Корабль-призрак - Марриет Фредерик - Страница 5

— Ты не чувствуешь страха, сын мой?

— Нет, отец, страх мне не знаком, на мне лежит долг, который я обязан исполнить, страшный, тяжелый долг, я сознаю, но молю вас, не спрашивайте меня ни о чем: я чувствую, как и моя покойная мать, что всякие расспросы способны пошатнуть мой рассудок.

— Нет, нет, Филипп, я не хочу настаивать! Быть может, придет время, когда я тебе понадоблюсь, и тогда ты обратишься ко мне, а теперь прощай! Но прошу тебя, прекрати, сын мой, эту неподобающую в настоящий момент работу: я должен сейчас прислать сюда женщин — убрать покойницу, душу которой Господь призвал к себе!

Говоря это, патер смотрел на Филиппа и увидел, что мысли юноши были где-то далеко; взгляд его, лишенный всякого выражения, блуждал как-то бесцельно по сторонам, ни на чем не останавливаясь, а лицо выражало недоумение, и старик отвернулся от него, озабоченно покачав головой.

«Он прав, — подумал Филипп, оставшись один, — не следует так спешить с этим делом! — И, взяв шкафчик, он повесил его на прежнее место. — Несколько часов раньше или позже не составит никакой разницы; лучше я прилягу и отдохну; голова у меня тяжела».

Филипп прошел в смежную комнату, кинулся на свою постель и почти тотчас же заснул тем крепким, тяжелым сном, каким обыкновенно засыпают за несколько часов до казни приговоренные к смерти преступники.

Пока он спал, пришли соседи и приготовили все, что требовалось к похоронам бедной вдовы Вандердеккен. Они всячески старались не разбудить ее сына, зная, что должны разбудить его на горе.

В числе других после полудня явился и мингер Путс; он знал уже о смерти своей пациентки, но, имея свободный час времени, решил все-таки побывать у Вандердеккенов, рассчитывая на то, что это принесет ему лишний гильдер вознаграждения. Прежде всего он прошел в комнату, где лежала покойница, а оттуда в комнату Филиппа, которого потряс за плечо, желая его разбудить. Проснувшись, Филипп сел на постели и увидел стоящего перед ним доктора.

— Итак, мингер Вандердеккен, — заговорил бессердечный маленький человек, — все кончено! Я и знал, что это так будет! Но не забудьте, что мне теперь следует с вас еще один гильдер, и что вы обещали непременно уплатить мне за все; все, вместе с лекарством, это составит три с половиною гильдера, при условии, что вы вернете мне склянку из-под лекарства!

Филипп, который в первую минуту по пробуждении не мог дать себе вполне ясного отчета в том, что происходит, постепенно очнулся.

— Вы получите ваши три с половиною гильдера и вашу склянку тоже, господин Путс, — сказал он, вставая с кровати, — можете быть спокойны!

— Да, да… Я знаю, что вы намерены уплатить мне, если только будете в состоянии. Но вот, видите ли, мингер Филипп, это может быть будет еще не так скоро; неизвестно, когда еще вам удастся продать ваш домик. Вы, может быть, не скоро найдете на него покупателя. Но я не желаю слишком налегать на людей, когда у них нет денег, и вот что предложу. На шее у вашей покойной матушки есть маленькая вещица; она не имеет никакой ценности, решительно никакой, но для доброго католика это все-таки святыня. Так вот, желая вам помочь в вашем затруднительном положении, я готов взять эту вещицу, и мы с вами будем квиты! Я буду считать, что вы мне уплатили сполна, и дело будет с концом.

Филипп слушал внимательно; он знал, на что намекал это маленький негодяй: — на ту священную реликвию с частицей Животворящего Креста, над которой его отец произнес свою страшную клятву. Никакие миллионы не могли бы заставить его расстаться с этим предметом.

— Уходите отсюда! — резко произнес Филипп. — Уходите сейчас же! А деньги свои вы получите.

Но мингер Путс отлично знал, что оправа святыни, представлявшая собою небольшой квадратный ящичек из чистого массивного золота, стоила в десять раз более того, чем ему следовало получить; кроме того, ему было известно, что и самая святыня стоит громадных денег, и так как в то время такие святыни ценились очень высоко, то был уверен, что выручит за нее очень почтенную сумму. Прельстившись ею в тот момент, когда он был в комнате усопшей, он снял ее с шеи покойницы и спрятал у себя на груди. А потому он продолжал уговаривать Филиппа:

— Мои условия выгодные, мингер Филипп, и вам лучше было бы согласиться на них. Ну, какая вам может быть польза от такого хлама?

