Живодерня - Арно Сергей Игоревич - Страница 64

За спиной у Ильи раздался тяжелый вздох и скрип пружин. Илья обернулся. Кровать, которую он считал пустой, оказалась обитаемой, и, скрытый одеялом с головой, на ней кто-то был. Оттуда донесся стон и приглушенное мычание.

– Сера, – пояснил Кирилл, кивнув головой. – Она на всех по-разному действует. Инквизитора, вон, совсем скрючило.

В палату вошел Чукча, держа шприц на изготовку, за ним грузно шагал Харя. У Ильи перехватило дыхание. "Только не ко мне, Господи! Только не ко мне!.." Ему казалось, что идут они очень медленно. Чукча смотрел на Илью. Тот сжал зубы. Но Чукча прошел мимо и остановился у кровати за его спиной. Харя подошел с другой стороны, сдернул одеяло. На кровати лежал совершенно голый, худой мужчина с большими, широко открытыми глазами и мелко дрожал. Он с ужасом глядел на шприц в руках Чукчи.

Харя замычал, мясистыми руками схватил человека за ноги и за руки, как куль, перевернул на живот и вдавил его руками в кровать, так что человек прогнулся в пояснице. Кажется, он пытался сопротивляться: кричал и болтал ногами, стараясь вырваться, но это не принесло желаемых результатов. Чукча вонзил иглу в ягодицу и вогнал лекарство. Человек взвыл от сильной боли, тело его выгнулось, застыло и вдруг стало бешено трястись.

Харя легко привел его в первоначальное положение. Руки и ноги трясущегося человека ремнями пристегнули к спинкам кровати, так что худое тело его оказалось растянутым. Глаза несчастного закатились, на губах выступила белая пена; он бился и выл, тело крючили судороги… Это напоминало эпилептический припадок. Илья повернулся и безумными глазами посмотрел на Кирилла. Тот как-то испытующе глядел на Илью. Ну, как тебе, мол?

– Сера обыкновенная. Вот так и действует. Потом температура сорок, лютая боль, так что часть тела парализует… Дело обычное. Сегодня опять инквизитор всю ночь орать будет. Козел!

– А что это за лекарство, от чего?

– Тоже поворотное. Во всем мире сульфазин давно запрещен, это так сера называется. А у нас, едрена вошь, ею лечат непослушных, тех, кто слушаться не желает. Потом слушаются. Курс лечения пройдут и слушаются. Правда, говорят, что у дебилов после прохождения курса слюни изо рта течь перестают. Зато у нормальных течь начинают. Га-га-га!..

Илья тоже за компанию улыбнулся.

– Ну, ты не дрейфь, Илюха. Тебе-то эту дрянь делать не будут. Завтра с врачом поговоришь, и решится все сразу, только ты к рыжему – Александру Лазаревичу – не попади. Он заведующий отделением – зверь, а не человек. С ним трудно общаться: насквозь видит, падло! Главное – экологию беречь!.. Так ты, действительно, ничего не помнишь?

– Что не помню? – насторожился Илья.

– Ну, как что, – смутился Кирилл, – как сюда попал. Ты ж говорил, что нормальный, как сюда попал – не помню. Ну, ты че? Забыл, что ли?!

– Да нет, не забыл…

Илья повернулся и посмотрел на орущего человека. Тот трясся всем телом, кровать под ним ходила ходуном.

– Вот инквизитор хренов, – посмотрев в сторону трясущегося человека, сказал Кирилл. – Надо же было завотделением сказать, что он нечисти потворствует и что по нему костер плачет. Вот козел!

– Инквизитор – это что, кличка? – поинтересовался Илья.

– Какая кличка?! Самый настоящий это инквизитор.

– Да ну, разве они сейчас есть? – усомнился Илья.

– Погоди, инквизитор очухается, он тебе такого порасскажет!.. Ахнешь! Если, конечно, умом от уколов не тронется. Тут все зависит от продолжительности курса.

Инквизитор взвыл с новой силой. Илья с Кириллом посмотрели в его сторону.

– У них там целая тайная организация. Экстрасенсов да колдунов вылавливают. Само собой, судят, ну, а дальше сам знаешь. Историю-то проходил?

– Что, и на кострах жгут? – Илья с иронией посмотрел на изможденного человека.

– Конечно, жгут. Экстрасенсы его сюда и определили, по своим каналам.

– Слушай, ты шутишь. Откуда в наше время инквизиция?

– Куда там шутишь. Колдуны-то есть, значит, и инквизиторы должны быть…

В этот момент инквизитор взвыл особенно громко.

– Вот гад! Это нам концерт на всю ночь… Вот гад!

