Десант стоит насмерть. Операция «Багратион» - Валин Юрий Павлович - Страница 2

…Утром 6 июля танки и мотострелки 18-й танковой дивизии вышибли немецких десантников из Сенно[2]. Город был освобожден, маленький уютный городок с живописным озером и церквушками, так и просящийся на холст. Грозные дымы на горизонте, тона Зауервейда[3], масштаб Рубо[4]. Было, конечно, не до осмысления. Младший политрук Лебедев помогал организовывать митинг, сзывал горожан, правда, мероприятие пришлось скомкать – дивизионный комиссар где-то задерживался. Переночевал рядом со школой, жена учителя напоила наваристым компотом. С утра танкисты должны были развивать наступление на Лепель…

Утро началось чудовищно. Андрон проснулся от яростной стрельбы: на окраине, захлебываясь, строчили пулеметы, часто били пушки. Затягивая портупею, Лебедев выскочил на улицу. Бессмысленно метались по улице бойцы-саперы, «Т-26» тянул на буксире заглохшего собрата, из башни высунулся черный от пыли капитан, в бешенстве махал флажком, требуя очистить проезд. Вдоль забора пронеслись ошалевшие собаки…

Позже Андрон узнал, что немцы на броневиках и танках практически вплотную подошли к отдыхающей на окраине роте мотострелков и расстреляли красноармейцев, как в тире. Потом фашисты открыли ураганный огонь по дороге, по которой тянулись наши машины снабжения. Как все это получилось, понять было невозможно. Очевидно, стрелки приняли немецкие броневики за свои. Впрочем, к вечеру о своем первом порыве призвать к ответу виновных, найти преступных разгильдяев и помочь политотделу тщательно разобраться в произошедшем Андрон прочно забыл. Просто чудо, что удалось пережить этот день…

Немцы атаковали с трех сторон, пытались прорваться на восточную окраину, откуда прикрывал оборону наш артдивизион. Бомбежка, обстрел, снова бомбежка. Андрон сначала сидел со связистами в большом погребе, но здесь было опасно: несколько снарядов упало прямо на улице. Политрук Лебедев попытался пробраться к штабу – там должно было быть спокойнее. Но и там, в районе школы, что-то взрывалось. Прямо на улице лежали трупы: сержант без оружия, с вывернутыми карманами гимнастерки, штатский мужчина, по виду явно непризывного возраста. Никто не занимался убитыми, никому не было дела. Андрон пытался остановить бойцов, волокущих ящики с боеприпасами. Красноармейцы сделали вид, что не слышат, лишь старшина, крупный цыганистый хохол, несущий патронные ящики под мышками, словно чемоданы, дико глянул налитыми кровью глазами…

Все рассыпалось прямо на глазах. Откровенно игнорировали, словно и не было у Лебедева на петлицах двух кубарей, не было ярких звезд на рукавах. Полный решимости догнать и остановить бойцов, Андрон побежал следом, но тут в небе снова взвыли моторы, застучал во дворе зенитный пулемет. Бомбовозы с воем валились в пике, метя по позициям на западной окраине городка. Андрон метнулся в другую сторону…

Он потерял и снова нашел фуражку, едва не попал под колонну бешено несущихся грузовиков, видел подбитый броневик. На окраинах почти непрерывно били пушки, по улицам лязгали «Т-26», на броне некоторых, видимо, вопреки всем уставам и инструкциям, сидели бойцы, подпрыгивали ящики со снарядами. Горели дома, несло, прибивало к земле густой черный дым. Кашляя, Андрон искал какой-нибудь штаб. Хотя бы батальонный – где-то же должен быть порядок, кто-то должен, нет, просто обязан бороться с этим хаосом.

…Бричка стояла в распахнутом настежь дворе. Светлыми янтарными ранами зияли пронизанные осколками створки ворот. Билась в постромках раненая лошадь, пыталась встать, выгибала шею, умоляюще косила глазом. Совершенно пурпурный глаз. Странным носовым платком валялась у лошадиной шеи ситцевая наволочка, пропитывалась кармином. Андрон расстегнул тугой клапан кобуры, достал револьвер. «Щечки» нового «нагана» неприятно кололи ладонь. Лебедев сделал два шага к несчастному животному. Видимо, нужно в ухо стрелять. Кажется, читал где-то. За воротами валялись вещи. Дорожная корзина, еще одна… Лежал кто-то… светлая праздничная ткань на спине в ярко-алых брызгах. Андрон попятился…

Он шел по улице, сжимая в одной руке револьвер, в другой фуражку. В лицо вновь несло гарь, в уши, словно через вату, пробивался винтовочный треск, торопливые хлопки танковых пушек. Оглушило, наверное…

Нет, слышал. Рядом возник боец с винтовкой наперевес:

– …отбили, товарищ политрук. Отошел немец. Скажите, чтоб… и патронов… они… полезут… Патронов…

– Да-да. – Лебедев развернулся, стремительно зашагал обратно.

