Новый круг Лавкрафта - Майерс Гари - Страница 65

Время шло, а Таггарт не возвращался. Гамильтон занервничал. На память то и дело приходил давешний вой, да и обстановка в библиотеке действовала угнетающе — полумрак и совершеннейшая тишина кого угодно могли привести в подавленное расположение духа. А может, просто встать и уйти? А как же вежливость? Нужно попрощаться с хозяевами… Вздохнув и решив подождать еще, он наугад снял с полки книгу, раскрыл ее и принялся читать, намереваясь таким образом скоротать время до прихода Таггарта.

Книга оказалась довольно увесистой, на темной обложке вытеснены были буквы: «Полное собрание сочинений Эдгара Аллана По». Том привычно распался надвое, словно бы его часто открывали именно на этой странице, и Гамильтон тут же заметил подчеркнутые темным карандашом строки:

«Обида не отомщена, если мстителя настигает расплата. Она не отомщена и в том случае, если обидчик не узнает, чья рука обрушила на него кару».[11]

Рассказ «Бочонок амонтильядо», повествующий об извращенной и ужасной мести. Настроение Гамильтона испортилось окончательно, желание читать тоже улетучилось. Отложив книгу, он принялся беспокойно ходить туда-сюда по комнате. И тут на глаза ему попалась впечатляющих размеров книга, покоившаяся на столе. Пожелтевшие страницы прижимало увесистое пресс-папье, и Гамильтон из праздного любопытства решил взглянуть на название. Каково же было его изумление и ужас, когда он обнаружил, что перед ним — не что иное, как таинственный «Некрономикон», о котором так плохо отзывался старый Эрик Скотт!

Любопытство пересилило опасения, и Гамильтон решил осмотреть книгу. Она представляла собой не печатное издание — о нет, то была переписанная от руки — вообразите себе! — копия на староанглийском, выполненная неким доктором Ди, который выступал, скорее, переводчиком, нежели автором. Между страницами торчало несколько листков. Некоторые представляли собой истончившиеся от старости пергаментные страницы, покрытые непонятными и завораживающими линиями египетских иероглифов и значками письменности других языков, о существовании которых он и понятия до того не имел; остальные же представляли собой прозаические листы обычной бумаги, исписанные современным английским языком, — видимо, переведенные отрывки. Гамильтон бегло проглядел их, но читать не стал; кроме того, его насторожили некоторые имена — «Тааран, Бог Зла» и «Ньярлахотеп, Крадущийся Хаос».

Сама здоровенная книжища, очевидно, писалась в эпоху, когда миром правил еще не разум, но суеверие. Гамильтон наугад открыл страницу и убедился, что книга, судя по всему, является компендиумом самых диких идей:

«Известны тайные Пути, следуя коим Человек соделывает из Разума некое подобие Глаза либо же линзы, дабы сосредоточить взгляд на Силах, что обитают в пространствах между мирами. Воистину, Разум любого человека, отсеченный от плоти и погруженный в Транс, уподобляется Оружию великой силы. Для мага, подчинившего подобный Разум, нет ничего невозможного, ибо он способен провидеть в самые дальние уголки земли Оком сего порабощенного Разума, и навлечет на врагов возмездие такого рода, что на тех не оставит ни царапины, однако же заставит их испустить дух в ужасе и невиданном страхе».

Однако Гамильтон не успел углубиться в чтение — снова послышался скрежет отодвигаемой каменной плиты, и он торопливо вернул книгу в то же положение, в каком нашел ее. Почему-то ему не хотелось, чтобы хозяин замка застал его за проглядыванием странного фолианта. Он торопливо уселся в кресло, и через мгновение в комнату быстро вошел Таггарт, тут же рассыпавшийся в извинениях: мол, прошу простить, что оставил вас так надолго, однако дела, дела… Тем не менее хозяин не стал объяснять причину своего столь поспешного ухода, и Гамильтон, после обмена церемонными любезностями, изъявил желание отправиться в обратный путь.

