Корабль-призрак - Марриет Фредерик - Страница 17

С минуту темные глаза Амины остановились на этом страшном посетителе, причем она ощутила лихорадочную дрожь, и самое сердце ее как будто вдруг охолодело, но, несмотря на это, она попросила его войти в дом.

Филиппа появление этого человека крайне удивило, тем более, что последний, как только вошел в комнату, не сказав ни слова, сел на диван подле Филиппа на то место, которое только что занимала Амина. Филиппу почему-то показалось зловещим, что этот человек занял место Амины. Все минувшее мгновенно пронеслось в его памяти, и он болезненно почувствовал, что это был призыв от блаженной счастливой жизни, полной тихой радости к жизни новой, бурной, тревожной, полной опасностей. Одно обстоятельство как-то сразу поразило Филиппа — это когда этот человек сел подле него, то какой-то могильный холод пробежал по всему его телу. Филипп побледнел, но не произнес ни слова. С минуту длилось молчание. Одноглазый посетитель осматривал все, и напоследок его взгляд перешел с буфета на Амину, стоявшую перед ним. Наконец, он прервал молчание звуком, напоминавшим гоготание, перешедшее в вопрос.

— Филипп Вандердеккен… Хо!.. Хо!.. Филипп Вандердеккен, вы не знаете меня?

— Нет, не знаю! — ответил Филипп сердитым, недовольным тоном.

Надо заметить, что голос маленького человека звучал чрезвычайно странно, он походил на подавленный крик, звуки которого продолжали звенеть у вас в ушах еще долго после того, как он перестал говорить.

— Я — Шрифтен, один из рулевых «Тер-Шиллинга», — продолжал посетитель, — и явился сюда, хи! хи!.. — и при этом он посмотрел на Амину, — чтобы вырвать вас из объятий любви! — затем, взглянув на буфет, добавил: — и от роскоши и удобств домашнего очага и разлучить вас вот с этим! — и он несколько раз топнул ногой о пол, для чего поднялся с дивана. — С terra firma, хи! хи! И, быть может, для того, чтобы уложить вас во влажную могилу где-нибудь на дне океана… приятно, как вы полагаете? — добавил он с тем же гоготанием, как и в начале своей речи, устремив на Филиппа многозначительный, испытующий взгляд одинокого глаза.

Первым побуждением Филиппа было схватить этого посетителя за шиворот и вышвырнуть за дверь, но Амина, читавшая его мысли, смерила незванного гостя взглядом, полным спокойного презрения, и сказала:

— Никто из нас от судьбы своей не уйдет, любезный друг! И на суше, как на море, смерть берет свои жертвы, и я знаю, что если бы смерть заглянула в глаза Филиппу Вандердеккену, лицо его не побледнело бы так, как теперь у вас!

— В самом деле! — воскликнул Шрифтен, очевидно, пораженный и раздосадованный этой спокойной решимостью столь юной и прекрасной женщины, и переведя свой взгляд на серебряную статуэтку Мадонны на камине, он спросил: — Вы, как вижу, католик… хи! хи!..

— Я — католик, — сказал Филипп, — а какое вам дело до этого? Когда отправляется судно, вы мне еще не сказали!

— Через недельку, хи!.. хи!.. Всего только одна неделька остается для приготовлений и сборов. Всего только семь деньков, и затем придется расстаться со всем этим… Недолгий срок, хи!.. хи!..

— Более чем достаточный! — сказал Филипп, вставая с дивана. — Можете передать капитану, что я вовремя буду на месте. Пойдем, Амина, нам нельзя терять времени!

— Действительно, — отозвалась Амина, — и первым нашим делом должно быть исполнение того, чего требует от нас долг гостеприимства: позвольте предложить вам, мингер, подкрепиться чем-нибудь с дороги! — добавила она, обращаясь к посетителю.

Не отвечая на любезное предложение молодой женщины, Шрифтен повторил: «Ровно через неделю, не забудьте!». И, повернувшись на каблуках, вышел из комнаты и вскоре совершенно скрылся из виду.