— Я сказал вам, что нет! — крикнул Филипп, выведенный из себя.

— Ну, в таком случае вы оставите у меня эту вещицу впредь до уплаты мне вашего долга, мингер Вандердеккен! Это будет справедливо! Ведь вы сами понимаете, что я не могу терять своего. Как только вы принесете мне следуемые с вас три с половиной гильдера и склянку из-под лекарства, я возвращу вам вашу безделушку.

На этот раз негодование Филиппа не знало уже границ: он схватил мингера Путса за шиворот и вышвырнул его за дверь.

— Вон! — крикнул он. — Сию минуту вон!.. Не то… Ему не пришлось докончить своей угрозы, потому что маленький доктор с такой поспешностью постарался убраться, что скатился кубарем с половины ступеней лестницы и теперь ковылял уже через мост. Он почти жалел в эту минуту, что святыня была в его руках, но его поспешное отступление помешало ему вернуть реликвию, даже если бы он имел к тому желание.

Естественно, что вся эта сцена привлекла внимание Филиппа к упомянутой святыне, и он отправился в комнату матери, чтобы снять с ее шеи реликвию и взять ее себе. Когда он отдернул полог и протянул руку к черной ленте, на которой висела золотая коробочка, ее уже больше не было.

— Исчезла! — воскликнул он. — Они никогда не решились бы снять с нее реликвию, никогда! Это, без сомнения, сделал этот негодяй Путс! Все равно, я не оставлю у него нашу святыню, я отниму у него, даже если бы он проглотил ее! Вырву ее, хотя бы мне пришлось для этого разорвать его самого на части!

С этими словами Филипп сбежал вниз по лестнице, выбежал из дома, одним прыжком очутился по ту сторону канавы и без шляпы и камзола помчался что есть мочи по направлению к одинокому жилищу доктора.

Соседи, видя, как он несся мимо них с быстротой ветра, только качали головой. Между тем Мингер Путс был всего на полпути, так как зашиб себе колено и не мог бежать особенно скоро. Предчувствуя, что должно было случиться в случае, если его похищение обнаружится, он время от времени оборачивался и оглядывался назад. И вот, к великому своему ужасу, он вдруг увидел Филиппа Вандердеккена, в некотором расстоянии бежавшего за ним. Испугавшись чуть не до потери сознания, несчастный похититель не знал, что ему делать: «Остановиться и вернуть похищенную вещь», — мелькнула у него мысль, но страх перед бешеным нравом молодого Вандердеккена остановил его в этом намерении, и он решил бежать, что есть сил, надеясь успеть укрыться в своем доме и забаррикадироваться в нем.

Путс был вынужден бежать очень быстро, и его тоненькие ножки несли его тщедушное тело так быстро, как только могли, но Филипп, убедившись, что похититель старается от него ускользнуть, заключил из этого, что предположение его было верно, и потому ускорил свой бег и стал быстро нагонять старика. Находясь всего в каких-нибудь ста шагах от своего дома, Путс услышал за собой совершенно близко шаги нагонявшего его юноши; обезумев от страха, он стал делать невероятные для его роста прыжки; отчаяние удваивало его силы; но погоня все ближе и ближе; он слышал даже порывистое дыхание юноши.

Не помня себя от страха, старик пронзительно крикнул, как заяц, схваченный гончими. Филипп был всего в нескольких шагах от него, он протянул даже руку, чтобы схватить его, как вдруг старик рухнул, как подкошенный, прямо под ноги молодому человеку, который в силу инерции не смог удержаться и, перескочил через него, пробежал еще несколько шагов вперед, спотыкаясь и стараясь вернуть себе утерянное равновесие, но не мог и, запнувшись за камень, покатился на землю, перевернувшись раз, другой. Это обстоятельство спасло маленького доктора; тот успел вскочить на ноги, и прежде, чем Филипп успел подняться на ноги и догнать его, он уже вскочил в дом и засунул двери тяжелыми железными болтами и засовами изнутри.