Тихая бухта - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич - Страница 19

Шли ребята минут сорок. Чекрыгинская протока была уже близко. Шурка пошел тише и предупредил товарища:

— Гляди по сторонам!

Димку опять взяла оторопь. Он таращил глаза, но ничего, кроме косых теней от деревьев, не видел. Сердце у него громко билось. Он не боялся, но нервная дрожь не оставляла его. Он старался ее унять, но чем больше старался, тем сильней охватывала она его. Тогда Димка перестал себя сдерживать, и дрожь неожиданно прекратилась.

Между деревьями показалась поляна, на которой стояла чья-то фанза. Шурка круто взял влево и стал обходить поляну, чтобы выйти с подлунной, теневой стороны. Теперь он шел совсем тихо, сняв ружье и держа его наперевес, готовый ко всяким неожиданностям. Подражая ему, Димка тоже взял ружье в руки и пригнулся.

Обошли поляну, притаились за деревьями. Фанза была ярко освещена луной, но оттуда не доносилось ни звука. Ребята подошли к фанзе. Обошли ее, выглянули из-за угла. Дверь была распахнута. Сердце у Димки сжалось на мгновение, но Шурка решительно подскочил к двери и, стукнув в нее прикладом, крикнул:

— Эй, кто тут есть?

Никто не ответил.

Ребята вошли. Шурка зажег спичку. Неверное пламя осветило стены, нары, печь. На полу валялась лампа «летучая мышь», возле нее чернела лужа керосина. Шурка поднял лампу, поболтал. В лампе булькнуло. Шурка зажег ее.

Стол был опрокинут, и одна из ножек у него сломана.

— Драка была! — сказал Шурка.

Ребята вышли на поляну. Сугроб слева был весь разрыт. Шурка расшвырял ногой снег и поднял гильзу от патрона. Еще несколько гильз виднелось в снегу.

— Здесь лежали! — сказал Шурка, показывая на углубление в снегу, сохранившее сходство с человеческим телом.

Друзья пошли дальше. На середине поляны было много следов. У первых деревьев, окружавших опушку, тоже были видны следы: отпечатки лежавших на снегу людей. Тут же валялось несколько гильз. Шурка посмотрел на одну внимательно, зажег спичку, рассмотрел на донышке цифры.

— Тридцать два — сорок! — сказал он. — Батька был тут! Его винчестер…— Шурка облегченно вздохнул. — Значит, батька кого-то караулил! Хуже, если б было наоборот…

От фанзы тянулась тропинка к проезжей дороге. Шурка стал рассматривать следы. Сбоку тропинки шла лыжня.

— Батькина лыжа! — сказал Шурка. — У него короткая, широкая, потом камус приклеен не сплошь, а узенькими полосками, вроде полозьев… Значит, батька кого-то поволок.

Шурка повеселел.

— А может, его самого поволокли? — усомнился Димка, не совсем доверяя своему приятелю-следопыту.

— А посмотри, с другой стороны лыжня есть?

— Есть.

— Значит, батька с кем-то вел тех, кто шел посредине дороги. Не поставят же они пойманных по бокам: удерут!

Да, теперь это было совершенно ясно и для Димки. Он сказал, с восхищением глядя на друга:

— Ты настоящий Шерлок Холмс!

О великом сыщике Шурка слышал. Похвала друга польстила ему. Но в глубине души он не совсем был уверен в правильности своего вывода. И когда Димка предложил нагнать ушедших, Шурка согласился.

Ребята помчались вдоль дороги, ведущей в поселок. Шурка сразу опередил Димку, и тот, стараясь его перегнать, зачастил. Под ноги ему попался кусок дерева, лыжи разъехались в разные стороны, и Димка уткнулся носом в снег.

— Рано картошку садишь — померзнет! — насмешливо крикнул Шурка. — Ждать не буду!

Димка встал, отряхнулся. Кусок дерева лежал возле. Димка поднял его. Это был обломок приклада, крытого светлым лаком. Полом старый, но винты, которыми он был скреплен, вырваны недавно. Димка с довольным видом положил его за пазуху. Все-таки и он кое-что нашел! Может, пригодится.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

После посещения Мойжеса Савелий Петрович поднялся очень рано и еще до зари ушел на деляны.

