Квадрат для покойников - Арно Сергей Игоревич - Страница 14

За письменным столом сидел мужчина в майке, в цветастых трусах и что-то писал. Лысая голова настолько низко склонилась над тетрадью, что он казался уткнувшимся в нее лбом. Окружала его обстановка из вещей не нашего времени: канделябры, статуэтки, хрустальная люстра во тьме потолка, комод с посудой недешевой, словом, было что взять.

Лысый вдруг поднял голову, откинув ее назад, захохотал беззвучно и опять склонился разбирать почерк.

Дыша на стекло, Труп наблюдал жителя комнаты, стараясь оценить и представить для себя его физические, умственные и прочие способности. Ему хотелось знать, как поведет себя клиент в следующую минуту. От этого зависело многое. Есть люди, которых парализует страх, и они делаются безвольными, готовыми на все; но этот лысый тип был Трупу не ясен. Очевидным было лишь то, что перед ним человек слабовидящий.

Труп оглянулся в безлюдный мрак переулка, потом еще раз посмотрел на форточку – она была приоткрыта. Дотянуться до нее у Трупа не хватало роста, тогда он в последний раз посмотрел в окно на беспечно веселого гражданина, глубоко вздохнул и подпрыгнул вверх… Вытянутые руки тут же уцепились за край окна, и он повис над улицей.

Труп висел на окне без движения. Он часто упражнялся в этом дома на дверном косяке, о таком положении тела он мог, если бы потребовалось, провисеть остаток ночи. Будучи любознательным с детства, Труп с удовольствием впитывал все, что могло пригодиться ему в нелегком воровском деле. Висеть на форточке и протискиваться в узенькое отверстие обучил его знакомый вор-форточник.

Особыми упражнениями Труп довел свое тело до того, что оно без осложнений проникало даже в узкое пространство форточки.

Занавески мешали видеть происходящее в комнате, и он не ведал, чего следует ожидать от жильца, но всегда у него в запасе был неожиданный бросок вперед на противника, молниеносный удар и прорыв к спасительному выходу… Занятия в юности боксом не прошли впустую, и теперь ежедневно он по полчаса молотил "грушу", наработав себе удар нехилый. И сейчас, находясь в подвешенном над улицей состоянии, на него рассчитывал, а еще рассчитывал на слабое зрение "клиента".

Шло время. Внизу проехала машина, напомнив Трупу о том, зачем он сюда пришел. Он подтянулся на руках, аккуратно, чтобы не зашуметь, встал одной ногой на карниз и, просунув голову в форточку, заглянул на оконную раму с внутренней стороны – Трупа интересовали шпингалеты. Конечно, он запросто мог, ничуть не зашумев, влезть в форточку, но ленился. Нижний шпингалет оказался незакрытым. Он отворил окно и шагнул на подоконник. В комнате было тихо, только тикали большие часы. Труп стоял на подоконнике, сдерживая дыхание и вслушиваясь. Через некоторое время ему стало казаться, что в комнате безлюдно. Никакого движения, никакого звука, кроме умиротворяющего тиканья часов, не доносилось из-за занавески. Труп медленно, уже будучи почти уверенным, что в комнате нет никого, протянул к занавеске руку, чтобы потихонечку заглянуть в комнату, но тут вдруг грохнуло с такой неожиданной силой, что натянутые нервы Трупа чуть не сорвались. Бухнуло снова, застывший как в столбняке Труп не сразу сообразил, что это бьют часы – и тут же меленький, мерзкий смешок. За занавеской кто-то хихикал гаденько и глумливо.

– Бом!! – в последний четвертый раз ударили часы, но смех не прекратился. На редкость противный, нахальный, издевательский слышался он, как будто не из-за занавески, а отовсюду. Трупу вдруг сделалось стыдно, словно смеялись над ним, словно кто-то невидимый, в подробностях наблюдавший все его путешествие по карнизу, зная свою безнаказанность и видя всю комичность положения Трупа, застывшего в презервативах и нелепой позе на чужом подоконнике, вдруг не удержался и захохотал. Рубашка на спине Трупа промокла от пота, он думал об этом подлом наблюдателе и насмешнике с ненавистью…

Смех неожиданно прервался, зашуршала бумага, и Труп, пришедший в себя, понял, что наблюдать за ним не может никто – иначе преступление и не было бы преступлением. А хихикал близорукий, лысый человек, писавший что-то смешное в толстую тетрадь, и Труп ему сейчас покажет!..

