Рыжий Будда - Марков Сергей Николаевич - Страница 18

– Не говори мне ничего о царице Тамаре. Господи, мой сын форменный выродок! Когда тебе по возрасту подобало носить штаны в зубах – ты сочинил какой-то литературный бред с башнями и царицами. А теперь у тебя новое увлечение уличными настроениями.

Отец взглянул в глаза Коле и опять забарабанил пальцами по столу. Коля побелел, стиснул зубы и, в свою очередь, взглянул на отца. Он сидел в тужурке с обшитыми пуговицами, Коля вспомнил ненавистный вкус рыбьего жира и вдруг рассмеялся зло и протяжно.

– Ты думаешь, папа, – отрывисто сказал юноша, – тебе снова придется спарывать сукно с пуговиц?

Это было произнесено почти угрожающим тоном.

– И вот что, – добавил Коля. – Никогда не смейся над царицей Тамарой… Никогда, я предупреждаю тебя…

Коля быстро вышел из комнаты. Окрик отца догнал юношу, но он не возвратился в кабинет, а натянул шинель и выбежал на улицу.

Коля искал Моргуна-Поплевкина до самого вечера, но бродяга, уйдя утром с кухни, опять куда-то исчез, и Коля так и не нашел своего приятеля.

С этого дня отец начал приглядываться к Коле… Раз за обедом он сказал матери, глядя на сына, торопливо евшего суп:

– Я не понимаю, за что мы всю жизнь беспокоились и страдали? Сегодня говорят везде, что в Петербурге большевики опять устроили скандал. Скоро мы увидим приятную картинку, когда Огонек, Моргун-Поплевкин, Чернослив и Мужик Андрон будут сочинять собственные декреты, и мне придется дожидаться приема у них в кабинетах. И есть люди, наша молодежь, так сказать, наша надежда и гордость, которые потворствуют негодяям…

Мать – бледная, худая и ласковая, – украдкой посмотрела на Колю, но тот сделал вид, что не заметил и не услышал ничего.

Время шло, в гимназии был выбран ученический комитет, куда попал и Коля.

Бывшая Россия кипела, как котел, в столицах к власти приходили те самые большевики, «кронштадтцы», как называл их Куликов-отец.

Выплывали на свет легенды о немецких шпионах, и директор на собрании вспоминал еще не забытый случай, когда в стенах этой истинно патриотической гимназии находился ввергнутый в германский разврат преподаватель географии Антон Збук.

Злосчастного учителя предавали проклятию на молебне в зале, где был повешен портрет подстриженного ежом адвоката в зеленом мундире.

Наконец в коридорах появились отличившиеся на Северном фронте офицеры с повязками и георгиевскими лентами.

Они собирали гимназистов из старших классов и объясняли им, что большевики уничтожают культуру и продают немцам интересы нации.

Гимназисты восторженно глядели на серебряные погоны, георгиевские ленты и повязки вербовщиков, благоговея перед шпорами и саблями. Офицеры записывали желающих поступать добровольцами в войска, защищающие нацию и охраняющие ее культуру от посягательств немецких агентов.

После сообщалось, что добровольцы будут срочно отправляться в Омск, в Сибирь, где еще сохранились русские люди.

Русскими людьми предводительствуют храбрые степные атаманы, патриоты идут к атаманам в их волчьи сотни, синие эскадроны и железные роты, составленные из офицеров, студентов и гимназистов.

– Все лучшее в России стремится туда, в Сибирь, чтобы возвратиться с победой в Москву, – объяснял однорукий капитан и, мусоля чернильный карандаш, записывал в книжку фамилии добровольцев.

Коля совершенно неожиданно попал в число новобранцев. Он даже не подумал в начале вербовки о том, что он запишется в какой-нибудь синий эскадрон, но все вышло помимо его воли.

Он долго не соглашался на уговоры одноклассников, уже надевших новую форму, но по мгновенно явившейся традиции оставлявших на себе гимназические фуражки отмалчивался, когда его упрекали в трусости.

Коля мало бывал дома, он пропадал или в гимназии, или часами засиживался в доме мамы Инны.

Она заметно постарела, начинающие седеть волосы льнули к ее доброму лицу.

Тоня и Мура из маленьких шаловливых девочек превратились в строгих и стройных подростков. Мура была особенно строга и задумчива, даже родинка под левым глазом не нарушала ее уже установившегося облика.

Мама Инна сразу поняла, что за последнее время с Колей что-то случилось. Тревога матери, в свою очередь, передалась и Муре.

