Квадрат для покойников - Арно Сергей Игоревич - Страница 10

– У-у, карга! – запоздало выругался я.

– Молодой человек! Эй, молодой человек! – меня догнал невысокий очкастый гражданин тщедушного телосложения.

Он остановился возле меня, переминаясь с ноги на ногу.

– Видите ли, я, конечно, не все понял, я еще не достаточно язык знаю. Меня кое-что просили вам передать, – начал он смущенно. – Японский, знаете ли, такой сложный язык.

– Я что-то не очень понимаю, – проговорил я.

– Да я сам не очень понял, – мужчина оглянулся. – Тут в каком-то квадрате дело.

– Что?! В каком квадрате? – удивился я.

– Ну, вы же в квадрате живете? Ну вот, – продолжал он. – В нем все и дело. Там есть какой-то человек, который их интересует, и они не пожалеют никаких денег. Понимаете, чтобы заполучить этого человека. А тут еще какая-то священная старуха…

– Подождите, – остановил я очкарика. – Какой человек, какая старуха? Кто денег не пожалеет?..

– Японцы, японцы денег не пожалеют, – пуча на меня близорукие глазенки, сказал тип. – А человека, который их интересует, они сами не знают. Знают только, что живет он в квадрате. Они сказали, что денег не пожалеют.

Тщедушный очкарик повернулся и торопливо зашагал по улице. Я посмотрел ему вслед, пожал плечами и пошел домой, так ничего и не поняв.

Открыв комнату и оставив на письменном столе купленные продукты, я включил настольную лампу, причесался и, увидев на облезлом циферблате будильника, что уже восемь часов, отправился искать Леночку. Я очень сожалел о том, что не сообразил спросить, в какой из комнат обширной квартиры она живет.

В кухне, куда я для начала заглянул, было темно. Я постучал в первую попавшуюся дверь, но ответа не последовало. Для верности постучав туда еще несколько раз с тем же результатом, я дернул за ручку и, поняв, что дверь заперта, перешел к соседней. Эти две двери располагались в маленьком коридорчике напротив кухни. Из-за второй слышалась тихая музыка. Я не стал прислушиваться, а постучал, но мне снова никто не ответил. Чувствуя жизнь за дверью, я, проявив настойчивость, забарабанил кулаком.

– Кто там? Я занят! Занят!! – донесся раздраженный голос Казимира Платоныча.

Я отпрянул, поняв, что ошибся дверью; на память тут же пришло его злющее лицо, которым он напугал меня на лестнице.

– Вот, не везет. Старуха, падла, делась куда-то… И спросить-то не у кого… – бормотал я огорченно. Подошел к другой двери и постучал, потом дернул за ручку – заперто. – Вот проклятье. Куда же они все подевались…

Я входил в нездоровый азарт. Подошел к следующей двери, постучал раз, другой, нетерпеливо дернул за ручку. Дверь неожиданно открылась.

Комната была узкая и длинная, к окну она плавно расширялась, как гроб. У левой стены стояла кровать и тумбочка, у правой – пианино, письменный стол; на столе горела лампа, стояла бутылка простокваши, рядом лежало полбуханки хлеба… Это была моя комната. Сгоряча я ворвался в свою комнату и сейчас увидел ее по-новому. И новый ее облик меня не обрадовал, особенно ее гробовая форма. Я тихонько, словно в комнате моей кто-то спал, затворил дверь. Из-за двух оставшихся дверей никто не отозвался. Осталась последняя – на лестницу, но в нее я стучать не стал, а вместо этого пошел в кухню.

Выключатель я нащупал не сразу. Когда зажег свет и вошел в помещение, то увидел, что на табуретке, повернувшись к окну, обхватив руками лом, недвижимо сидит старуха в каске.

– Простите, пожалуйста, – стараясь припомнить ее имя-отчество, обратился я к старухе. – Марфа… Марфа Семеновна. Я что-то забыл, в какой комнате Лена живет.

Старуха не обращала на меня внимания, продолжая глядеть во двор. Было в ее позе что-то окаменелое, неживое. Мне стало не по себе.

– Бабушка! – позвал я снова. – Где Лена живет? Старуха не подавала признаков жизни. Я наклонился, заглянул ей в лицо.

– Бабушка! Ба-бу-шка!! – звал я, заподозрив неладное. Старуха неожиданно резко и чересчур пружинисто для своего возраста встала на ноги. Я инстинктивно отпрянул назад, чтобы, вставая, она не разбила мне лицо; она вскинула лом на плечо, словно солдат винтовку, и вышла из кухни вон, закрыв за собой дверь.