Среди индивидуальных больных на отделении выделялся коллектив вкладчиков. Когда-то материально пострадав от мошенничеств государственных и всяких там фондов, они пострадали и психически. Бывали периоды, когда палаты отделения буквально ломились от вкладчиков: их даже клали по двое на одну койку. Но теперь остались самые стойкие. Свою страсть к вкладам они не утеряли и в дурдоме. Этим воспользовался предприимчивый умалишенный татарин по фамилии Мавродяй и, открыв фонд с лаконичным названием "Ку-ку", взялся собирать с вкладчиков обеды, ужины и то, что приносили им в передачах сердобольные родственники.

Схема сборов и раздач была обычной. Все несли ему свои обеды, а он выдавал одному сразу двойную или тройную порцию, остальные же, не без удовольствия, сжирал сам. Все это было, конечно, с подписанием бумажек с обеих сторон, а от главы администрации ставил свой крестик Харя, который негласно получал от Мавродяя часть передачек с воли.

Так и жили: вкладчики, от голода с трудом шевеля ногами, несли свои обеды и передачи Мавродяю, он сытно кормил одного вкладчика, а остальное сжирал сам. Но вкладчиков, хоть и кое-как, но все-таки лечили; и кое-кто из них начинал кое о чем догадываться и ганашить остальных. В конце концов обеды приносить переставали, и сильно разжиревший за это время Мавродяй объявлял о банкротстве. Но вкладчики неизвестно почему все же требовали вложенные в инвестора обеды обратно, но от недоедания были настолько слабы, что приближаться к Мавродяю боялись. Когда выздоровевших смутьянов выписывали, Мавродяй открывал новое дело, перед врачом прикидываясь неизлечимо больным, чтобы не выписал.

Вкладчики всегда ходили галдящей стайкой, иногда где попало вспыхивали стихийные митинги. На их разгон отправлялся Харя. Работая кулаками направо и налево, он быстро расшвыривал ослабших от голода вкладчиков, после чего они уже в другом месте группировались в стайку и ходили взад-вперед по отделению.

Был на отделении даже один возвращенец (гордость всей больницы). Прожив в Америке пять лет, он вдруг попросил обратно российское гражданство. Такие на отделение попадали и раньше, их госпитализировали на всякий случай, для того чтобы убедиться в их нормальности, и подолгу не задерживали. Перед выпиской обычно приезжал советник президента по культуре, дарил выписавшемуся настольный флажок Российской Федерации, фотографию президента с подписью в черной рамке, конвертик с минимальной месячной заработной платой. С почетом, под звуки духового оркестра, его выпускали на волю… Или без подарков и рукопожатий переводили на другое отделение, а позже высылали из страны… У нас и своих дуриков хватает.

Ночью Илья почти не спал. На душе было тревожно. Уколотый серой инквизитор то выл, то временами переходил на жалобный стон или вдруг начинал бурчать бессвязные, мутного смысла речи, потом снова начинал дрожать и выть…

Новый знакомый Ильи Кирилл спал как человек, лишенный забот. Только раз, разбуженный очередным воплем привязанного, приподнявшись на локоть, выругался и, повернувшись на другой бок, заснул снова.

То, что в психбольницу Илья попал по воле Китайца, было очевидно, а завтра ему предстояло узнать, замешаны ли в этом врачи. Хотя наверняка замешаны. Жутко было сознавать, что он полностью в их власти, вернее, его психика, а это, пожалуй, страшнее даже, чем тело… Илью то бросало от ужаса в пот, то, наоборот, становилось холодно – обостренные бессонницей и воплями соседа мысли и фантазии были одна страшнее другой.

Под утро, когда через закрытые окна потянуло прохладой и на улице запели птицы, шумный сосед успокоился. Только иногда постанывал, выгибаясь всем телом и скрипя пружинами кровати. Дурики-"жаворонки" деловито засновали между кроватями, бубня что-то себе под нос.

Пока не проснулись все умалишенные и не возросла их концентрация в местах общего пользования, Илья решил сходить в туалет. Это была его первая самостоятельная вылазка. В коридоре уже блуждали редкие больные. Проходя мимо палаты номер один, где содержались особо опасные умалишенные, Илья приостановился. Через решетки несло смрадом тел и невынесенных горшков, пол в палате был грязный. Страшные люди, бессмысленно глядя куда-то вон, покачиваясь или без движения, лежали и сидели на кроватях, рты у иных были открыты. И только один в дальнем углу у окна, совершенно голый, косматый, заросший клочковатой бородой, не был в покое. Он подпрыгивал на кровати и, рыча, как горилла, бил себя огромными кулачищами в грудь, то ли стараясь напугать кого-то, то ли выразить какую-то мысль.