Танталэна - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 19

Шмербиус жил рядом со мной, в соседней комнате. Он вставал в 6 часов утра, доставал с пола башмак и стучал им ко мне в стену. Затем он швырял башмак в противоположную стену, за которой жил его раб — негр с медным обручем на шее. Я одевался и шел к нему в комнату. Стены этой комнаты были увешаны чертежами и схемами. Письменный стол был завален грудой бумаг, нот и книг. Такого беспорядка мне еще никогда не приходилось видеть. Но Шмербиус чудесно разбирался в нем. Для него этот беспорядок был образцовым порядком. Он с легкостью извлекал из этой груды любую бумажку. Тут же лежала и та половина рапорта Томаса Коллинса, которую Шмербиус отнял у дона Гонзалеса.

Раб-негр приносит нам кофе. Шмербиус локтем очищает край стола от бумаг и ставит на него стаканы. Несколько нотных тетрадок падает на пол. Шмербиус суетливо подымает их и кладет на самый верх бумажной горы так, что они качаются от каждого прикосновения к столу. Выпив кофе, он ставит стаканы под стол и начинает диктовать:

„Приказ № 1016 Председателя В/С Аполлона Шмербиуса“, — вывожу я под его диктовку, а сам думаю о папе. Что он сейчас делает? Как бы они не уморили его каторжной работой! Не отдать ли мне Шмербиусу начало этого проклятого документа? Может быть, тогда Шмербиус смягчил бы участь отца.

— Пишите, — говорит Шмербиус. — „Начальнику арсенала Гассану-бен-Дигаму. Снаряды образца Е17 отправить к Эрлстону, на Вращающийся Форт немедленно“.

„Нет“, — думаю я, — „раньше всего я должен повидаться с папой и посоветоваться с ним. Ведь я могу многого не знать. Может быть, он не хочет отдать этот документ Шмербиусу“.

— Написали? — спрашивает Шмербиус. — Я очень рад, что Эрлстона назначили комендантом Вращающегося Форта. Он — смелый, исполнительный и преданный нашему делу человек.

Я с трудом сдерживаю улыбку. Всего одну неделю живу я на этом острове, а уже знаю много такого, чего не знает сам Шмербиус. Например, что Эрлстон предатель, ненавидящий Шмербиуса. Но зачем мне говорить об этом? Шмербиус мой враг, и смуты среди пиратов мне на-руку.

— Мистер Ипполит, — наконец говорит мне Шмербиус (он со мною любезен попрежнему), не хотели ли бы вы пойти сегодня в Оперу? Я покажу вам мою новую певицу. Она очаровательна, бесподобна! Лучше, чем я ожидал. Сегодня она выступает в моей опере „Месть морехода“. Это моя удачнейшая вещь. Нежная и бурная. Там-там-там-там-там-там!

И он запел резким дребезжащим фальцетом.

Я ответил ему, что с радостью пойду в Оперу. О, мне хотелось посмотреть на Марию-Изабеллу. Может быть, она заметит меня. Может быть, вам удастся поговорить! Нет, нет, ни за что не удастся. Ведь Шмербиус не отпускает меня ни на шаг, а за ней, верно, следят еще строже.

Весь этот день прошел в скучной работе: под диктовку Шмербиуса я писал приказы и обязательные постановления. Потом линовал ему тетради для нот. Потом проверял какие-то бесконечные счета, составленные в двадцати различных валютах. Шмербиус работал суетливо, постоянно перескакивая с предмета на предмет. Он был органически неспособен ни к какому порядку, ни к какой системе. Но зато умел работать, как вол.

В шесть часов вечера негр подал нам обед. Я был чертовски голоден и с радостью набросился на еду. Шмербиус ел неопрятно, все хватал руками, нестерпимо сопел и чавкал. Но за время нашего сожительства моя брезгливость успела притупиться, и он уже не вызывал во мне былого отвращения.

После обеда он вытер губы рукавом, а рукав, обтер ладонью.

— Пора идти. Мне, как автору, неловко опаздывать, — сказал он, вышел и стал быстро спускаться по лестнице. Я рысцой побежал за ним.

Солнце стояло еще довольно высоко, я на площади было жарко, как в пекле. Камни мостовой жгли мне пятки сквозь подошвы моих порядком истрепанных башмаков. Мы шли прямо через площадь и приближались к виселице. Трупы были уже убраны, и птицы, сидевшие на перекладине, грустно глядели на нас голодными глазами.