К штабу, нужно обязательно к штабу. Там тыл, там тише.

Огороды… Картофельная ботва, растертая гусеницами. Горел танк – башня развернута к дому – 45-миллиметровая пушка смотрит в стену, словно из несчастного домишки и прыгнула смерть к машине. Дальше дымил еще один «Т-26». Третий танк прятался за полуразрушенным сараем – часто бил из пушки. Лежали под стеной люди. Трупы…

…Пятился, оглушительно рыча, огромный «КВ-2», волок на тросе легкого младшего товарища. Что-то взвизгнуло, ударив по башне «Ворошилова» – мелькнули бледные искры. Тяжелый танк даже не дрогнул – ответил длинной пулеметной очередью…

…Налет вроде бы кончился, но встать Андрон не мог. Просто не мог. Сжимая голову руками, сидел в пыльной тени. От сотрясений бомбовых разрывов поленница рассыпалась: в дверном проеме сарая кружило облако золотистой пыли. Ангельский смерч. Такого никогда не нарисовать. Андрон крепче сжал голову – кольцо в рукояти «нагана» больно давило в щеку. Вот так с ума и сходят. Нет, это не то возвышенное и благородное безумие вдохновения. Мерзость кровавая, бессмысленная…

Ведь это ошибка, правда?! Не может ранимый, тонко и болезненно чувствующий мир талантливый человек гибнуть так бессмысленно. Не должен. Ошибка это. Чудовищная ошибка.

Андрон хотел сказать пыльному искрящемуся столбу и солнцу, прячущемуся за грязным дымом, что ошибся. Сам ошибся. Практически напросился. Нельзя было сюда, в это Сенно проклятое, ехать. Ну никак не должен был здесь оказаться младший политрук Лебедев. Эта бойня, беспорядочная и самоубийственная, к культмассовой работе, к политической подготовке бойцов и командиров вообще не имеет никакого отношения.

…Жизнь вообще была очень несправедлива к Андрону Лебедеву. Еще тогда – в 1909 году. Нельзя было тогда рождаться. В тусклой Гатчине, под стальными унылыми небесами, в глухое время. В революции поучаствовать не успел, гордиться нечем, социальное происхождение неопределенное. Отец из мелких служащих, даже не погиб, просто сгинул в 14-м, еще до мобилизации. Ну, не на что опереться. Два года гимназии. Всего два! Ни благородной латыни, ни греческого, ни классической мифологии. Да, пусть все это пережитки. Но для художника они важны, необходимы. Как это можно не понять?!

Мать, суровая, малообразованная женщина с крупными и неизящными руками. Нечуткая, молчаливая, заботящаяся лишь об обедах и ужинах. Жили трудно. Не голодали, но трудно, трудно… Андрон старался не обращать внимания. Только позвольте рисовать, не трогайте, не отвлекайте! Карандаши, первые опыты с акварелью. Вечные поиски приличной бумаги, кистей, потом драгоценных красок. Исаак Карлович утверждал: «удивительно талантливый мальчик». Лидия Амвросиевна повесила этюд у себя в столовой. Но за каждый альбом, за каждый учебник приходилось бороться. Со слезами, унижаясь, выпрашивая.

Вокруг беспорядочно воевали. Перевороты, какие-то дикие люди, стрельба ночами…

Власть установилась. Открылся художественный кружок. Мать сказала: «иди, они пока бесплатно учат». Бесплатное не может быть хорошим, но Андрон стиснул зубы, пошел. Сопливые неумелые дети, никогда не державшие в руках хорошую кисть. Педагог, почти ослепший, замшелый, работавший за жалкий паек. Но давали бумагу, иногда краски… В школе оформлял стенгазету. Сверстники посмеивались, но не трогали. Художник… Всё-таки ценили.