Тихая бухта - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич - Страница 3

— Честное слово! — сказал Димка горячо и даже побожился при этом.

— Ну, если так, то ничего, — снисходительно сказал Шурка, уже готовый примириться с Робин Гудом. — Степана Разина тоже разбойником называли… У тебя про Степана книжки нет? Или про Пугачева?

И тут, к удивлению Димки, оказалось, что Шурка знал много интересных историй не только про Степана Разина и Пугачева, но и про других людей, о которых он, Димка, пока еще ничего не слыхал.

— Мне про них батька рассказывал, — сказал Шурка. — Здорово! Правда?

И Димка должен был с ним согласиться.

Целыми днями бродили теперь мальчики по тайге, и она перестала казаться Димке такой страшной, как прежде. Он завел себе заплечный мешок, как у Шурки. В мешке держал соль, сахар, чай, сало и еще какую придется еду.

Из коры молодой березы Шурка делал коробочки, чашки, ложки, кастрюльки. Конечно, с этими предметами Шуркины изделия имели лишь весьма отдаленное сходство, однако ребята пользовались ими охотнее, чем настоящими.

В берестяных кастрюльках друзья кипятили на костре воду. Жар только слегка обугливал края. Вода пахла дымом и березой. Кора придавала ей приятный желтоватый оттенок. И чай казался во сто раз лучше и вкуснее домашнего.

Все это было очень интересно. Одно огорчало Димку — Шурка разжигает костер спичкой, как все обыкновенные люди. Это было слишком просто! Никто из героев его любимых книг не пользовался спичками. Обычно для этого употреблялись трут с огнивом, зажигательное стекло и, наконец, «вечный огонь». Димка стащил у отца увеличительное стекло и попросил приятеля, когда они в лесу, пользоваться стеклом, а не спичками. Шурка только усмехнулся при этом, но стекло взял.

Шурка научил Димку стрелять. И даже пообещал научить его подманивать птицу.

Он сдержал свое слово. Однажды, забравшись в чащу, Шурка вытащил из кармана несколько дудочек разной формы и размера: деревянных, из гусиного пера, металлических. Вокруг щебетали птицы. Шурка взял Димку за локоть:

— Слушай... Это кто кричит, не знаешь?

Димка послушал. Что-то знакомое. Он узнал кукушку. Димка обрадованно сказал:

— Это кукушка.

— Верно. А это кто?

— Тоже кукушка.

Шурка рассмеялся:

— Вот ты и ошибся! Ты лучше слушай. Это дикий голубь. Этот глуше. Потом он будто говорит «лу-гу», а не «ку-ку». А эта вот потихонечку говорит «цок-цок» — это куропатка. А вон цапля щелкнула, будто ножницами. Это она лягушку караулила, да промахнулась. А фазан, тот вроде петуха кричит, который сердится или испугался. — Шурка с гордость посмотрел на Димку. — А хочешь, я сейчас сюда позову птицу, какую ты скажешь?

— Ну, позови кукушку, — сказал недоверчиво Димка.

— Нет, кукушка не пойдет, она не любит других кукушек. Хочешь, пеночку позову? Она доверчивая и любопытная.

Шурка вынул узенький, из гусиного пера пищик и засвистел нежно и тонко:

— Пи-и-пи… Пи-и-пи…

Вдруг откуда-то сверху отозвалось:

— Пи-и-пи-пи… Пи-и-пи-пи…

Шурка велел Димке не шевелиться, чтобы не спугнуть птичку. Тот застыл с раскрытым ртом. Птичка свистнула еще несколько раз. Шурка отозвался. Тогда птичка вспорхнула и села на ветку, неподалеку от ребят. Ее красная грудка трепетала от биения сердца. Она топорщила перышки, перескочила несколько раз с одной на другую веточку и черными блестящими глазками рассматривала друзей, наблюдавших за нею. Пеночка опять свистнула. Шурка тихонечко ответил ей. Пеночка посмотрела на него, вспорхнула и стала летать возле ребят, потом опустилась в траву, пробежалась по ней, подпрыгивая. У Димки затекли ноги, и он переступил. Пеночка тотчас же взвилась кверху и пропала среди веток. Димка восхищенно посмотрел на Шурку, а тот только щелкнул языком.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Поселок делился на несколько частей. На одном берегу реки стояло полсотни деревянных домов, в которых жили русские старожилы, местные власти и служащие лесничества. Немного выше — китайская слободка, населенная китайцами и корейцами — огородниками и рыбаками. По вечерам в китайской слободке лаяли собаки, слышалась гортанная речь, женское пение. Все звуки покрывала нежная мелодия сяо, в которую иногда резко врывались визгливые звуки китайской скрипки.

