуя нарастающее раздражение.

— Твой Терри Уэйт!

— Левон, — резко осадила его сестра. — Тише!

Я попросил ее не волноваться, но у меня пропало ощущение уюта.

Воцарилось молчание, все старательно избегали моего взгляда. Левон предложил выпить за здоровье западных заложников, но вышло это неловко и вымученно, никто не поддержал его. Чуть позже все разошлись, а меня проводили в маленькую спальную комнату. Я распахнул окно и окинул долину взглядом. Ночь стояла ясная и очень холодная; в лунном свете снег на горе Саннин полыхал синим огнем.

В Кувейте с минуты на минуту должно было начаться наступление, а здесь, в долине Бекаа, где перемешались воинствующие люди, люди, потерявшие состояние, тюремщики и заложники, все было спокойно.

4

За рулем своего темно-красного «плимута-фьюри», полыхающего изнутри кумачовой обивкой, Степан выглядел совсем маленьким. Только был он самым хитроумным человеком из всех, кого я встречал на Ближнем Востоке, где хитрый ум ценится превыше всего. Он мог быть только армянином.

Я познакомился со Степаном в Айнчаре. У него были живые темные глаза, а энергия била из него ключом и выплескивалась на окружающих. Он тоже ехал в Дамаск, и в одно прекрасное солнечное утро мы проделали с ним обратный путь к границе. Теперь ливанцы отказывались выпускать меня из страны до тех пор, пока не убедятся, что сирийцы разрешат мне въезд в их страну. А я не мог этого доказать, не проделав путь в две мили по ничейной земле. Для Степана это не составило проблемы. Для него и его «Красного зверя» дорога между Айнчаром и Дамаском была домом родным. Он забрал у меня паспорт и, развернув машину по широкой дуге, плавно покатил к границе. Он даже хода не замедлил, пересекая ее, просто свесил в окно руку и махнул пограничникам. Они махнули ему в ответ.

Не прошло и часа, как машина сверкнула наверху красной крышей и вернулась.

— Все в порядке?

Он кивнул. На большой скорости мы взлетели вверх к перевалу, проскочив ничейную землю, и спустились вниз, к сирийской границе. Там я целиком положился на своего спутника. Мы переходили из кабинета в кабинет, ждали, пока латиноамериканский дипломат оформит въезд в страну двух юных танцовщиц в боа из перьев; собрали печати и заполнили бланки; пришлось мне ответить на странные вопросы о моей семье и о моих контактах в Бейруте, а также заверить, что у меня и в мыслях не было поехать в Израиль (все рекомендательные письма от иерусалимского патриарха я заблаговременно спрятал). Степан вовремя подсказал мне, кому из стражей границы сколько платить:

— Десять долларов этому… пять тому… этому ничего… сотня сирийских фунтов…

Получив разрешение, мы направились через границу вместе с сирийским майором, который втиснулся между нами на переднем сиденье: таможенники нас пропустили, также как и на остальных контрольных службах; подпрыгивая на ухабах, мы катились вниз по дороге, ведущей нас в Сирию, к пустыне, под лучами зимнего солнца, освещавшими каждую выбоину, и слушали, как потрескивают разогревшиеся за день камни отвесных скал.

Степан вставил кассету в автомобильный магнитофон.

— Фрэнк Синатра… «Унеси меня на Луну». Моя любимая!

— Степан, ты молодец, — сказал я. — Спасибо тебе. Он засмеялся и сказал по-армянски:

— Этот, что здесь сидит, из тайной полиции. Я знаю всех наперечет, но этот — плохой человек. Он сказал мне, что они послали вчера четыре телекса о тебе в органы безопасности Дамаска. Так что тебе повезло!

— Дело не в везении, — ответил я, — просто это очередное доказательство эффективности армянских связей.

Сирийская граница оказалась для меня самой трудной. После семи недель путешествия ее пересечение казалось мне большим достижением и укрепило мою веру в армян. Остальные трудности, ожидавшие меня на пути в Армению, представлялись мне незначительными по сравнению с этой, и, как ни странно, неожиданно для себя самого я вдруг почувствовал, что с радостью возвращаюсь в Сирию. Действительно, мне ведь уже и не верилось, что я туда наконец попаду.