Возвращаясь все той же продуваемой всеми ветрами тропой над морем, он чувствовал себя не на шутку обеспокоенным. Безусловно, Таггарт вел себя безупречно вежливо, однако впечатление, что в замке сокрыта какая-то тайна, лишь усилилось. С одной стороны, Таггарт утверждал, что все подвалы завалены, с другой, вспоминая странные воющие звуки, Гамильтон мог поклясться, что они доносились снизу — а точнее, из глубины…

Интересно, думал он про себя, а что может издавать подобный вой? Чем больше он вспоминал, тем менее вероятным ему казалось, что стонет ветер или что-то неодушевленное. В вое явственно слышались мука и отчаянье, и теперь Гамильтона захлестнул гнев: неужели эти двое терзают в темном подземелье несчастное, беспомощное животное, подвергая его бесчеловечным и мучительным экспериментам? Так вот почему Таггарта так срочно позвали — на помощь? Ассистировать при какой-то мерзкой манипуляции? А может, все обстоит еще ужаснее? Конечно, все эти старинные книги сами по себе не представляют никакой опасности и являются просто сборником глупых суеверий, — ни один разумный человек не воспримет серьезно такую чушь. Однако кто сказал, что обитатели замка — разумные люди? А вдруг они безумцы, терзающие какое-то живое существо ради жертвоприношения и прочих абсурдных ритуалов?

Однако по дороге в Дункастер Гамильтон, снова и снова возвращаясь воспоминаниями к визиту в замок, вынужден был признать: ему не удалось уличить обитателей аббатства в чем-либо предосудительном. Однако обилие совпадений между старинными хрониками и неурядицами местных жителей после появления американцев не на шутку беспокоило Гамильтона. Аромат тайны, показавшийся ему поначалу таким дразнящим, сейчас не вызывал ничего, кроме подозрительности и отвращения. К тому же ему совсем не понравились старинные книги, твердящие о мести и нездешних силах. В общем и в целом вечер прошел удачно, однако оставил после себя крайне неприятное послевкусие.

— Какое у тебя, однако, богатое воображение! — рассмеялся Мэйфилд.

После обильного ужина они уединились в хозяйском кабинете.

— Ты же сам сказал — тебя весьма радушно приняли. Так что же тебе так не понравилось?

Гамильтон удобно устроился в кресле с мягкой плюшевой обивкой, наблюдая за тем, как Мэйфилд разливает бренди.

— Ну… даже не знаю. Возможно, мне нужно было меньше слушать Эрика Скотта… Однако, должен признаться, из этого уютного кабинета обстоятельства моего путешествия уже не выглядят столь мрачно… Благодарю.

Он принял бокал с бренди из рук Мэйфилда и задумчиво добавил:

— Просто все это выглядит так таинственно…

— Да ну их, в самом деле, — отмахнулся Мэйфилд, протянул ему «Лондон таймс» и показал на статью.

— Посмотри-ка лучше на это — ты же у нас любитель всего таинственного. Приходилось слышать о «смертных муках»?

— Да нет… Я вообще-то поклялся в отпуске к газетам не притрагиваться.

— Ну да, а про лох-несское чудовище на прошлой неделе читал как миленький! Почитай, тебе будет интересно…

Гамильтон вздохнул и забегал глазами по строчкам. Судя по всему, несколько американцев, приехавших в Англию, в течение прошлого месяца погибли от странного недомогания, которое газеты с их страстью к дешевым сенсациям тут же окрестили «смертными муками». И хотя подобным образом умерло всего-то пять или шесть человек, случаи получили огласку и широко обсуждались. На самом же деле термин «недомогание» не слишком подходил обстоятельствам смерти жертв и использовался лишь за неимением лучшего. Доктора предпочитали говорить о «приступах», в то время как психиатры важно упоминали «суицидальную эпилепсию» и прочую высоконаучную белиберду, однако никто так и не смог обнаружить естественную причину, вызвавшую эти смерти. По правде говоря, полицейские уже заподозрили в них некую особо хитроумную форму убийства, хотя затруднялись объяснить, каким конкретно образом злоумышленники доводят жертву до смерти.

Обстоятельства гибели оставались неизменными от случая к случаю: смерть настигала несчастных неожиданно и всегда ночью, под утро. Жертва умирала быстро, спасти не удалось никого — поскольку приближающаяся беда не обнаруживала себя никакими симптомами. За несколько минут до смерти несчастные начинали испытывать сильную боль — иначе чем было объяснить их отчаянные, дикие крики, будившие соседей в окрестных домах. Предсмертная агония также объясняла жуткие гримасы, искажавшие лица жертв. Установить причину смерти не представлялось возможным, ибо люди умирали до того, как успевала прибыть помощь. В каждом случае в комнате обнаруживали значительный беспорядок, указывающий на то, что жертва билась в конвульсиях, раскидывая вокруг себя вещи.