Седьмая симфония - Цинберг Тамара Сергеевна - Страница 18

Проследив за направлением ее взгляда, Воронов увидел Митю, который бродил по пустырю, неловко карабкаясь среди железных прутьев. В своем странном наряде, светловолосый, маленький и худой, он походил на персонаж из сказки — не то карлик, не то эльф. Ему здесь нравилось. С явным удовольствием он трогал руками эти странные вещи. Вот он покачался на остатках пружинного матраса.

Воронов, с улыбкой следивший за ним, засмеялся:

— Славный он у тебя!

Катя обернулась.

— Он очень хороший, — сказала она серьезно. — Он никогда ничего не просит, никогда не хнычет. Очень хороший! Вы знаете, ведь он бы, наверно, умер, если бы вы тогда не дали нам хлеба. Ведь так вышло, что до конца месяца у нас была только одна карточка. Я им говорила, что его карточка пропала, только мне никто не верил; они думали, я нарочно так говорю, чтобы еще одну получить… И мы все вперед брали — и хлеб, и в столовой. А что бы с нами было, когда кончились талоны? Мы хлеба такую каплю получали — только по одной карточке, — а в столовой все почти талоны уже повырезали. Мы бы пропали, если бы не вы. Я из вашей тушенки суп варила. Он ведь такой слабый был, Сережка, даже и не ходил уже.

И, помолчав, она сказала с глубоким убеждением:

— Это вы его спасли.

Воронов продолжал следить рассеянным взглядом за мальчиком, который, как причудливый зверек, то появлялся, то исчезал среди железного лома.

— Трудно тебе было с ним в такую зиму.

— Нет, не трудно. Одной трудней. Если только для себя, так разве можно так мучиться? А так, даже если уж совсем нету сил, так ведь знаешь, что тебя кто-то ждет, и если не придешь, так он ведь умрет попросту. Нет, так легче, если не для себя одной.

Воронов внимательно посмотрел на нее.

— Сколько тебе лет, Катя?

— Мне пятнадцать скоро.

Солнце опустилось ниже. Тень от стены уже закрыла половину пустыря.

— Очень любишь своего Сережу? — как-то глухо, вполголоса спросил Воронов.

— Да, очень. — И, помолчав, она сказала совсем тихо, не глядя на него: — Конечно, человеку плохо, если его никто не любит. Только, я думаю, это еще хуже, если самому некого любить. Правда? Надо, чтобы у каждого человека был кто-нибудь, кого бы он любил.

— Вот как? — начал Воронов и замолчал.

Митя подошел к ним и тоже пристроился на краешке кровати.

Воронов вздрогнул и подвинулся. Митя уселся поудобнее и стал с любопытством разглядывать лежащего перед ним человека. Потом он осторожно дотронулся до его лица своими тонкими пальцами.

— Ну, что скажешь? — ласково спросил Воронов.

Но Митя только смущенно улыбнулся в ответ.

— Вы не думайте, что он дурачок, — быстро сказала Катя. — Он очень умный. Он все понимает, только говорит мало, потому что он все время один, бедняга. Он и людей-то совсем не видит. Даже я, и то ведь только утром с ним, а вечером приду, так он поест — и уже сонный.

— А что, его нельзя в детский сад отдать? Или их нет сейчас?

— Есть! — с оживлением воскликнула Катя. — И около нас недавно открыли. Да только его не берут! Я уже ходила просить, а они говорят: «Ты не работаешь, так можешь сама за ним смотреть». У них мест мало. И там заведующая такая сердитая. Ничего у меня и не вышло. А там знаете как хорошо! Конечно, надо карточку отдать, но ведь их там кормят. Им кашу на обед дают. Суп тоже дают, а еще и кашу. А когда они вечером идут домой, им пятьдесят граммов хлеба дают с собой. И гуляют с ними, если нет обстрела. Только они его не берут, Сережку!

— Давай-ка я его завтра сведу, — вдруг предложил Воронов. — Что мы теряем? Попробуем! Скажу, что мой. Не станут же они у меня документы проверять?

— Нет, в самом деле?

— А почему бы и нет? Подумаешь! Совру для хорошего дела. Мне они не откажут, будь спокойна.

Теперь уже почти весь пустырь погрузился в густую тень. Только старая железная кровать и те, что сидели на ней, все еще были озарены мягким золотистым светом.