Амина, обессилев, упала на диван. Слишком грубо и неожиданно прервал этот человек нить ее кратковременного счастья; слишком жестоко и бессердечно поступил с ее любящим сердцем этот незнакомец. В словах и манере этого человека была явно преднамеренная злоба и жестокость, причем он старался все время дать понять и почувствовать, как будто он больше знает, чем другие люди, и это смущало и пугало и Филиппа и ее самое. Амина не плакала, но она закрыла лицо руками и размышляла, тогда как Филипп нетвердыми шагами ходил взад и вперед по комнате. Снова с невероятной ясностью и яркостью впечатления ожила перед ним почти забытая сцена: опять ему казалось, что он входит в полутемную комнату, что начатая вышивка лежит на полу, и опять он содрогнулся, как тогда, когда увидел лежавшее на полу письмо.

Оба они пробудились от чудного, блаженного сна любви и счастия и с ужасом взирали на грозное будущее, встававшее перед ними, точно призрак. Но нескольких минут было достаточно, чтобы Филипп успел вернуть себе свое обычное самообладание. Он сел подле Амины и заключил ее в свои объятия. Некоторое время они молчали: оба слишком хорошо знали мысли друг друга и теперь призывали на помощь все свое мужество и старались примирить себя с мыслью, что теперь им предстоит расстаться на время, а быть может и навсегда в этой жизни.

Амина заговорила первая.

— Право, Филипп, этот человек был не простой смертный, как все! Разве ты не чувствовал холод смерти, когда он сидел подле тебя? Я это почувствовала, когда он вошел!

Филипп, который думал о том же, не желая встревожить жену, ответил уклончиво:

— Нет, Амина, это тебе показалось; это объясняется неожиданностью его прихода и его странным поведением! Я вижу в нем просто человека, который вследствие своего необычайного уродства сделался человеконенавистником и завистником; лишенный семейных радостей, любви и ласки любимой женщины, он невольно чувствует злобу при виде другого человека, которому судьбой дано в удел так много счастья, и потому-то он испытывал особенное злобное наслаждение сообщить нам известие, которое как он отлично сознавал, должно было положить конец нашему блаженству.

— Да, в сущности, если бы даже мое предположение было верно, что из того? — заметила Амина. — Ничего не может ухудшить твоего положения. Теперь, когда я стала твоей женой, Филипп, я чувствую в себе меньше мужества, чем раньше, вероятно потому, что тогда я не знала, что теряю в тебе. Но не бойся, я на все готова и горжусь тем, что человек, предназначенный для такой трудной задачи, — мой муж! Не может быть, чтобы ты ошибся, Филипп! — добавила она.

— Нет, дорогая, я не ошибся ни в чем, ни в моем призвании, ни в моей решимости, ни в выборе жены! — сказал он, целуя Амину. — Такова воля неба!

— Да будет воля Его! — сказала Амина, вставая. — Первая минута горя прошла, и я чувствую теперь в себе достаточно силы и мужества; твоя Амина знает и помнит свой долг! Всего только одна неделя! — прибавила она после некоторого молчания.

— Я желал бы, чтоб это был всего только один день, — возразил Филипп. — Этого было бы вполне достаточно. Он пришел слишком рано, этот одноглазый урод!

— Нет, нет, Филипп, я ему благодарна за эту неделю! Право, это немного времени, чтобы оторваться от счастья! Я согласна, что если бы я стала докучать тебе моими слезами, жалобами и просьбами остаться, как это делают в подобных случаях другие жены, то и одного дня таких терзаний было бы достаточно. Но я снаряжу тебя в путь, как древнего рыцаря на опасный подвиг; я сама опояшу тебя мечом, сама дам тебе в руки щит и отпущу тебя с надеждой на отрадное возвращение! Но за эту неделю я хочу упиться своими ласками, запечатлеть в сердце твой дорогой образ, твой милый взгляд и звук твоего голоса; хочу запомнить и удержать в своей памяти каждое твое слово, чтобы потом в твоем отсутствие жить этими воспоминаниями! Нет, нет, Филипп, я благодарю Бога за эту неделю!

— Теперь и я благодарю его, Амина! Кроме того, ведь мы знали, что это время должно было прийти!

Амина вздохнула. В этот момент разговор их был прерван вернувшимся мингером Путсом, который до того был поражен переменой в лице Амины, что при взгляде на нее невольно воскликнул:

— Боже правый! Да что же здесь случилось?

— Ничего, кроме того, что мы давно ожидали! — отвечал Филипп. — Я должен уехать: судно отправляется ровно через неделю!