Он отогнул край занавески и заглянул в комнату. Человек все так же сидел за столом и писал, да и в обстановке комнаты ничего не изменилось. Труп, уже не таясь, не сохраняя тишины, спрыгнул на пол. Но, к его удивлению, хозяин комнаты не обратил на него ни малейшего внимания, продолжая писать. Труп, своим эффектным появлением ожидавший от хозяина негативных эмоций, стоял сейчас в комнате, как дурак, растерянно глядя на весельчака, снова меленько захохотавшего над своим сочинением. Труп подошел к хохочущему человеку и рукой в презервативе похлопал его по голому плечу.

Тот вздрогнул и вдруг, неожиданно и резко вскочив, вынул из ушей два белых катышка и попятился от Трупа к двери.

– Вы – грабитель! Я вас узнал! – воскликнул он. – Я вас узнал и запомнил! У вас запоминающаяся внешность… У вас на лбу…

Труп надвигался на него молча.

Подойдя на достаточное расстояние, он двинул ему в солнечное сплетение. Лысый человек в нижнем белье выпучил глаза, широко открыв рот, хотел вздохнуть или что-то сказать, но от боли согнулся пополам и повалился на пол. Труп наклонился над ним и стал что-то осторожно трогать на его теле руками…

Когда спустя минуту Труп разогнулся, лысый человек на полу был мертв.

Тогда тридцать лет назад, лежа на нарах рядом с обреченным и уже начавшим умирать Парамоном, Труп услышал удивительные и странные вещи, о существовании которых не подозревал.

Много столетий назад, когда ходили по Руси лихие атаманы с шайками головорезов, бродила средь разбойников тайна великая, и "посвященный" в нее счастливым считался. Тайна передавалась носителем ее перед кончиной, и не смел он умереть по закону разбойничьему, не передав тайну другому – не находила тогда душа его покоя. Для этого бывало и из острога бежали, на все богатство награбленное охранников подкупив, или шайкой под пули солдатские кидались, чтобы высвободить "посвященного". Потому что дороже тайны ничто не ценилось. Каждый мечтал, чтоб ему тайну передали, хотя и ведал, что гнет это на всю жизнь. Долго бывало "посвященный" выбирал, кому передать: приглядывался к тому, и к этому… А потом, найдя уже, экзаменовал: спрашивал об законе разбойничьем, а уж потом только обучать брался.

Есть на теле человечьем места особенные. Есть такие, где боль ему доставить без труда можно, а есть места, в которых память живет, сила, жизнь протекает… Много мест на теле человечьем, надавив на которые, жизнь в человеке остановить можно, чтобы она не шла туда, куда ее Бог запустил. Можно было руку иссушить, начинала рука сохнуть, и уж никакими медикаментами в нужное состояние ее не приведешь; память отшибить тоже можно… Иной силач коня на плечах носит, а и тот чахнуть несгодя начинает. Глядь, через полгода-год уж заморыш – еле ноги волочит. Куда там коня?! А иной умник вдруг в идиота превращается и ходит по дворам, хихикает, побирается да в хлеву со скотом спит. Особенно же успешно умертвляли без следов, словно зелья с ядом выпил. Любой свидетель злодейства или какой неугодный "посвященному" человеку умирал безболезненно. Умел "посвященный" в нем жизнь остановить, не топором перерубив, не ножиком перерезав жизненный путь, а остановить, надавив ему на особые места. И не то что из всех богатырских сил надавить, вовсе нет – перстом чуть только утрудившись. Располагались эти зоны в разных краях тела, и если место не точно познал и усвоил, то и загаданного эффекта не жди. Оттого секрет передавался с расстановкой да толком. И не будучи уверенным, что ученик познал секрет в точности, мастер помереть не смел, выпрашивал, ежели не дюжил, у Бога еще хоть денечек-два…

Так и передавался словесно сей секрет на Руси много веков, пока не выискался (уже в восемнадцатом веке) один грамотей, нарушивший да поправший закон разбойничий.