Когда мы подошли к этим печальным воротам, глаза Шмербиуса упали на маленькую бумажонку, приклеенную к одному из столбов. Мы оба прочли: ее. На ней было написано:

„Радуйтесь, джентльмэны удачи! Скоро вы перестанете быть рабами. Никто не станет отбирать вашу добычу в казну. Вы сможете спокойно пропивать свои деньги в тавернах. Через неделю на этой виселице, рядом с Ли-Дзень-Сянем, будет болтаться Шмербиус“.

— Фу, какая мерзость! — сказал мой повелитель, плюнул и сорвал бумажку. Его лицо исказилось от злобы. — Я узнаю, кто это сделал и буду беспощаден! Ни один не уйдет от петли. Я усовершенствую сыск. У меня будет по два шпиона на каждого джентльмена удачи!

Двери Оперы были широко раскрыты. Народ толпился у входа. По широкой мраморной лестнице подымались негры с кольцами в носу, индейцы с перьями на голове, арабы в шелковых чалмах, пестрые косоглазые китайцы с длинными косами, итальянцы в изодранных парусиновых брюках, похожие на цыган, смуглые, с большими сверкающими глазами, и англичане в широкополых кожаных шляпах, с рыжими бакенбардами на обветренных красных лицах, с черной от времени трубкой во рту. Изредка в этой толпе мелькали люди в европейских костюмах, лакированные, напомаженные, с белыми цветами в петлицах. Лица у них были лощеные, наглые, и они были противнее всех. А какие дамы были у этих джентльменов удачи! В глазах рябило от пестроты их кожи и туалетов, от блеска бесчисленных золотых украшений.

При нашем приближении толпа замолкала и расступалась. Мы вошли в здание и поднялись по лестнице в небольшую залу. Здесь было еще больше народу. Яркий электрический свет сверкал и дробился в ожерельях и серьгах женщин.

К нам подошел высокий толстый негр в пестром мундире с блестящими пуговицами и с обручем на шее. „Капельдинер, должно быть“, — подумал я.

Шмербиус быстро повел нас по каким-то ярко освещенным коридорам. Я шел за ним, за мной этот негр. Внезапно я почувствовал, что он дергает меня сзади за куртку. Я обернулся и вдруг узнал его.

— Джам… — начал было я.

Но он испуганно приложил палец к губам.

— Да, это я, Джамбо, — прошептал он. — Вот вам записка от дона Гонзалеса.

С этими словами он торопливо сунул мне в руку маленький клочок бумаги. Я спрятал записку в карман.

— Вот ваша ложа, сэр, — громко сказал Джамбо Шмербиусу, отворяя перед нами дверь.

Мы вошли в большую темную ложу. Занавес еще не подымался, но огни в зале были уже потушены. В ложе, кроме нас, сидело пять человек. Двух из них я знал. Это были члены Верховного Совета — начальник арсенала Гассан-бен-Дигам, тот самый араб с хитрыми глазами, который на Совете сидел рядом с Эрлстоном, и стриженая девушка в синих шароварах, мисс Мотя, как ее называл Шмербиус.

В середине ложи сидел высокий жирный негр, с маленькими, чуть-чуть раскосыми, блестящими глазами, приплюснутым носом и необычайно толстыми губами. Голова его была покрыта шлемом, украшенным пышными страусовыми перьями. К передней части шлема, надо лбом, была прикреплена лицевая часть черепа. Казалось, будто у этого человека два лица: лицо толстогубого негра и лицо смерти. Одет он был пышно и вооружен с ног до головы.

Шмербиус подошел к нему и низко поклонился.

— Привет вам, атаман и повелитель, — сказал он.

Негр кивнул головой и все перья на его шлеме заколыхались.

Так вот он каков, этот Ли-Дзень-Сянь! Я думал, что он китаец, а он оказался негром.

Грянула музыка, поднялся занавес, и началась опера Аполлона Шмербиуса „Месть морехода“.

Я профан в музыке, но должен признаться, что эта опера очаровала меня. Буйная и ласковая, она то наполняла мое сердце бурной радостью, то омрачала глубокой печалью. Да, Аполлон Шмербиус действительно великий композитор. Сюжет оперы мне понравился меньше. Он был слащав и сантиментален. Я ждал появления Марии-Изабеллы. Но в первом действии она не участвовала.