По сумеречному двору, монотонно шаркая мохнатой метлой, продвигалась дворничиха, вокруг нее строевым шагом маршировал дебил: "Ать-два, ать-два, ать…"

Когда я выходил из кухни, одна из дверей отворилась. Эсстерлис выглянул в коридор, но, увидев меня, как мне показалось, испугался и резко с грохотом закрылся. Но через мгновение вышел в прихожую.

– Здравствуйте, – сказал я машинально и только тогда посмотрел на комнатосдатчика внимательнее. Казимир Платоныч был явно не в себе: рукава рубашки засучены, лицо красное и потное, глаза горят возбуждением. Не сказав мне ни слова, он почти бегом бросился в кухню, не зажигая света, схватил там что-то блестящее (то ли ложку, то ли нож – толком разглядеть я не успел) и так же бегом ринулся обратно в комнату. Изнутри заскрежетал ключ, замок защелкнулся.

– Черт знает что такое, – пробурчал я. – Странные все какие-то.

Войдя в комнату, я снова, уже второй раз за сегодняшний день, вспомнил предупреждение негритенка Джоржа; и опять посетила меня смутная тревога и чувство близкой опасности. Я на всякий случай закрыл дверь на ключ, уселся за стол и достал папку с начатым романом…

Глава 6

Утром в пять часов тридцать минут в дверь позвонили.

Владимир Иванович, отреагировав только на третий звонок, встал, надел халат и, про себя поругиваясь, пошел открывать.

– Дорогой мой! Я – низкий человек – не дал тебе доспать! – в прихожую ворвался Собиратель. – Ну ничего, не долго уже ждать осталось, на том свете отоспишься… Ха-ха-ха…

– Опять что-нибудь, отслужившее свой век, раздобыл? – зевая, спросил Владимир Иванович, направляясь в комнату.

– Раздобыл! Раздобыл! Ты погляди только! – воскликнул за его спиной Собиратель.

Они вошли в комнату, и Владимир Иванович взял протянутую ему монету.

– Что-нибудь ценное? – поинтересовался он, вертя монету в руке.

– Конечно, дорогой друг. Я, наконец, собрал свою коллекцию. Теперь у меня есть все золотые монеты всемирного обращения… Ты что-то сегодня бледненький, как покойник прямо…

– Послушай, мне надоели твои склепные шуточки, – огорчился Владимир Иванович.

– Ну не буду, не буду, не сердись только…

– Что это, по-турецки, что ли, написано? – перебил Владимир Иванович.

– Это персидский. Томан персидский. Сколько же я за ним гонялся!.. Я уже надежду потерял всякую – и турецкий кошелек достал и даже двадцать хайкуан-таэаей китайских раздобыл, а томана нет ни у кого.

– Теперь ты поаккуратнее, в дверь чужих не впускай. А то, знаешь, сколько сейчас…

Про чужих Владимир Иванович сказал так просто. Собиратель чужих и не пускал. С виду был он худ, абсолютно лыс и без своих круглых очечков ничего не видел. Все спекулянты с марочно-монетного толчка звали его не по отчеству, а по фамилии – Собиратель, и он не обижался, а вдруг услышав в каком-нибудь казенном доме свое имя-отчество, откликался не всегда. В комнате его не сыскать было (кроме, конечно, одежды) вещей современного происхождения. Все они были в основном прошловековые, вида музейного и из материалов натуральных, смастеренные в то время, когда еще не додумались до прессованной стружки и прочих заменителей.

А еще имелось у Собирателя чувство юмора, острота которого смешила, правда, только его одного, а остальных ввергала в меланхолию. Остроумие его было направлено на тему вовсе не смешную, а скорее даже на скорбную – тему смерти. Эта тема с детства смешила его, и зрелищ веселее, чем похороны, он не представлял. Каждую неделю он инкогнито посещал кладбища и, затесавшись в толпу похоронной процессии, следя за обрядом погребения, в душе хохотал как умалишенный.

Рассмотрев монету, Владимир Иванович протянул ее Собирателю и зевнул, прикрыв рот ладонью. Вдруг в прихожей что-то обрушилось.

– Ать-два, левой! Ать-два, левой!.. – кто-то отчаянно затопал ногами, затянул солдатскую песню "Не плачь, девчонка", но тут же на полуслове оборвал, опять затянул, входная дверь хлопнула и продолжения стало не слышно.