– Что с тобой, мой мальчик? – спросила мама Инна, взяв Колю за плечо.

Этого нельзя было выдержать. Мама Инна, безусловно, удивительный человек, но Коля – взрослый. Ему сейчас девятнадцать, правда еще не полных, лет. Он начинает чувствовать большие вещи, «гражданскую скорбь», как иронически выражается отец о беспокойстве юноши за судьбу Моргуна-Поплевкина. И неужели Коля настолько еще слаб, что мама Инна может уговаривать его, как мальчика?

– Это невозможно, – говорит он, опуская голову. – Мама Инна, понимаете, получается тупик…

– С каких пор, Коля, ты говоришь мне «вы»? – спрашивает обиженно мама Инна.

– Все равно… Прости меня, мама Инна… Но, понимаешь, получается трагедия. Мы расходимся с отцом в убеждениях. Он смеется надо мной при каждом удобном случае. Мне жалко Моргуна-Поплевкина, а отец этого не понимает. Я чувствую, что мне придется порвать с отцом.

Мама Инна тревожно смотрит на Колю и продолжает держать руку на его плече. Мура тоже подходит к юноше и, покраснев, вдруг целует его в щеку.

– Бедный Коля, – говорит Мура, и глаза ее наполняются слезами. – Какой ты хороший и умный, – добавляет она с восхищением, заставляющим ее и улыбаться и плакать в одно и то же время.

– Коля, – замечает мама Инна, – ты был нервным и беспокойным с самого детства. Я всегда с тревогой следила за тобой и думала, что рано или поздно у тебя будет столкновение с отцом. Прости меня за откровенность, твой отец неплохой человек, но в нем тяжелая кровь, от которой он сам рад бы избавиться. Ты знаешь, что он вышел из очень упрямой и по-своему крепкой среды. Купцы и мещане в нашей стране были физически здоровыми людьми, они гордились своим здоровьем, хваткой и уменьем жить. И твой папа (мама Инна поправилась: отец – видя мучительную улыбку на лице Коли), твой отец вышел именно из этой среды. Он выбился из нее, получил знания, стал культурным человеком, но у него, я говорю еще раз, осталось тяжелое наследство.

– Он обтянул свои пуговицы сукном, – замечает Коля, – но думает, что скоро вновь снимет его. Он ненавидит сейчас Моргуна…

– Так вот, Коля, – продолжает мама Инна, – и у твоего отца осталось это проклятое для него чувство влюбленности в себя, в свои успехи и образованность. А ты, по своему характеру и стремлениям, походишь более на родню матери. Всякий отец хочет, чтобы в доме торжествовало его влияние, а ты этому влиянию не поддаешься. Отсюда – отцовская неприязнь… Я, право, не знаю, что тебе делать. Ты сам понимаешь, что я не хочу ссорить тебя с отцом, я не имею права на это. Я хочу сказать лишь одно: ты должен понять отца.

Коля в раздумье качает головой. Он старается сосредоточиться, смотря в угол, туда, где блестят стеклянные глаза волка Ивана Михайловича. Вид волчьего чучела, рояля, вещей, окружающих издавна эту жизнь, вызывает у Коли чувство грусти. Он в одну секунду вдруг понял, что очень скоро ему придется расстаться со всем этим, что он долго не увидит ни мамы Инны, ни Муры с Тоней, не будет проходить ежедневно мимо старой каланчи.

Какая-то крепкая и стремительная рука опустилась теперь на жизнь Николая Куликова. Рука должна была взять жизнь, как кусок воска, чтобы из этого куска, бесформенного и податливого, получилось нечто цельное и стройное.

– Что с тобой? – тревожно спрашивает мама Инна.

Коля опять качает головой. Губы его шевелятся, он как бы что-то вспоминает и упорно рассматривает чучело.

Ах, да, это опять тот странный сон с дочерью Соломона Пузиса!

Пузис – владелец самой большой лавки в городе, у него голова похожа на черный бильярдный шар, он гордится четырьмя красавицами дочерьми.

Пузис всегда дает большой кредит семье Куликовых, этот способ покупок называется «брать на книжку».

Еще до встречи с царицей Тамарой Коля ходил к Соломону Пузису с книжкой и запиской на покупки, и его у прилавка встречали четыре гортанных, белых ангела. Они угощали мальчика широкими пряниками, украшенными крупными изюминами, и дарили жестяной паровоз, пахнущий лаком.