Танталэна - Чуковский Николай Корнеевич - Страница 13

Обо мне забыли. Насквозь промокший, я стоял у мачты и смотрел на бушующее море. О, как слаб и жалок человек, как могущественна природа! Правда, до поры до времени она бывает ласкова и незлобива. И человек начинает думать, что ему подвластно все. Он строит корабли, дома, мосты, аэропланы и верит, что создания его рук незыблемы. Но приходит срок, и природа теряет терпение. И человеческие домики, мостики, кораблики — рушатся, как щепки.

Настала ужасная ночь. Все оставались на палубе. Лучше встречать опасность лицом к лицу, чем сидеть в каюте, как в гробу, и не знать, что тебе угрожает. Кресло мое давно было унесено волнами. Я во-время успел соскочить с него и привязать себя одеялом к мачте. Каково бедным заключенным, сидящим в трюме! Темно, ящики, в беспорядке лежащие друг на друге, валятся. Они не знают, в каком положении находится корабль, и каждую минуту прощаются с жизнью. Правда, здесь ветрено, здесь дождь льет, как из ведра, но все же здесь на воздухе лучше, чем в душном вонючем трюме. Я решил сказать об этом Шмербиусу.

Шмербиус, кружась, прыгал по палубе. Его возбуждение было прямо пропорционально интенсивности бури. Чем сильнее ветер, чем выше волны, чем хлеще ливень, тем отчаянней носился он с одного конца палубы на другой, лазил по готовым каждую минуту оборваться реям, поправлял тухнущие фонари, спасал смываемые волнами шлюпки. Его визгливые приказания сливались с воем ветра. Наконец, он случайно подбежал ко мне. Я попросил его вывести заключенных на палубу.

— Только не сейчас, — закричал он. Он наклонился к самому моему уху, я едва слышал его слова, относимые ветром, и заглушаемые грохотом бури. — Сейчас они будут мешать. На рассвете я прикажу их вывести.

После четырех часов ночи облака немного поредели. Но буря не утихала. Среди туч появилась бледная луна. Дождь прошел. Засиял тусклый печальный рассвет. И мы увидели бесконечное пространство воды, покрытое бушующими волнами, по которым, как морская птица, несся на восток наш истрепанный корабль с изорванными парусами. Он сидел в воде гораздо глубже, чем накануне. Волны то и дело обрушивались на палубу.

— Корабль совсем плох, — сказал Шмербиус Баумеру.

— Он переполнен водой, — ответил боцман.

— Мистер Шмербиус, — сказал я, — вы обещали на рассвете вывести ваших пленников на палубу.

— Пускай тонут, сказал немец и засмеялся.

— Баумер, выведите заключенных на палубу, — провизжал Шмербиус, и тот хмуро и неохотно пошел вниз.

Вдруг на востоке в сыром утреннем тумане выросло черное пятно. Оно быстро росло. Скоро я разглядел высокую гряду скал, перед которой белели буруны. Нас стремительно несло на нее. „Так вот где она, наша гибель“, подумал я.

— Это Танталэна! — закричал Шмербиус. — Переменить флаг!

И сам бросился исполнять свое приказание. Он опустил трехцветный — сине-бело-красный — нидерландский флаг и поднял на его место огромное черное полотно с изображением черепа и двух скрещенных костей.

Наконец, на палубу вышел Баумер, ведя за собой дона Гонзалеса, Джамбо и четырех пленных матросов со связанными руками. Ни моего отца, ни Марии-Изабеллы между ними не было!

Баумер отвел их на корму, посадил между канатами и сам сел рядом с ними.

Но где же папа? Уж не утонул ли он? Или они пытали его и замучили до смерти? Что сталось с бедной Марией-Изабеллой?

Шмербиус был занят флагом, и мне не у кого было узнать. И решил сам сходить на корму и поговорить с доном Гонзалесом. Я встал на ноги и, шатаясь, медленно пошел по палубе. Утесы увеличивались на моих глазах. Я уже слышал гул прибоя. Нас стремительно несло на кипящие прибрежные буруны. Только бы узнать, что с отцом, а там можно и умереть.

Я забыл свою слабость и скоро добрался до кормы.

— Дон Гонзалес! — закричал и. — Где мой отец, Геннадий Павлович Павелецкий?

