Кровь с небес - Фоис Марчелло - Страница 3

«Ну так что?» – спрашивал он, почти не открывая рта.

Я пожимал плечами в ответ. Я всегда так делал в детстве, так отвечаю и теперь, когда стал взрослым. Ну так что «что»? Я пожимал плечами, и обычно это означало много разного: я хочу пить, я голоден, мне не спится. «У меня все хорошо, – произносил я вслух, – а как вы поживаете?»

Прадедушка улыбался. Видно было, что во рту у него остались только передние зубы. «Хорошо-то тебе хорошо, да только что-то не похоже», – усмехался он, скептически поглядывая на меня.

Это была правда: дела мои в самом деле шли неважно. Я в то время слишком много работал.

«Отвяжитесь вы от него!»– вмешивался дедушка Гунгви, обращаясь к своему отцу. По словам моей матери, дед всегда был очень суров со своими детьми, но мягок, даже излишне нежен в обращении с внуками. Внуки были плоть от его плоти и кровь от крови, в них было продолжение жизни. Они наследовали имя, они были новым упругим зеленым побегом на семейном древе. И так далее и тому подобное.

Дед в моем сне был точь-в-точь таким, каким я его запомнил, каким я его увидел однажды в детстве. Деда обрядили, словно он собирался на праздник, его обмыли с содой, и чистая кожа была совсем как у живого.

Дед и прадед с отцовской стороны никогда не появлялись в доме, они ни разу не заходили. Их словно вовсе не было. Я думаю, так случилось из-за моей матери. Она всегда держалась на расстоянии от родни мужа, то есть моего отца. Конечно же, она была хорошей невесткой, Бог свидетель, ее не в чем было упрекнуть. Она была заботливой и внимательной, даже слишком внимательной, но ведь известное дело: когда мужчина женится и уходит из дома, то семья жены приобретает сына, а семья мужа – теряет.

Это дождь был повинен в том, что я спал и видел во сне, как просыпаюсь, ощупью выхожу из спальни и бреду вниз. Я иду на кухню, чтобы выпить воды.

Первая ступенька лестницы скрипит. И на ней, так мне снилось, сидит мой отец. «Я слишком рано вас покинул, я едва успел увидеть, как ты стал подрастать, – говорит он. Потом он сутулится, вбирает голову в плечи и продолжает: – Но я все равно доволен. Мне не в чем тебя упрекнуть, слава богу, у вас ни в чем нет недостатка. Ни у тебя, ни у твоего брата, ни у матери».

«Да, ни в чем недостатка… У нас все есть, но, отец, вы правы, слишком рано вы от нас ушли…» И тут у меня перехватывает горло.

Тогда я тоже усаживаюсь на ступеньку рядом с отцом. Но я не знаю, о чем я мог бы ему рассказать. Обычно мы просто долго смотрели друг на друга.

Однако на этот раз, в полной темноте, мы сумели подробно поговорить об очень многом. Раньше мы никогда столько друг другу не говорили. И быть может, имей мы даже такую возможность, впредь никогда бы не сказали.

И вот той ночью я попросил у отца совета. «Что мне делать, – спрашивал я, – как мне поступить с этим делом?»

«Как обычно, как ты всегда поступал до сих пор, – отвечал мне отец. – Делай так, как тебе кажется правильным».

«Да, верно, но тогда мне придется отказаться от этого дела. Однако что-то мне подсказывает… Я совсем не занимался этим Танкисом… Но есть одно „но“».

«Что-то в этом деле тебя смущает, так?»

Во сне я в ответ отрицательно помотал головой. Но я хотел сказать – да, у меня это дело в самом деле вызывало сомнения. «Танкису еще и двадцати лет не исполнилось, – говорил я каким-то чужим голосом. – Его обвиняют в том, что в Истиритте[4] он убил некоего Солинаса. Филиппе Танкис – заморыш, судя по записям тюремной картотеки, его рост – метр пятьдесят три, и весит он сорок семь килограммов. У него больные легкие…»

«М-да… И что дальше?»

«А дальше вот что: этот самый Солинас весил семьдесят килограммов. И рост у него был метр шестьдесят. При всем том он был задушен насмерть».

Отец задумался. «И что же, ни ножа, ни ружья, ни пистолета там не обнаружено?» – спросил он, немного помолчав.