На лесном участке, где работы производил Диюк, свояк бывшего старосты Чекрыги, дела шли из рук вон плохо. Сам Диюк, пьяница, с угрюмым лицом, видимо еще не проспавшийся от вчерашней гулянки, на все вопросы Савелия Петровича отвечал неохотно и дерзко. В бараках пахло спиртом, рабочие бродили без цели и еще не начинали валить лес, хотя было уже утро.

Только Савелька Бисанка и Колька, работавшие на этой делянке, были уже на своем месте.

Савелий Петрович подошел к ним.

Визг пилы далеко разносился в морозном воздухе. Ороч и китаец, сняв с себя курмушки, работали. С ровным визгом пила вгрызалась в огромную лесину, направляемая умелыми, быстрыми руками. «Вжик-к… вжик-к…» Опилки тучкой вылетали то с одной, то с другой стороны дерева. Савелька взглянул вверх, на крону огромного кедра.

— Пойдет! — сказал Савелька, быстро вынув пилу из реза. Затем стукнул по дереву топором и отскочил в сторону.

Колька тоже отскочил. Дерево качнулось и, словно нехотя, стало клониться в одну сторону, все быстрее и ниже. Его верхушка смела с других деревьев снег. Он посыпался хлопьями. Дерево рухнуло на землю, подняв облако снежной пыли. Радуга заиграла на снежинках. Толстые сучья смягчили падение дерева. Оно подпрыгнуло, словно хотело стать на прежнее место, еще раз с вышины оглядеть редеющие ряды своих зеленых братьев, и застыло недвижно, зарывшись в снег.

Савелий Петрович наблюдал за лесорубами. Те с завистью следили за Савелькой и Колькой — это было видно по глазам, которые становились все более внимательными.

— Экую махину свалили! — восхищенно сказал один из лесорубов. Невольно он, поплевав на пальцы, схватился за топор и двинулся к дереву. Зашевелились и остальные.

За секунду до этого стоявшие без дела, они вдруг бросились наперегонки к упавшему дереву. Руки их замелькали, отделяя топорами ветви. Через десять минут оно лежало обнаженное, с длинным коричневым телом, уже не похожее на себя.

«Значит, не лень не дает им работать, — думал Савелий Петрович о лесорубах, — а кто-то мешает. Но кто же?»

И Савелий Петрович во что бы то ни стало решил поймать спиртоносов. Он отозвал в сторону Савельку и Кольку и рассказал им о том, что он думает.

— Ладно! Хорошо! — за обоих ответил Савелька.

Они согласились ему помочь.

А под вечер они встретились уже на тропе, которая шла к Красному перевалу. Там их ожидал пограничник Федя Речкин, балагур и весельчак.

До фанзы на чекрыгинской заимке они дошли быстро. Речкин развел огонь в очаге и вскипятил чай.

— Пейте, товарищи, чаек! — сказал он весело. — А потом — в путь. Идти будем по двое. Спиртонос по тропке не пойдет — побоится. Он ходит по тайге, где свежего следа нет. И мы так пойдем. Какую фанзу повстречаем, пошарим в ней, нет ли чего интересного. Один из вас со мной пойдет, другой — с Савелием Петровичем.

После чая фанзу прибрали, тщательно уничтожив все следы своего пребывания.

— Это так, на всякий случай, — объяснил Федя. — В нашей жизни всякое может быть. Иной раз пустяк, думаешь, а этот пустяк может человеку жизни стоить.

От чекрыгинской заимки прямо на север шла тропа на Красную гавань. Луна ярко освещала фигуры идущих, и лес, и путь. Пограничник остановился:

— Э, не годится нам такой парад, товарищи! Мы впереди ничего не видим, а нас за полверсты на снегу видать.

По совету пограничника группа разделилась, и пошли дальше, передвигаясь в тени деревьев. Время от времени останавливались и прислушивались.

Тишину тайги нарушали только шаги Савелия Петровича с Савелькой да слева — еле слышный скрип лыж по подмерзшему снегу. Это скользили китаец и пограничник.

В тишине каждый шорох был отлично слышен. Ухо стало различать посторонние звуки. Вдруг скрип слева усилился. Бисанка и Пундык остановились, спрятались за деревьями. До них донесся тихий свист. Показалась тень человека. Мужчины притаились и взвели курки винтовок. Человек приблизился еще и тихонько позвал.

— Пундыка, Савелька! Эй, ходи сюда!

Это был Колька-китаец.