На другом берегу реки стояла японская лесная концессия: несколько огромных бараков для рабочих, склады и дом Наямы-сана — управляющего концессией. Утром, чуть свет, они отправлялись на лесные работы, и до русского поселка, еще дремлющего в это время, долетали их протяжное пение и крики.

Иногда по делам концессии к отцу Димки, лесничему, приезжали сам управляющий и его приказчик Накано-сан. Никогда они не являлись с пустыми руками: то привезут вино, то папиросы или английский душистый табак. Все это они с поклонами вручали Вихрову, говоря, что получили посылку с родины и что Вихров-сан обидит их, если не примет подарки. Такой у них обычай. Дмитрий Никитич сперва отказывался, а потом стал принимать.

Нередко подарки Наямы привозили рабочие с концессии. Димка с любопытством разглядывал японцев. Одевались они просто: короткий синий кафтанчик с иероглифами концессии на спине и груди, подпоясанный кушаком, под кафтаном — трусы, на голове — широкополая шляпа из рисовой соломки. В сырую или холодную погоду японцы носили брюки, а поверх кафтана — плащ, тоже из рисовой соломы, доходивший до колен. На ногах они носили матерчатые, на резиновой подошве ботинки — таби.

Димка стал частым гостем у Шурки.

Савелий Петрович, отец Шурки, всегда что-нибудь мастерил. Со всей округи к нему несли испорченные ружья, ножи, пружины. Он все умел наладить.

Димке это нравилось. Он и сам бы не прочь смастерить что-нибудь — ружье или капкан из проволоки, а дома у отца ничего этого не было. Только шуршали бумаги, скрипело перо и сухо щелкали счеты. А самую интересную вещь — счетную линейку — отец никогда не давал в руки.

Савелий Петрович долго приглядывался к Димке и однажды сказал своему сыну:

— Ничего, из Димки твоего можно человека сделать. Ладный будет хлопец!

С некоторых пор у Пундыков появился для Димки новый интерес: Савелий Петрович починил одному орочану ружье и собирался отвезти его в стойбище, причем обещал Шурке и Димке взять их с собой. Теперь Димка ежедневно бегал к Пундыкам.

Ружье было исправлено, а Савелий Петрович все не ехал. Концессионеры стали сплавлять неклейменый лес, и Савелию Петровичу приходилось выдерживать жестокие схватки с японскими десятниками. Возвращался он домой усталый, сердитый и вполголоса ворчал:

— Вот силу начали забирать, желтолобые!

Наконец однажды вечером Савелий Петрович сказал ребятам:

— Ну, завтра едем!

Но утром Вихровых разбудил отчаянный стук в окно. В предрассветных сумерках Димка увидел бледное лицо Шурки. Тот прильнул к стеклу и кулаком что есть силы барабанил по раме.

Отец Димки, распахнув окно, с тревогой спросил:

— Что случилось?

Шурка шепотом проговорил:

— Папу японский кольцовщик убил. Помогите, Дмитрий Никитич.

Лесничий быстро оделся и вышел на улицу. Димка побежал за ним.

Пундык лежал на кровати с закрытыми глазами.

— Савелий Петрович, — тихо окликнул его лесничий, — кто это вас?

Пундык открыл глаза:

— Кольцовщик… ножом пырнул…

— За что?

— Я под утро вышел к штабелям на Бешеной протоке, а штабелей нет. Я — к бону, гляжу на одно бревно, на другое — все неклейменые… — Пундык замолк, потом с напряжением продолжал: — Мне бы стерпеть, а у меня сердце разгорелось. Я закричал на кольцовщика. Он глазами на меня зыркнул да как ударит! Я думал, кулаком, а как глянул — страшно стало: ножом ударил. Помогите, Дмитрий Никитич, живот перевязать. Шурка пока за фельдшером сбегает…

Дмитрий Никитич растерянно посмотрел на Пундыка:

— Савелий Петрович… Я не умею делать перевязки!

— Только завернуть полотенцем, пока Николай Иванович придет…