— Он… — начал было дон Гонзалес.

— Молчать! — заревел Баумер и ударил дона Гонзалеса ладонью по лицу.

— Как ты смеешь, мерзавец! — закричал я и кинулся на него с кулаками.

Огромная рука немца схватила меня за шиворот и потащила к перилам. Передо мной, совсем близко, выросли огромные черные скалы. Немец перегибал меня в воду. Я крепко вцепился в перила. Но немец второй рукой поднял мои ноги, я не мог удержаться и полетел вниз.

Глава десятая. Неведомая земля

На несколько секунд вода закрыла меня. Но вот волна схлынула, и я снова оказался на поверхности. Корабль был уже значительно впереди меня. Он летел прямо на высокий черный утес. Огромная волна снова покрыла меня с головой. Когда я во второй раз выплыл на поверхность, я увидел странную картину.

Огромный утес был повернут. Между скалами открылся длинный широкий канал. И наш корабль, стремительно увлекаемый ветром, подобно большой растрепанной серой птице, влетел прямо в него. Следующая волна помешала мне видеть, что происходило дальше. Когда она прошла, утес уже стоял на месте, и не было ни корабля, ни канала. Только волны да буруны, да скалы.

Я хорошо плавал и мог часа полтора продержаться на воде. Но теперь, после болезни, я не был уверен в своих силах. Я заметил, что волны довольно быстро несли меня к скалам и решился предаться на волю судьбы. Если мне удастся миновать этот ряд рифов, возле которых клокотали пенистые буруны — минут через двадцать я буду у скал. А там — посмотрим!

Я лег на спину и смотрел в небо. Тучи рассеялись, и небо было ясное, как всегда. Оно даже еще больше сияло, как бы промытое дождем. Но мое спокойное созерцание продолжалось недолго. Вода вдруг завертела меня, как волчок, и куда-то стремительно понесла. Я почувствовал, что по спирали спускаюсь вниз, вглубь широкой водной воронки. Внизу бурлила и клокотала желтоватая пена. Я несся по широким кругам так быстро, что у меня помутнело в глазах. И с каждым кругом все ниже, ниже, ниже. Каждый круг меньше предыдущего. Все ближе кипящая пена.

И вдруг над воронкой выросла громада небывало-огромной волны. Она подхватила меня и понесла на своем гребне к неподвижным, но все растущим скалам. По мере приближения к ним, волна все слабела, уменьшалась и покрывалась розовато-желтой пеной. Когда волна уже совсем ослабела, я почувствовал под ногами песок. Я сделал несколько шагов вперед, и мои плечи выступили из воды.

Но теперь волна потащила меня обратно. Я изо всех сил уперся ногами в песок, но она вымывала у меня из-под ног песчинку за песчинкой. Я сделал невероятное усилие, шагнул вперед и вышел на узкий песчаный пляж, окаймляющий скалы.

И сейчас же в изнеможении повалился на песок. Надо мной, громоздясь одна на другую, к небу уходили черные скалы. Передо мной простирался бушующий океан. Я лежал на узкой (не больше двух сажен) полоске песку, отделявшей подошвы скал от воды. Песок был мокрый. Он не успел высохнуть после ночного ливня. Солнце еще не проникало сюда, потому что этот берег был обращен к западу. Скалы были совершенно голые. Ни деревца, ни травы, ни мха. Я снял одежду и положил ее на песок сушиться. Усталость одолевала меня. Я уткнулся лицом в песок и заснул мертвым сном.

Проснулся я оттого, что у меня озябли ноги. Подняв голову, я увидел, что полоска песку, на которой я лежал, сузилась, стала не шире полутора — двух аршин, и ноги мои находятся в воде. Я вскочил и оделся, так как ветер успел высушить мое платье. Затем я лег параллельно берегу, у самых скал, и снова заснул.

Я проснулся во второй раз, почувствовав, что вода ласково лижет мой правый бок. Теперь море подступило к самым скалам. Полоска песку, на которой я лежал, была не шире восьми вершков. Я встал на ноги. Ветер почти совсем утих, но море продолжало бушевать попрежнему. Я понял, что произошло. Меня принесло сюда во время отлива, а теперь начался прилив. И узкая полоска песку, служащая мне убежищем, будет через минуту залита.