— А хорошую мы кровать нашли, правда? — сказала Катя с гордостью.

— Отличная кровать, — охотно подтвердил Воронов. — Просто отличная!

— Вы знаете, надо нарезать травы; она быстро высохнет — и можно сенник сделать, если накрыть плащ-палаткой.

Он усмехнулся.

— Нет, не успеет высохнуть твоя трава, Катя. Я ведь уезжаю через два дня.

Катя печально опустила голову.

На следующий день они все трое подошли к высокому дому, у дверей которого висела новенькая надпись: «4-й детский сад Октябрьского района».

— Это здесь, — сказала Катя шепотом, словно сердитая заведующая там, наверху, могла ее услышать и узнать.

— Ну что ж, — сказал Воронов, — смелого пуля боится, смелого штык не берет. Давай его бумажки, Катя.

Катя вытащила из кармана завернутые в носовой платок бумаги.

— Вот метрика. А это его карточки, — не оброните, ради бога.

— Ну, что ты! — Развернув метрику, он прочитал ее и спрятал вместе с карточками в карман гимнастерки. — Ну, пошли… Сергей Дмитриевич, — проговорил он, улыбаясь.

Митя доверчиво подал ему руку.

— Я вас здесь подожду, за углом, — сказала Катя.

Стоя у открытой двери, она смотрела, как они не спеша подымались по лестнице. Воронов держал Митю за руку, и тот очень старался идти с ним в ногу, упорно, с сосредоточенным усилием преодолевая каждую ступень. Каким крошечным казался сейчас мальчик рядом с этим высоким человеком!

Когда они исчезли за поворотом лестницы, Катя отошла за угол и остановилась там, прислонившись к стене в позе терпеливого ожидания.

Редкие прохожие шли мимо, не обращая на нее никакого внимания, — у каждого свои заботы, свои дела.

Катя стояла задумавшись. И хотя она с нетерпением и беспокойством ожидала возвращения Воронова и то и дело выглядывала из-за угла посмотреть, не идет ли он, она пропустила тот момент, когда он появился, и увидела его, когда он уже спокойно стоял у дверей, щурясь от солнца и неторопливо оглядываясь вокруг. И он был один.

С минуту Катя не шевелясь смотрела на него из-за угла, потом встрепенулась и радостно к нему подбежала.

— Взяли? — вся сияя, быстро спросила она.

Воронов, улыбнувшись, кивнул головой.

— Взяли!

26

Ясным ранним утром Воронов, Митя и Катя стояли на мостике с гранитными обелисками, где канал пересекает канал. День только начался, и даль еще была окутана туманом.

Воронов был в шинели, мешок перекинут через плечо.

— Ну, не провожайте меня дальше, — сказал он решительно. — Вам пора идти, а то опоздаете в детский сад. А ведь заведующая строгая!

Он нагнулся и поцеловал Митю. Губы мальчика дрогнули, светлые глаза наполнились слезами.

— Ну, что ты, — заметив это, торопливо сказал Воронов. — Как можно! Ты же мужчина, а время теперь военное.

Кого он уговаривал — этого мальчика или самого себя, свое глупое сердце, которое внезапно сжалось у него в груди? И, наклонившись, он опять поцеловал белокурую головку ребенка.

Катя стояла рядом и смотрела на него в упор, словно стараясь как можно точнее удержать в своей памяти лицо покидающего их человека. Он положил на ее плечо свою большую тяжелую руку.

— Ну, Катя, смотри не бегай под обстрелами. Слышишь?

— Хорошо.

— Ты мне обещаешь?

— Да.

Воронов, охваченный внезапной тоской, медлил, внимательным, хмурым взглядом глядя на стоящих перед ним детей.

Катя сказала очень серьезно, все так же глядя ему в лицо темными, блестящими глазами:

— Приезжайте к нам. Мы вас будем ждать.

И вот он уже уходит от них.

Он идет вдоль канала, под высокими старыми тополями, озаренными утренним солнцем. Голубая прозрачная тень решетки летит на гранитных плитах набережной, совсем пустынной в этот ранний час. Он идет быстро, стараясь побороть странное чувство утраты, охватившее его.

Внезапно он оборачивается.

Вдалеке, на мостике, тающем в нежном, золотистом свете, все еще неподвижно стоят две маленькие фигурки.