«Совсем ничего: задушен голыми руками». Теперь я тоже замолчал и стал ждать, что он на это ответит.

После минутной паузы он заговорил: «Это очень странно. Послушай, посоветуйся с каким-нибудь врачом. Бывают такие психические заболевания, очень опасные и тяжелые случаи, при которых даже самые кроткие больные во время приступов могут превращаться в кровожадных зверей. Речь идет о психике, внешне это не заметно. Человек кажется нормальным, а потом у него в мозгу что-то происходит – и все, конец…»

«Поговорить с врачом…» – мысленно отметил я.

Внезапно сон вновь перенес меня в кромешную тьму. Все тени, окружавшие меня, исчезли.

Был ли то шум дождя, или же откуда-то из дальнего далека меня звал отец, его голос повторял мое имя?

«Бустиану… Бустиану…»

– Бустиа!

Я открыл глаза и сразу же почувствовал сильное головокружение.

– Поговорить с врачом… Врача… – пробормотал я, еще не совсем отойдя от сна.

– Что с тобой? Тебе плохо? – Мать стояла перед моей постелью.

Ее темные волосы, все еще не тронутые сединой, были заплетены в косу, спадавшую с плеча, и казалось, будто по небеленому полотну ночной рубашки ползет змея. Мать была похожа на баядерку – заклинательницу змей. Я видел такую много лет назад на одной цирковой афише. Однако сейчас на плечи моей баядерки был наброшен шерстяной платок.

– Бустиа! Марш в кровать, уже такой поздний час! – Тревога в ее голосе уже сменилась дружелюбной насмешкой.

– Да, я заснул, – протирая глаза ладонями, был вынужден признаться я. – Хотел было разобраться с этим делом – и заснул, – повторил я, обращаясь скорее к самому себе, чем к матери. – Идите спать, матушка, зачем вы встали, я и сам тоже скоро лягу.

– Дитя мое, сон что хлеб – дороже нет!

– Кому ночью не спится – тому день весь томиться! – закончил я за нее. Но я переусердствовал, изображая раздраженный тон, и мать с обидой бросила в ответ:

– Ну, ладно, продолжай в том же духе. Поступай, как тебе вздумается, ведь ты уже совсем большой, совершенно взрослый. Не мне тебе говорить, что и как ты должен делать.

Что я должен был делать – спать ложиться, вот что.

Я должен был лечь спать, хотя прекрасно знал, что ни о каком сне теперь не могло быть и речи.

Дождь ли стих, или же это мой слух привык к неумолчному стуку капель по ставням?

Но нет, ничего не изменилось. Войдя к себе в спальню, я смог удостовериться, что дождь не утихает. Я слышал, как он пробивается сквозь потолок, проникает в швы на крыше. Незваный гость, этот дождь лишал меня даже призрачной надежды на сон. Дождь омрачал мое ближайшее будущее, ведь всего через несколько часов, дождь ли или вёдро, в суде пройдет слушание дела, и состоится визит новоиспеченного прокурора, и будет прием подзащитных и их родственников.

А потом… потом надо наведаться к врачу.

Я быстро составил список врачей, которые могли бы оказаться мне полезны. Я переворошил целую стопку записей и записок: эксперты, консультанты, опять эксперты. Вот, нашел: дело Марии Моледды… Профессор Приам Пулигедду. И я решил, что мне нужен именно профессор Пулигедду, он в таких делах разбирался, как никто другой… Сам профессор Пулигедду из Олиены, светило медицины, эксперт по вопросам психиатрии. Я хотел бы встретиться с ним на следующее же утро, скажем в 11 часов.

«Первым делом завтра с утра я отправлю секретаря к нему в приемную, чтобы попросить о встрече», – пообещал я сам себе.

За окном смеялась и сбивчиво бормотала ночь. Укрывшись за плотным пологом из траурных суконных туч, луна предавалась тайным утехам. Как всегда прекрасная, сейчас она, быть может, была прекрасна как никогда раньше. Она была совсем одна, сама по себе, и некому было обратить к ней взор – с мечтой, с проклятием, с песней, с нежной влюбленностью. И тогда я присел за письменный стол, но скрипучее перо не выводило на плотном листе бумаги ничего путного, только бездушные словеса. Пустое ребячество, юношеские вирши: рука не успевает за порывом души, а мысль несется проворнее, чем скользит перо.